Она сорвалась с места так, словно ей под стул заложили бомбу. Не прошло и десяти минут, как у меня в кухне за столом уже сидел Стадлер.
— Говорите, на коврике? — растерянно спрашивал он.
— Да, Лина нашла письмо на коврике, — ехидно повторяла я. — Ясно, что почтой он не пользуется. Честно говоря, я и сама не понимаю, какой в этом смысл, если в любой момент можно преспокойно подойти к дому и оставить письмо на пороге.
— Вот досада... — твердил Стадлер, ероша обеими руками волосы. Он знал, что нравится женщинам, — моя бабушка не выносила таких мужчин. — Вы никого не заметили возле дома?
— Вокруг дома весь день толклись люди, шастали туда-сюда.
— В дом доставляли еще что-нибудь?
— Да, уйму вещей.
— Вы запомнили, кто их привозил?
— Никого из посыльных я не видела. Спросите у Лины.
Я деловито хлопотала на кухне, а потерянный и мрачный Стадлер сидел за столом.
— Объясните, чем вы вообще занимаетесь, — попросила я.
— Занимаемся? — повторил он так, словно не понял вопрос.
— Да. Уж простите за дурацкий вопрос. Просто объясните популярно, хорошо?
Он накрыл горячей и тяжелой ладонью мою руку.
— Миссис Хинтлшем... Дженни, мы делаем все, что в наших силах. Мы отправляем письма на экспертизу, выясняем, где куплена бумага, ищем в вашем доме отпечатки пальцев и следы взлома. Как вам известно, — он попытался изобразить грустную улыбку, но она была ему не к лицу, — мы допрашиваем всех ваших друзей, приятелей, знакомых, коллег по работе и прислугу, пытаемся понять, есть ли связь между вами и... другими людьми, которые получают такие же письма. И конечно, пока их автор на свободе, мы гарантируем вам защиту.
Я отняла руку.
— И вы считаете, что во всем этом есть смысл? — спросила я.
— В чем? — уточнил Стадлер.
— В нелепой шумихе вокруг писем и толкотне у меня дома.
Последовала долгая пауза. Похоже, Стадлер просто не знал, что ответить. Он уставился на меня враз потемневшими, совсем черными глазами.
— Положение очень серьезное, — произнес он. — Вы же читали письма. Этот человек угрожает убить вас.
— Да, письма мерзкие, — согласилась я, — но в Лондоне и не с таким приходится мириться. А назойливые телефонные звонки? А транспорт? А собачьи испражнения на улицах и так далее?
— Возможно, вы правы, — кивнул Стадлер, — но к письмам надо отнестись со всей серьезностью. Сейчас я свяжусь с инспектором Линксом. Хочу предложить — и уверен, что он со мной согласится, — ужесточить меры безопасности.
— Что это значит?
— Все работы в доме придется прекратить. На время.
— Вы спятили? — ужаснулась я. — Мы полгода ждали, когда освободится эта бригада! На следующей неделе Джереми уезжает в Германию. В начале недели прибывают лепщики из Германии. Хотите, покажу вам график работ? Я не могу просто взять и отменить их по вашему желанию!
— Сожалею, миссис Хинтлшем, но это необходимо.
— Необходимо? Кому? Вам — потому что вы не справляетесь со своей работой?
Стадлер поднялся.
— Мне очень жаль, — произнес он. — Простите, что мы до сих пор не поймали этого психа. Это не так-то просто. В любом расследовании есть свои правила — обход соседей, сбор показаний. Но когда безумец выбирает жертву наугад, что делать, неизвестно. Остается надеяться только на удачу и случай.
Я готова была расхохотаться ему в лицо, но сумела сохранить презрительное молчание. Этот чудак ждал от меня сочувствия. Думал, что я согласно закиваю, понимая, как трудно быть полицейским. А мне хотелось вышвырнуть из дома его и всю эту шайку.
— Следует помнить прежде всего о том, — продолжал он, — что неизвестный угрожает вам смертью. Да, его надо поймать, но в первую очередь — защитить вас. Рисковать мы больше не можем. Единственная альтернатива — подыскать вам другое, охраняемое жилье.
