Я вспомнил запах вечера и полыни, придорожной полыни, я остановился и пошёл вдоль дороги… А потом?
Ах да, по пути у меня сломалась машина, и меня подвёз какой-то мужик на высоком, как дом, траке, в кабине, пропахшей освежителем воздуха и китайской лапшой. Он ещё травил анекдоты, над которыми я не смеялся. Да, я хорошо это помню. Я думал лишь о том, как добраться до вокзала и как успеть взять билет на этот проклятый поезд. Успел. Меня преследовали из-за этих часов, я не вернул их тогда кому надо и теперь поплатился за это.
– Может, вы тоже от кого-то бежали? – посмотрел я на доктора.
– Тоже? – удивился он.
– Я имею в виду, как Хорхе, да и не только он. Этот поезд кишит беглецами. Здесь ведь каждый от кого-то бежит.
– Не знаю, – прислонился к дверям Полянский, – не знаю ничего, – тёр он виски.
На него было жалко смотреть. Да, он был чертовски жалок.
– Или за кем-то, – стоял я на своём. – Вы могли за кем-то бежать, например за Хосефой? Вы же сказали, что помните её.
– Но тогда и она должна меня помнить. – Он вдруг осёкся и замолчал.
Мы оба молчали и смотрели наверх. Лампа над нами зашипела невнятным треском, треск нарастал с каждой секундой, а после исчез совсем, пропустив первые искры и осветив всё вокруг. Мы прильнули к дверям – там, в вагоне, мигал и потрескивал свет. Пассажиры растерянно шли на него, покидая места, выходя из своих купе, мы тоже вышли из тамбура.
– Свет дали, – сказал Лембек.
Непонятный страх очернил и без того напуганные лица. Я опять почувствовал боль в животе.
– Что это значит? – подошёл к нам новенький парень. Из носа его уже не текло. Кровь застывшей кляксой размазалась по щеке.
– Так, значит, всё починили? – переспросил он. – Это был просто сбой?
– А дверь? – подошёл к нам старик Хорхе. – Дверь в другой вагон проверяли?
Нас было семеро. И все мы столпились у открытой двери, застланной чёрной шторой, её то поднимало ветром, то опускало опять.
Старик передал девочку вдове.
– Идите в своё купе, – сказал он, – там и закройтесь.
– Я буду их охранять, – попятился Лембек, поправляя перекошенные набок очки, – мало ли кто сюда проберётся, к тому же там и девушке плохо.
– Ладно, – буркнул старик, – но если с ребёнком что-то случится, я тебя придушу.
Я прошёл первый, следом за мной Полянский.
За плотной шторой – небольшое помещение со столом и кроватью, похожее на комнату проводника. Помещение было шириной в три шага и заканчивалось такой же дверью. Я только успел потянуться к ручке двери, как понял, что наступил на что-то.
– Проклятье! – услышал я за спиной.
Под ногами была лужа крови. На меня наткнулся Полянский и тут же отпрянул назад.
– Что там? – спросил старик и скорчил гримасу. – Вот чёрт, это, наверное, пропавший мистер Хилл.
Кровь сочилась из металлической дверцы, спрятанной в стене.
– Это ящики для хранения, – сказал новенький парень. – В каждом вагоне такие есть.
В кладовой проводника, скрюченный пополам, лежал какой-то парень.
Полянский прощупал пульс и сам от того же смутился.
– Рефлекс, – сказал он, – трупу около суток.
Висок мужчины был пробит, руки испачканы кровью.
– Это не наш, – пробормотал старик, всматриваясь в лицо покойника, – тот был постарше и поплотней.
– И лысый, – добавил Полянский.
– Значит, этот из другого вагона, – понял я.
– Значит, в другом вагоне тоже полно мертвецов? – переспросил новенький парень.
– Не узнаешь, пока не увидишь, – потеснил его Хорхе. – У меня нет желания здесь сидеть, я убью любую мразь, которая попадётся мне на пути. – Он положил руку на пояс к рукоятке своего пистолета.
Все мы были вооружены. Нил сказал, что не умеет стрелять, и потому взял у Полянского нож.
Я сжал ручку двери и уже нутром чуял, что там было что-то не так, что там может быть ещё хуже.
– Ну же, – подтолкнул меня Хорхе, – давай, парень, открывай эту дверь в преисподнюю.
Да, этот старик умел подбодрить.
