— И?
— По моему мнению, это значит всего лишь, что мы имеем дело с психами и что все это слишком гладко, чтобы быть правдой.
— Заговор?
— Не нужно кидаться громкими словами! Я бы скорее сказал — согласованный и организованный бред. Весь этот мистицизм попахивает сумасшествием. Он похож на теоретическое обоснование безумного проекта. Больше всего поражает то, что я прочел об Иезавели, библейском персонаже. Это была финикийская принцесса, которую обвиняли в том, что она установила в Самарии культ своих богов, Ваал-Верифа и Астарты, и преследовала сторонников национального культа. Она тут вообще ни при чем. Сколько я ни прокручивал это в голове, не понимаю, какого черта она тут делает. В этом нет никакой логики.
— Ты только что говорил, что пытаешься выявить именно общую логику.
— Да! И я пришел к выводу, что в этих текстах содержатся две разные группы элементов: первая — логичная, основанная на этике правосудия, вторая — более расплывчатая, где без видимой связи собраны в кучу странные рассказы и подробности, в том числе и история этой Иезавели. Поэтому я полагаю, что речь идет о проекте какого-то безумца.
— А почему не дурака? Допустим, у кого-то есть проект, но нет способностей точно описать его.
— Все гораздо сложнее. Слишком многими вещами нужно овладеть, слишком много элементов собрать воедино, и это не соотносится с работой исследовательского центра, который специализируется на био- и нанотехнологиях, с маркетинговым и медицинским уклоном.
— Во всяком случае, твоя гипотеза заманчива.
— Честно говоря, я и не думал, что мы так продуктивно поработаем. Мы заметно продвинулись.
— Нужно рассказать Бахии.
— Сейчас позвоню ей.
Натан снимает трубку и набирает номер университетского общежития.
— Алло, Бахия?
— Здравствуйте, господин Сёкс, как дела?
— Скажи, мы можем встретиться, чтобы поскорее обсудить результаты исследования? Что касается нас, то мы с Камиллой собрали немало интересных фактов, но нам нужно обсудить их с тобой, чтобы решить, что пригодится, а что нет. А у тебя как?
— У меня тоже немало нового. Я еще не делала выводов, но могу пересказать в общих чертах. Давайте встретимся на площади Виктора Гюго, возле фонтана, скажем, в 14.30, вам это удобно?
— Да, отлично, тогда до встречи.
Натан сообщает Камилле, о чем они договорились. Ей еще нужно купить кое-что в центре города. Они встретятся на месте. Натан закрывает за ней дверь и возвращается к компьютеру.
Раздается телефонный звонок. Натан смотрит на часы.
«Уже 14.45».
Он снимает трубку и слышит тот самый голос.
— Привет, это Лора.
ШОМЕРАК,
18 мая 1995
Уже не первый месяц у человека-в-сером болит спина. Седалищный нерв зажат позвоночным диском. С каждым днем он становится все раздражительнее. Я давно слушаю его жалобы и могу побиться об заклад, что и у сотни сиделок не хватило бы терпения на эти иеремиады. Не выношу нытиков, должно быть, это осадок, оставшийся с младенчества. Слушать, как он — он! — жалуется изо дня в день — хуже всего. По какому праву он сетует на свою участь? Это противоречит всем его урокам по управлению эмоциями и контролю над физической болью.
Конечно, кроме меня, никто этого не знает. Я удостоена привилегии на его перепады настроения и приступы жестокости. Прерогатива «подопытной самки № 1». Два-три сумасшедших из тех, над которыми он издевался в СЕРИМЕКСе, кажется, тоже заподозрили это. Я прочла это в их глазах, прежде чем у них отказало сердце.
Мне тоже больно. Несколько лет назад я подцепила бактерию Helicobacter pylori, которая вызывает язву. Во время экспериментов. Лечение, из-за которого я две недели оставалась прикована к постели, должно было избавить меня от этой гадости. Но зараза проявляется снова, сильнее, чем когда бы то ни было. Она не дает мне есть, бегать, жить. Желудок горит адским пламенем. Я выплакала все слезы в одиночестве, потому что человек-в-сером воображает, будто монополия на боль принадлежит ему. Поясничный диск против хеликобактера — у меня никаких шансов. Фоб и Фирмини пичкают меня таблетками. Они облегчают страдания, но не решают проблемы.
Сантини, занявший место доктора, который наблюдал меня в Берлине, но не смог переехать с нами во Францию — из-за сомнительных опытов над эмбрионами ему запретили въезд, — списал все на недостаток гигиены. Полный абсурд! Разумеется, человек-в-сером не стал уточнять доктору, что моей личной гигиеной заведует он. Подозревая, что причина в питании, Сантини даже спросил, не посещала ли я рестораны Восточной Германии, пользующиеся дурной славой.
