Мы встречались всего полгода, когда у его жены диагностировали тяжелый синдром хронической усталости, и он решил, что ему нужно остаться с ней, заботиться об их дочери, жить с ними. Ее болезнь поставила нашу связь на паузу, превратив законные отношения в незаконные. Я оказалась по умолчанию втянута в интрижку, не потому, что решила преступить границы дозволенного, а потому, что не желала прекращать бурный роман только из-за новых обстоятельств. Мы виделись, мы не виделись, мы были вместе, мы были врозь, он писал мне электронные письма, мы обменивались сообщениями, он умолял меня высылать ему ню, говорил, что я ему нужна, умолкал, мы встречались в отелях и не только в отелях, он чувствовал вину, чувствовал легкость, жене становилось лучше, но ненадолго, у нее были проблемы с сердцем, только я его и выручала, только я все усложняла. Той осенью он принял приглашение Университета Брауна — годичный творческий отпуск от UCLA, но ему нужно было вести пару классов, не считая того, что он писал очередную книгу, — и он взял с собой жену и дочь. Жене стало несколько лучше. Они все еще собирались разводиться, но мне не стоило раскачивать их лодку. Я не могла винить его за холодность, потому что, игнорируя меня, он поступал сознательно. И я не могла оправдывать себя, оставаясь порядочным человеком.
Короче, я облегчала ему отступление. Поставила себя в позицию девушки, довольствующейся малым, всегда претившую мне.
После перемены мы с классом собирались обсуждать монтаж, но остальные ребята увлеклись историей Талии, начали гуглить про нее, высказывать собственные теории и захотели обсудить эту тему.
Небинарные Лола запустили пальцы себе в лиловые волосы и сказали:
— Тот тип, что убил учительницу испанского в семидесятых, он к тому времени уже вышел из тюрьмы. Тут целая тема о том, как он мог жить в лесу. Просто зависать вблизи кампуса. И к нему никогда не присматривались?
— Мы поговаривали об этом, только чтобы нагнать шухеру. — Слух, должно быть, пустил какой-нибудь выпускник, четыре года слушавший байки о том, что старая куртка, висевшая на ветке, явно принадлежала бывшему парню Барбары Крокер, который теперь жил в старых воротах для лакросса, обвязав их одеялами, или, может быть, в часовой башне, откуда наблюдал за всеми нами в бинокль. — За этим нет никаких фактов.
Джамиля сказала:
— А те матрасы в лесу? Я читала, он вроде там жил.
— Да нет же. Туда школьники ходили выпивать. Как раз там были друзья Талии в тот вечер.
И всем захотелось побольше узнать об этих матрасах и ходила ли я туда, но я не поддалась на провокацию.
— Мы с друзьями больше курили, чем пили, — сказала я. — И гордиться тут нечем.
В любом случае я ни разу не была на настоящей матрасной вечеринке. Но мимо проходила много раз, и если вы приметили это место, то легко его найдете, всего в нескольких ярдах от скандинавской тропы, которой зимой пользуются любители беговых лыж, а осенью — бегуны по пересеченной местности. СМИ придавали этим матрасам сексуальный оттенок, тогда как в действительности это были просто два жутких старых матраса из общаги, отмечавшие место сбора, и любой, кто бы занялся там сексом, рисковал подхватить столбняк и блох. Весной четвертого курса, когда я забросила греблю и выкуривала по полпачки в день, мы с Джеффом Ричлером ходили туда, перешагивая через разбитые бутылки, во время свободных третьих и четвертых уроков, но садились не на вечно влажные матрасы, а на бревна, которые народ притащил на прогалину. Я курила, а Джефф развлекал меня. Иногда Карлотта пропускала занятия по ИЗО и присоединялась к нам, чтобы выкурить половину сигареты, а Джефф при этом так смотрел на нее, словно она брала у него в рот.