Я толкнул дверь, она с грохотом распахнулась. Сильный сквозняк чуть не сбил меня с ног.
В вагоне полностью выбиты окна. Это был плацкарт. Снег лежал на сиденьях, на полу вперемешку с чужими следами, убегающими на выход. Снегом были покрыты и люди, неподвижные тела мёртвых людей. Они, как манекены, сидели на креслах, откинулись навзничь, лежали у двери. Их было двенадцать. Я слышал, как за спиной блевал новенький Нил, как сплюнул старик, обругав всех чертей, как доктор обходил каждого, хотя в этом уже не было смысла.
Я почувствовал тошноту и боль в животе.
Парень возле меня был весь изрешечён пулями, будто стреляли из пулемёта.
Другой был почти разорван на части.
– Чем это его так? – спросил Нил.
– Похоже, гранатой…
– Гранатой бы ему руки оторвало или снесло башку. – Хорхе смотрел на труп. – Хотя, если издалека, то, может, и ей. Вон его как раскурочило. И никаких следов. Кто-то подчистил за ними.
– А что должно быть? – спросил Нил, его уже перестало тошнить, и он справлялся с новым позывом. – Какие ещё следы?
– Осколки взрывчатки или гильзы. Здесь же всё чисто.
Старик провёл ботинком по снегу, мы принялись делать то же, так и ходили по окровавленной жиже, пока не поняли, что он прав. Не было здесь ни осколков, ни гильз.
Можно было подумать, что они перестреляли друг друга, но все тела безоружны.
– А мы разве не должны были слышать стрельбу? – спросил я.
– Выстрел можно было и не услышать, а вот взрыв должны были, – чесал скомканную щетину старик. – Странно, что мы не слышали взрыв.
– Если это был взрыв, – осматривал раскуроченное тело Полянский.
– Вы, видимо, никогда не были на войне, – сказал Хорхе.
– Поверьте, я видел немало трупов.
– Я даже не сомневаюсь.
Старик и Полянский переглянулись, каждый из них был нечист, но тюрьма, как и смерть, всех равняет. Мы все были в тюрьме, и мы все ожидали смерти.
Я прошёл дальше, вдоль испачканных кровью сидений, вдоль обездвиженных тел. Я и сам был почти обездвижен, ноги совсем не хотели идти. Каждый из них был чьей-то жизнью, каждый куда-то спешил.
У самого выхода, на последнем сиденье – девушка с перерезанным горлом… Девушка с перерезанным горлом будто смотрела на меня, через пряди густых волос.
Я подошёл поближе, убрал окровавленные волосы, очистил лицо от снега… Голова, что и без того склонилась набок, соскользнула со спинки сиденья, и всё тело стало сползать. Я хотел удержать её, но не мог сдвинуться с места.
Это была она. Моя дорогая Лиан.
Что она делала здесь? Почему она в этом вагоне?
Я не мог ничего сказать. Крик подполз медленно к горлу и, стиснув его тисками, так и остался в нём неразорвавшейся болью, непроходимым стыдом. Я не видел ничего, кроме слёз, я не чувствовал ничего, кроме страха.
– Вы как? – подошёл со спины Полянский.
Я обернулся и посмотрел на него. Опять его голос показался мне сильно знакомым. Он был твёрд и холоден, он пах порохом и металлом, он давил на висок.
– Вы в порядке, Берроу? – повторил он. – Придите уже в себя. Не хватало ещё, чтобы вы потеряли рассудок. – Он похлопал меня по плечу. – Нам пора уходить, здесь мы уже никому не поможем.
В тамбуре нас уже ждали Хорхе и Нил.
Я хотел ещё раз посмотреть на Лиан. Она сползла с этой скамьи и лежала совсем неудобно. Я хотел посадить её ровно, поправить…
Полянский подтолкнул меня в спину и повёл к дверям.
– Нет времени на истерики, – сказал он.
– Это я виноват…
– Вы о чём?
– Она искала меня, она попала в этот поезд не случайно. Наверное, проследила, наверное, поняла, что я еду на этот вокзал…
– Вы о ком? – не понял Полянский. – Узнали кого-то из пассажиров?
– Узнал.
– Мне жаль, Берроу. – Он проверил свою обойму. – Но откуда вам было знать, что поезд захватят. Случайность, – закрыл он двери вымершего вагона, – смертельная, но всё же случайность. Пойдёмте, следующий вагон – ресторан.
