- Дима, ты спишь?
- Спал. Ночь на дворе вообще-то. Что случилось?
Свет вспыхнул, ослепив. Он сел и возмущенно посмотрел на мать, сморщившись, как от боли.
- Обязательно ярко так?
- Прости, я сейчас, - она автоматически дернула шнурок его настенного светильника, одновременно гася верхний свет. Ее всю трясло, но голос ее не дрожал. – Дим, ты точно спал?
- Что такое-то, ма?! – взорвался он. – Я тебе, что, мешал?!
- Тише, милый, я сама не знаю, что несу. Сынишка Карины умер. Мы врача вызвали, он какой-то вирус заподозрил. Говорил, что все обойдется, а потом… - она начала громко плакать, закрыв лицо руками, и раскачиваясь из стороны в сторону.
Дмитрий потер лицо рукой, сгоняя толком и не пришедший сон, и свесил ноги с кровати:
- Может, помочь чем?- неуверенно спросил он, с подлинной жалостью глядя на мать. Раздражение на слезы, конечно, присутствовало, но не выражено. Сейчас больше хотелось потрепать ее по плечу и сказать что-нибудь утешительное.
Она отняла руки от лица; слезы катились по красным щекам.
- Что? Помочь? Дима, милый, я и не знаю, что нужно делать. Карина там, внизу, чуть не в обмороке…Господи, какой ужас-то! – она схватилась за лицо ладонями.
- Мам, мам, - торопливо позвал он, не в силах смотреть на ее горе, - мам, а почему Карина к нам-то его принесла? Вызвала бы скорую помощь к себе домой… - «Это вообще-то невероятная удача, чудесное совпадение, только я все же хотел бы знать, что заставило их обеих проявить такую недальновидность». Раздражение и ярость сидели в сторонке, наблюдая за происходящим любопытными яркими глазками хищных зверьков.
- Какой там, - махнула рукой мать. - Она перепугалась, когда он задыхаться начал, да ко мне бегом. «Скорая» бы только к утру приехала, а у нас с тобой есть знакомые врачи, вот я одного из них и вызвала.
- Я не помню его что-то, - ляпнул, не подумав, Дима и прикусил язык, но Галина не заметила его промаха.
- А он друг Ерохина, заменит его скоро. Ерохин-то старый стал совсем, все по санаториям мотается, желудок пытается вылечить.
Она вытерла слезы и села в кресло, где обычно Дима читал свои книги. Сын только что сказал или сделал нечто, насторожившее ее, но от ужаса и горя мысли путались, и она решила обдумать разговор с сыном попозже, когда все закончится. А предстояло ей многое. Во-первых, придется как-то выгораживать Анатолия, ведь он последним осматривал Егора, и вопросы к нему могут возникнуть не только у милиции – ребенок умер дома, смерть его никто официально не фиксировал, но и у Карины. Обезумевшая мать может такого наговорить доктору, что страшно представить. Во-вторых, нужно убедиться, что Димка не травмирован до глубины души, что его сознание избежит мучительных изменений, приведших его в запертую комнату.
- Мам, ты бы спустилась к Карине, - обеспокоено глядя на мать, посоветовал Димка. – Она там совсем одна.
- Я тебе мешаю? – горько скривившись, спросила Галина; у нее и в мыслях не было, что сын просто тронут чужим горем. К сожалению, она знала, какой он чудовищный эгоист.
- Нет, представь себе, - обижено и устало вздохнул Димка. – Просто ты ведешь себя неправильно. Спряталась тут от проблемы, а ее решать надо. Может, нужно все же вызвать «скорую», или снова этому врачу позвонить. Вы с чего взяли, что Егор умер? Вы, что, доктора офигительные? Может, он в обмороке.
Галина разинула рот от удивления. Сын рассуждал, как взрослый, разумный мужчина. Неужели ее молитвы услышаны, и он здоров?!
- Да. Димочка, я побегу вниз. Хорошо, - залепетала она и тут же поспешила выполнять обещание. Неуместная радость разлилась по ее распухшему от слез лицу, и она, с трудом сдерживаясь, выскочила в коридор.
========== Часть 21 ==========
21.
