Пес заливается лаем. Весь коридор звенит отголосками, звуки наплывают друг на друга, а Пес подходит ближе к двери, но не вплотную. Даже затихает на время, пятится назад, но потом снова начинает лаять. Я больше не могу.
Я прислоняюсь к стене, соскальзываю на пол, отползаю в угол. Закрываю уши руками, испускаю беззвучный крик, который теряется в яростном, неистовом лае; один-единственный звук мне удается расслышать, и это – скрежет отмычки в замке, в плотной латунной кругляшке, которая уже начинает проворачиваться, пол-оборота вправо, пол-оборота влево. Сейчас он откроет. Сейчас откроет и убьет меня. Сейчас откроет, войдет и убьет меня.
Вдруг Пес умолкает. Даже больше не рычит. Внезапная тишина терзает слух, голову заполняет оглушительный свист, вот-вот лопнут барабанные перепонки.
– Лай! – кричу я. – Не молчи! Лай! Рычи, черт бы тебя побрал! Лай!
От страха, от смертельного ужаса кровь холодеет в жилах, по спине бегают мурашки. Мне кажется, я слышу шепот, тихий-тихий, на разные голоса: «Алессандро, открой; Алессандро, открой». Я затыкаю уши пальцами и кричу во все горло; смотрю, как открывается дверь, и кричу; зажмуриваю глаза и кричу, распластавшись на полу, скорчившись в позе зародыша; кричу, разинув рот, касаясь губами холодных плиток; кричу до тех пор, пока кто-то не подхватывает меня. Чьи-то руки поддерживают мне голову, поднимают с пола, прижимают к плечу; пахнет женщиной, пахнет мамой; закрыв глаза и разинув рот, я утыкаюсь в теплую ткань и слышу женский голос:
– Успокойся, все кончилось, успокойся… Полиция, инспектор Негро. Будь умницей, успокойся.
Я отнимаю голову от теплого плеча и вижу девушку, которая обнимает меня, встав рядом на колени. На пороге – мужчина постарше, плотный, он сжимает обеими руками пистолет, целится куда-то вверх. В страхе смотрит на Пса.
– Боже мой, Грация, ты только взгляни! Ведь это – питбуль!
Я судорожно вздыхаю, хочу заговорить, но меня душат слезы.
– Нет, – хриплю я наконец, – это американский стаффордшир. Он похож на питбуля, но это не питбуль.
Он думал: как мало нужно, чтобы казаться другим.
Прежде всего волосы. Волосы о многом говорят. Чем они длиннее, тем тоньше лицо; пряди его затеняют, скрадывают излишнюю полноту. Отсутствие волос старит. Со стрижкой дело обстоит по-разному: густой ёжик, например, придает жесткость. С волосами многое можно сделать: завязать в хвост, выкрасить, обрить, начесать, скрыть ими лысину. С волосами работать легко. Достаточно, чтобы собственные были подстрижены очень коротко, в крайнем случае примять их марлевым чепчиком, а потом надеть парик с хорошим фиксатором. Шапочка «Глатцан» даже изменяет форму головы.
Потом – глаза. Контактные линзы любого цвета, но не только. Главное: выщипать и заново нарисовать брови. Сделать их гуще, наклеив ниточки крепа, удлинить, свести над переносицей. Брови изменяют форму глаз, да и вообще весь склад лица.
Зубы: основа из основ. Здоровые, белые; белоснежные, искусственные; желтые, больные. Хорошо сделанный протез, даже неполный, делает губы пухлыми или тонкими, изменяет очертания нижней челюсти. Борода и усы: разумеется. Резиновые прокладки, чтобы щеки казались более толстыми: очевидно. Колечки и подушечки, чтобы увеличить объем плеч, бедер, живота, ягодиц: банально.
Нос: специальный жирный крем, основа для протеза из латекса и гипса. Кожа: тональный крем «Дермаколор Криолан» в тюбиках по пятнадцать граммов. Морщины в уголках глаз и циррозные пятна на ладонях. Желтые точечки никотина между пальцами. Порезы, мозоли и сломанные ногти.
Движения. Повадки. Тики. У каждого человека собственная скорость. Ритм его жестов, замедленный, скованный, сдержанный, быстрый, истерический, мягкий, ударный.
Каждый раз давать какую-нибудь диссонирующую деталь. Избегать типичного. Одно противоречие, связанное с комплексом черт, делает облик более достоверным.
Крайне полезно: очевидная деталь. То, что наиболее заметно, оказывается в фокусе, а все остальное отодвигается на второй план, на периферию внимания. Человек, который хромает, – это Человек, который Хромает. Парень с пирсингом – это Парень с Пирсингом. Старик с простатитом и сломанным носом – это Старик с Простатитом и Сломанным Носом. Осторожно: не допускать, чтобы деталь оказывалась слишком яркой, вызывала любопытство, заставляла с интересом приглядываться ко всему остальному. Деталь должна припоминаться по зрелом размышлении, затмевать собой все остальное, подстегивать память: да, кажется, он хромал. На какую ногу? Кажется, на левую; да, точно, на левую, да, теперь припоминаю, просто вижу его перед собой, как на фотографии, – то был Человек, который Хромал. Всегда представлять себе возможных свидетелей. Приспосабливаться. Приспосабливаться. Приспосабливаться.
