против продажи городской квартиры, против того, чтобы вложить в мою безумную затею все, что у нас было; не верила в идею с гостевым домом, в то, что мы сможем разбогатеть и стать „новыми русскими“ (пошлость какая). Я злился на тебя и на твое неверие, но сейчас понимаю: ты была права, Ася, еще как права!
Даже если бы обстоятельства сложились благоприятно, даже если бы тот иностранный инвестор продолжил вливать сюда деньги, а власти – поддерживать затею создания этих, прости господи, „Нью-Васюков“, все равно у меня ничего не вышло бы, потому что какой из меня бизнесмен?
Я ни шиша не понимаю в гостиничном и ресторанном бизнесе, нету у меня пресловутой коммерческой жилки. Я инженер, строитель, а этого недостаточно, чтобы преуспеть.
Ты-то все четко видела, а до меня не доходило…
Но вдобавок и обстоятельства были против меня, а в итоге произошла катастрофа. Ася, я был твердолобым, тупым и упрямым ослом. Ничего не понимал, ничего, а когда понял, стало уже слишком поздно.
Мне не оправдаться перед тобой, и ты, наверное, меня не простила.
Я бы себя не простил.
Иногда мне кажется, что даже после… после всего я мог бы уехать с вами. Ты, по доброте своей, не отказала бы. Но жить с тещей в ее квартире, сознавая, что обратил семейную жизнь в руины, я бы не сумел.
Хотя и это не так важно. Жить можно в конце концов и в съемном жилье…
Только, Ася, на мне клеймо. Чертов остров пометил меня, и я боюсь тащить за собой весь этот ужас. Вдруг пострадает еще и наш сын? А так я остался здесь, в заложниках у нечисти (это я так сам для себя определяю!), и потому могу надеяться, что с вами ничего плохого не случится.
Вы, главное, не возвращайтесь сюда. Никогда. Андрюшку не пускай, Ася!
И тут, пожалуй, мы подходим к главному (пора бы уже).
Я заметил, что на острове все происходит с некоей периодичностью. Циклами. Когда мы приехали сюда, все поначалу шло нормально – и длилось около года, помнишь? Вам с Наной даже стало тут нравиться, про Андрюшу и не говорю.
После того, как пропала наша дочь, а вы с сыном уехали, все на некоторое время стихло. Дни шли – обычные дни в обычном месте, захолустном, но ничуть не загадочном. Люди, разговоры о погоде и ценах, бытовые покупки; осень началась – забот прибавилось…
Правда, меня вот что удивляло, настораживало, Ася. Слишком уж легко они забыли. Приняли как факт и забыли! Нет, я не говорю, что люди должны беспрерывно, днем и ночью, как мы с тобой, скорбеть о нашей пропавшей Нане, плакать по несчастным старикам Караваевым, которых нашли мертвыми.
Но все же в этой легкости забывания и возвращения к привычной жизни есть какая-то… даже не знаю… Мрачная обыденность? Отвратительная покорная готовность мириться со злом? От этого веет жутью.
Так вот, все успокоилось на время, а теперь опять началось. На прошлой неделе. И если то, что произошло с Наной, можно было пытаться объяснять логически, списывать на суеверия, выдумки, пробовать лечить (боже мой, я всерьез предлагал лечить это!) – иными словами, надеяться, что имеет место единичный случай, то больше нет такой роскоши. После эпизода со стариками Караваевыми трудно было обманываться, а уж теперь, когда в чудовище превратилась Настасья…
Я уверен: это происходило не раз. Годами, десятилетиями творилось на Варварином острове. Никто об этом не говорит, а когда я спросил у соседей, что здесь происходит с людьми, на меня посмотрели, как на психа. Только я-то знаю: всё они отлично понимают, просто притворяются (не очень умело).
Прости, Ася, мое письмо получается сумбурным. Я так долго молчу, не могу ни с кем поговорить откровенно, по душам, что, похоже, разучился это делать.
В общем, это случалось до нашего приезда и будет случаться впредь.
Кстати, помнишь ли ты Настасью? Она работала на почте. Лет сорока, полная такая, с кудряшками, улыбчивая. У нее дочь с сыном, близнецы лет семнадцати.
Я сходил к ним. Слухи поползли, мне нужно было убедиться.
Думал, не пустят, но дверь в дом оказалась приоткрыта, и я вошел. Детей не было, Настасья стояла в кухне.
Когда я увидел эти белые глаза мертвеца, застывшее лицо-маску, нелепую, вывернутую позу, дергающиеся мышцы… Думал, умру. Ася, все то же самое! Настасья жевала что-то, на подбородок стекало красное, а когда я пригляделся… Кажется, это была мышь. Я выбежал из их дома, меня вырвало, два дня есть не мог.
Сегодня я услышал, что к Комаровым „пришло“. Тут этот кошмар так называют, припоминаешь? Понятия не имею, кто они такие, эти Комаровы, мне и не надо, я без того знаю: теперь в их доме воняет гнилыми фруктами, компостом, землей, а кто-то из их семьи перестал спать и разучился говорить, начал разгуливать ночами по дому, то и дело замирая и глядя в одну точку, и жрать сырое мясо.
Но и это еще не все! Я стал плохо спать ночами. Мне чудится разное. Звуки, голоса. Нет-нет, не так… Ася, я не знаю, как сказать, мне сложно даже на бумагу это перенести.
Впервые я увидел тени примерно три месяца назад. Днем сходил в церковь, не был там больше двух лет. Не молиться ходил, как ты понимаешь. Мне просто кажется, что все как-то связано с этим храмом.
Вроде бы в церквях, особенно в тех, где столько народу бывает, должно ощущаться что-то особое – спокойствие, свет. А тут нет такого, только тревога накатывает, страх и желание уйти.
Я пришел утром, внутри было человек десять. Сейчас паломников, желающих исцелиться, сильно поубавилось, все на острове хиреет, турпоток стал совсем жиденький, но все же я был в церкви не один, и это успокаивало. Жуть была бы, если бы только глаза старца следили за мной. Ты замечала? Этот взгляд с иконы будто обшаривает тебя, ползает по лицу и телу, как черные жуки по стволу дерева!
Немного постояв, я вышел, поговорил с Марьей. Она фанатичка, живет возле церкви, обожает Панталиона. Говорит, святой вылечил ее, оттащил от края могилы. Что я надеялся тут узнать? Марья все шипела про то, что надо обращаться к Панталиону, смиренно прося „взять все, что внутри меня“, направить