В день, когда хоронили Егора, пришла зима. Димка стоял у окна, кутаясь в связанный матерью плед, и мрачно смотрел, как выводят из соседского дома еле держащуюся на ногах Карину, и бережно ведут к одной из припаркованных у забора машин. Черное пальто, видно, совсем не грело ее, черный платок то и дело сползал с гладких волос, и снег с ветром тут же набрасывались на нее, крутя, издеваясь, пронизывая первым ноябрьским морозом. Его красивая мама с непокорными вьющимися волосами, в светло-синем с мехом пальто, казалась неуместно праздничной на фоне всеобщего умирании, и природы, и детей. Соседи стояли серой, припорошенной метелью, стеной, о чем-то переговариваясь, склоняя друг к другу головы. Лица были изумлены и печальны. Перед уходом мать обронила фразу, которая до сих пор зудела в его мозгу:
- Когда умирают дети – это страшно и удивительно; это отнимает силы и надежду.
Он хотел объяснить ей, что дети сами по своей воле не умирают. Что человек с пеленок уже или кому-то нужен, или его приход в этот мир неуместен, и нужно найти в себе силы и понять, что рано или поздно с каждым неугодным случится то же, что с Егором.
То, что мать приняла за полное выздоровление, было мрачным удовлетворением собой, и своей ролью в этом сложном, коварном мире. Знать, что ты велик и способен вершить судьбы – это настоящее счастье. А чувствовать себя больным, ненужным или печальным в то время, когда по твоей воле сто человек рыдают и взывают к Богу, глупо и странно. Сегодня он ощущал себя совсем здоровым, и, захоти, вышел бы на улицу прямо к этой замерзшей от горя толпе.
Людям всего не объяснить. Люди всегда думают, что они самые умные, и все про всех знают. Некоторые объяснения принимаются, но большинство просто выслушиваются с вежливой миной, а потом, за глаза, искажаются до неузнаваемости и портят все впечатление. Это он узнал сам, смотря фильмы и читая книги. Его мама – простой человек с теми же глупостями в голове, и с той же манией величия. Удивительно, какой, оказывается, этот человеческий мир равнодушный. Всем лень чуточку напрячь мозги и постичь, наконец, друг друга, научиться видеть и слышать то, что скрыто, научиться делать правильные выводы.
Мама знала его четырнадцать лет, говорила с ним, боялась за него, перечитала кучу разной медицинской литературы, чтобы лучше понять его состояние, и не сумела приблизиться к нему хотя бы на полшага. Почему? Может, она глупа? Ведь, будь она умной, стала бы она влюбляться в несчастного Егорку, или, к примеру, слушать жуткую музыку мадам Илиги?! Не далее, как вчера, он слышал, как она с сожалением сетовала кому-то по телефону, что не может пойти на концерт прибывающей в их город «звезды». С ума сойти: Жаровская решила посетить родные пенаты, чтобы потом с пафосом рассуждать о любви к березкам и снежным долинам, где прошло ее светлое детство, а журналисты или ведущие ток-шоу будут умильно улыбаться и спрашивать, уж не в березках ли черпает она свое очарование и талант. Дима выругался, как всегда бывало при воспоминании о Жаровской, и ее, с позволения сказать, музыке. Хорошо еще, что у мамы хватило мозгов не покупать билет заранее, а то они с Кариной здорово бы повеселились сегодня вечером, отмечая смерть Егора. Да, мама его разочаровала. Но ничего, пока она остается с ним. Случай с Егором отрезвит ее и заставит вернуться к прежней осмотрительности и покорности.
Через несколько часов, когда Дима задремал над очередным творением Э. По, мать вернулась домой и поднялась в спальню к сыну.
- Дим, спишь, что ли? – негромко спросила она, просовывая в дверь сначала поднос с блинами и вареньем, а уж потом заглядывая сама. Ее глаза были накрашены, аккуратно лежали челка и локоны, нос не покраснел, щеки не отекли. Неужели она не рыдала в три ручья, а просто посочувствовала подруге и привезла ее домой, чтобы скорее покончить с похоронным настроением.
- Входи, ма, я что-то отключился, - он мгновенно собрался и прогнал остатки сна,- как там?
- А-а, как там может быть?! Двигай стол, чаю попьем, я замерзла, как бобик.
Он улыбнулся, и, убрав со стола книги, набросил на него маленькую скатерку, и потащил за углы к креслу.
- Ставь, ма, а то тяжело держать.