За полчаса вполне можно дойти — эти слова я не раз читала в интернете, когда люди задавались вопросом, мог ли кто-то уйти с вечеринки, убить Талию и вернуться, — но по снегу и льду получалось дольше, как и по грязи. Я могу с уверенностью сказать вам, что мы не смогли бы дойти до матрасов и обратно за один урок. Матрасы были, как все мы теперь знаем, на расстоянии 1,4 мили [27] как от театра, так и от спортзала. Немного дальше, чем от фотолаборатории в Куинси, откуда начинали путь мы с Джеффом.
Я снова повернулась к Бритт, вещавшей своему хору.
— Плюс, — говорила она, — единственное свидетельство того, что Омар хотя бы разговаривал с ней, это школьные сплетни. Нескольким подругам она говорила, что у нее неприятности с каким-то чуваком постарше. И вот ее подруги ищут кого-то старшего и ушлого и останавливаются на черном парне.
— Все было не совсем так, — сказала я.
В классе загомонили, но я уже не различала слов. Все мое внимание захватило слово ушлый, наложившееся на что-то далекое.
А потом — интересно, действительно ли я сидела там с отвисшей челюстью или мне удалось сохранить невозмутимое выражение лица, — полушария моего мозга словно сошлись вместе после многолетнего расхождения.
Тот раз, когда вы двое остались в театре и пропустили шоу светлячков. Те дни, когда я бесконечно ждала у вашей двери, пока вы сверхурочно консультировали Талию. Ваши приглушенные голоса, голос Талии, разносящийся по комнате, долгие паузы. Я видела, как она краснела, на третьем курсе, когда говорила о вас. Видела, как вы сидели слишком близко. Видела, как она задерживалась после репетиции «Причуд».
Мы ведь обсуждали это: я, Фрэн, Карлотта и Джефф. Мы шутили, что она одержима вами, шутили, что вы спали с ней. Было ли это шуткой? Или чем-то таким, во что мы верили просто по приколу. Так же, как мы верили в местных призраков.
А что, если…
Вы даже не казались особенно шокированным ее смертью, во всяком случае не больше остальных учителей. Вы снова и снова спрашивали меня на практике, в порядке ли я, говорили о том, как шокированы ваши дети, у которых Талия была сиделкой. К тому времени я, должно быть, оставила всякие мысли о том, что тут что-то нечисто.
Тогда, в 95-м, я сперва узнала, что ходили слухи по поводу Омара, затем, что он признал вину, затем — уже после окончания учебы, — что он осужден, и только затем, что в числе свидетельств против него было предполагаемое высказывание Талии о каком-то парне постарше.
Воздух в классной комнате сгустился: у Талии были неприятности с каким-то парнем постарше.
Не в смысле, что вы могли ударить ее; я думала не об этом. У вас были такие тонкие руки. Вы боялись пчел. Я не могла представить, чтобы вы пробили кому-то голову. Я напомнила себе о тесте ДНК, указывавшем на Омара. К тому же у вас было алиби: вы допоздна оставались в театре, проверяя, упакованы ли инструменты и ноты, закатывали литавры обратно в чулан. Это я была вашим алиби, господи боже. Я сказала полиции, как мы болтали о «Храбром сердце». А потом вы пошли домой, к жене и детям.
Но все же: как парадоксально, что именно эта информация, эти слухи о Талии и о ком-то постарше изначально заставили полицию заняться Омаром.
Это обрушилось на меня с высоты двадцати трех лет. Парень постарше — это вы.
Если у Талии были неприятности с кем-то постарше, то этот кто-то — вы.
17
Вот о чем я думала, поднимаясь по склону холма против ветра к моему гостевому дому, пропустив обед: Класс оперы, Нью-Йорк и фонтан Бетесда.
На вашем оперном семинаре, осенью четвертого курса, нас было всего шестеро: трое втискивались на ваш диван и еще трое подтягивали мягкие оркестровые стулья. Там были я, Талия с ее Робби, Бет Доэрти, Кван Ли (который взял и стал настоящим оперным певцом) и друг Робби, Келлан ТенЙик, тот, что через двадцать лет допился до дна озера. Трудно оглядываться на то время и видеть нас обычными подростками, безотносительно того, что с нами стало в дальнейшем, — трудно не замечать таких облачков над нашими головами с надписями: «Убитая девушка», «Оперный певец!» и «Грустный алкаш».