Он думал: как мало нужно, чтобы казаться другим. Гораздо труднее стать другим.
В машине, остановившись у автогриля, спрятавшись за двумя грузовиками, припаркованными в глубине площадки, Витторио, повернув голову, разглядывал себя в зеркальце заднего вида и проверял, равномерно ли нанесен на лицо тональный крем, имитирующий загар. Наконец он намазал также и шею, до ворота рубашки, а потом и руки, потирая одну о другую. Он давно воткнул вилку приспособления для разглаживания волос в розетку зажигалки, и теперь длинный штырь из хромированного металла, наверное, уже нагрелся. Витторио вынул из сумки, стоявшей на соседнем сиденье, большой моток пряжи цвета черного перца с солью и оторвал небольшой клочок. Разглаживал грубые, сморщенные нити, пока они не стали гибкими и мягкими, как кисточка для бритья. Такую примерно форму он им и придал, прицепив к верхней губе и подбородку: усы и эспаньолка, ухоженные, густые, преждевременно седеющие. Точно так же изготовил бакенбарды и выбрал, порывшись в сумке, парик того же цвета, короткий, с небольшими залысинами. Чуть приподнялся с сиденья, еще приблизился к зеркальцу, проверяя, хорошо ли прилегает ко лбу основа парика и нет ли разницы в цвете. Потом взял тонкий пинцет, свел вместе оба острия и прочертил полосы по тональному крему в уголках глаз и около рта. Открыл футляр, лежавший в сумке, выбрал маленький протез, всего четыре передних зуба, но неестественно белые и крупные.
Только тогда он откинулся на спинку сиденья и стал разглядывать себя целиком, с приличного расстояния. Красивый мужчина лет сорока-пятидесяти, загорелый, с тонкими, более светлыми морщинками, которые появляются у тех, кто много времени проводит на море, рыбачит или гуляет по берегу. Красивый, молодящийся мужчина. Может, ближе к пятидесяти, чем к сорока. Смотри-ка, у него вставные зубы.
Витторио кивнул, надеясь, что в Сабаудии все еще тепло. В чемодане, лежавшем в багажнике, к этому персонажу подходил только черный джемпер с короткими рукавами.
В пункте «скорой помощи» Алекс потерял сознание. Не от потрясения и не от ушибов, а от резкого запаха спирта и лекарств, без которого не обходится никакая больница, равно как и без белых неоновых ламп и ненадежной, коварной тишины, полной подспудного напряжения. Алекс всегда терял сознание в «скорой помощи», однажды ему стало плохо, даже когда он привел туда друга. Он это объяснял Грации, а та делала вид, будто терпеливо слушает. Юноша лежал на носилках, покрытых белой простыней, голый по пояс, откинув в сторону руку: врач как раз обрабатывал ссадину на локте. У нее, у Грации, была уйма вопросов к этому парню, она дрожала от нетерпения, но боялась, что он снова отключится, поэтому и ослабила чуть-чуть поводья и выслушивала его, участливо, по-матерински кивая. Доктор Карлизи тоже находился в амбулатории, сидел на стуле у стены, а Матера прислонился к дверному косяку.
– Парень, – изрек Матера, – ну у тебя и крепкая задница.
– Да, да, – согласился Алекс, стараясь не кивать, поскольку на него как раз надевали ортопедический воротник из губчатой резины. – Я ведь почти не пострадал.
– Нет, я другое имел в виду: тебе повезло, что мы…
Тут он осекся, потому что Грация, обернувшись, бросила на него быстрый, уничтожающий взгляд. Матера чуть было не рассказал, как они вышли на Алекса. Пожар заглох почти у двери, огонь не добрался до тела Луизы. Первые, кто вошли, тут же вызвали полицию.
Научно-исследовательский отдел в нескольких метрах, только через площадь перейти; коллеги тотчас же обнаружили стеклянную пулю в пластиковой оболочке и сообщили оперативникам, которые всем давно уже уши прожужжали, чтобы их о таких находках ставили в известность. Из трех служащих провайдерской фирмы, отсутствовавших в офисе, решили первым отыскать Алекса, поскольку тот жил в двух шагах. И к лучшему, потому что остальные двое, Маури и секретарша, были убиты накануне вечером.
Но всего этого Матера не должен был даже касаться. Алекс все еще пребывал в шоке, парил в небесах, легкий как перышко, одурманенный струящимся по венам транквилизатором и свободный от воспоминаний. Воспоминания к нему вернутся, но Грация хотела, чтобы он, по крайней мере, начал связно говорить. А он, наоборот, умолк. Резко побледнел: врач протянул руку, несколько раз хлопнул его по щеке.