— Вы не представляете, какая нищета царит в некоторых деревнях бывшего ГДР! Пока западные собратья обжираются всего в двух километрах от них, кое-кому из коммуняк приходится жарить крысу с картошкой.
Улыбаясь, он прибавил:
— Как русским при Сталине!
Меня раздражают штампы, связанные с коммунистическим режимом. К тому же этот придурок пускает слюни. В уголках его губ вечно скапливаются приклеившиеся к усам капельки. Подобострастный, в залатаных вельветовых штанах и дешевых рубашках, пахнущий дрянным одеколоном, он выглядит неуместно в гостиной, где мы устроились на время консультации.
Ненавижу, когда мужчины унижаются перед человеком-в-сером! Ни один еще не поднял головы. Ни один не выдержал его взгляда.
«Пресмыкающиеся!»
Ничтожные черви, годные лишь на то, чтобы подбирать с земли объедки.
— Если только вы не подхватили это в гостинице. Вы останавливались в гостиницах в Восточном Берлине?
Человек-в-сером как всегда отвечает за меня. Чтобы не вдаваться в подробности, он лжет:
— Возможно.
Сантини делает вид, что поверил в эту ложь. Чтобы избежать осложнений. Он боится человека-в-сером, это видно по его лицу. Страх сочится у него из всех пор. От рубашки исходит кислый запах. Запах смерти. Он много болтает, чтобы скрыть страх, но никого не смог бы этим обмануть.
— Видите ли, я совсем не удивлен. Все оттуда. То же самое случилось с одной моей пациенткой, которая вернулась из Марокко.
Я почти уверена: он знает причину моего заболевания. Я чувствую это по тому, как он опускает глаза, когда встречается со мной взглядом, и по слабой дрожи в его руках, когда он прослушивает мои легкие под наблюдением человека-в-сером, стоящего за его спиной. Я видела, как на прошлой неделе, прочитав результаты анализов крови, он нахмурился и достал из внутреннего кармана куртки фляжку, чтобы отпить внушительный глоток.
— Я спросил у той женщины: «Вы ели в гостинице или кибуцах?»
Конечно же, в Марокко кибуцы встречаются на каждом (шагу! Какой идиот! Не может отличить израильского сельскохозяйственного рабочего в Эйн-Геди от берберского пастуха в горах Среднего Атласа.
— И знаете, что она ответила?
Он косится на меня. Во время осмотра он пялится на мою грудь и шею, и его маленькие глазки блестят от возбуждения. Я вижу это. Он знает, что я вижу, и взглядом умоляет меня не выдавать своего безмолвного вторжения.
Я смыкаю веки и стараюсь думать о чем-нибудь другом. В голове звучат раскаты грома. Одетая языками пламени, ко мне спускается Астарта. Вот уже несколько недель, как видения стали ежедневными. На место страха, сопровождавшего первые явления, пришло волнение, а затем успокоение. Моя мать втайне говорит со мной. И я с жадностью ее слушаю.
«Ты видишь! Взгляды и мысли мужчин побуждают их к тому, чтобы совершить грех против твоего тела, равно как и против своего. Мужчины предают поруганию то, чего не понимают, то, что знают лишь инстинктивно, как животные! И в этом причина их поражения. Да будут они прокляты!»
Открыв глаза, я вижу перед собой одутловатую морду Сантини и едва заметно улыбаюсь, думая о том, что ждет его рано или поздно. Доктор принимает это за согласие и соучастие; его взгляд становится немного настойчивее. Это не ускользает от внимания моего защитника, его лицо каменеет в ту же секунду. К счастью, доктор сосредоточен на моем горле. Иначе его прошиб бы холодный пот.
— Она отвечает: «Нет-нет, кабачки, забегаловки, но никаких кибуцев. В Марокко кибуцев нет! Это нужно ехать в Израиль». И говорит совершенно серьезно. Но я-то знаю, что это глупости: Марокко, Аравия, Израиль — все одно и то же! Меняются только названия. Чтобы была хоть какая-то разница. Меня не обманешь. Я никогда там не был, но читал об этих странах все, что нужно, потому что…
Человек-в-сером, которому это надоело, прерывает его одним жестом. Сантини тут же умолкает. В любом случае, он говорил лишь для того, чтобы заглушить страх.
— На сегодня вы закончили?
Врач опускает глаза:
— Да.
— Тогда я вас больше не задерживаю.
Сантини протягивает руку, и она повисает в воздухе. Он выглядит глупо. В конце концов, понимая, что рукопожатия не будет, он бормочет что-то вроде «До свидания, до скорого». Сантини рад покинуть комнату. Он тут же расслабился и уже не кажется таким замкнутым. Словно камень с души свалился.