Мне показалось, что где-то у меня внутри началось извержение вулкана. Второе предложение было настолько хуже первого, что мне пришлось смириться, сдерживая холодную ярость. Я спросила, когда рабочие должны покинуть дом, и узнала, что немедленно, сейчас же, пока Стадлер еще здесь. Прыгая по дому, как тусовщица из ночного клуба, я быстро выдворила всю компанию. Последовал кошмарный час телефонных звонков, невнятных объяснений озадаченным людям и уклончивых обещаний на будущее.
Я допила последние капли джина с тоником, вышла из ванной и завернулась в большое мягкое полотенце. В ванной было так жарко, что кожа по-прежнему казалась грязной, хотя я и оттирала ее как могла. Я прошла через всю спальню. Дверцы встроенного шкафа представляли собой зеркала во весь рост. На следующей неделе мы собирались менять шкафы. Остановившись перед зеркалом, я уставилась на свое отражение, одновременно вытирая волосы. Мне по-прежнему было невыносимо жарко. Я уронила полотенце на ковер и оглядела себя в зеркале. Мне редко случалось видеть себя такой — обнаженной и ненакрашенной.
Я пыталась представить себе, каково видеть это тело в первый раз, со стороны, и находить его привлекательным. Я прищурилась, повернула голову вбок, но так и не поняла, соблазнительно я выгляжу или нет. Наверное, рано или поздно такое случается со всеми супружескими парами: за долгие годы воспитания детей и тяжкого труда превращаешься в ходячую мебель, которую замечают, только когда она ломается. Потому другие — я имею в виду другие люди — кажутся более притягательными. Я попыталась вспомнить, как мы с Клайвом впервые увидели друг друга, так сказать, без прикрас, но, как это ни забавно, не смогла. Зато я помнила наш первый секс. В первой квартире Клайва в Клапаме. Все подробности впечатались в мою память: пьеса, которую мы перед этим посмотрели, меню ресторана, куда мы потом зашли. Я помнила даже, во что была одета, как он раздевал меня, но воспоминания об ощущении новизны исчезли бесследно.
До встречи с Клайвом у меня был только один серьезный роман. По крайней мере серьезный для меня. С фотографом Джоном Джонсом. Сейчас он знаменитость. Его публикуют в «Харпер» и «Вог».
Он готовил серию снимков для рекламы лака для ногтей, я позировала ему — так все и случилось. Когда я поняла, что дело идет к сексу, то пришла в замешательство и страшно разнервничалась. И потому просто не сопротивлялась. Не знаю, насколько возбудился мой партнер, но мне хватило одной мысли о близости с ним.
Внезапно я будто очнулась и поняла, что стою голая посреди комнаты при включенном свете. Шторы раздвинуты.
Окна открыты. Я метнулась к окну, чтобы задернуть шторы, но остановилась на полпути. Даже если за мной подглядывают — ну и что? Что в этом плохого? Минуту я постояла на месте. В комнату залетал горячий ветер. Я была готова продать душу за прохладный ветерок. Боясь задохнуться при закрытом окне, я пошла на компромисс: выключила свет. В конце концов, это почти одно и то же.
Я улеглась в постель поверх одеяла. Даже под тонкой простыней мне было бы мучительно жарко. Я коснулась груди и лба — на них опять выступил пот. Пальцы пробежали вниз по животу, между ног. Там было тепло и влажно. Осторожно прикасаясь к себе, я смотрела в потолок. Каково это — впервые узнать, что за тобой наблюдают? Что значит быть желанной? Внушать страсть? Знать, что на тебя смотрят и тебя хотят?
Я умею укладывать вещи. Когда Клайв куда-нибудь уезжает на несколько дней, я всегда сама собираю ему чемодан. Учить мужчин правильно складывать рубашки бесполезно. А теперь я укладывала вещи мальчишек, которые отправлялись в летний лагерь, в леса Вермонта. Об этом лагере мы узнали несколько лет назад — от приятелей друзей одного из коллег Клайва. Три недели парусного спорта, виндсерфинга, посиделок у костра, а для Джоша — заигрываний с симпатичными девчонками в куцых шортиках. Так я ему и сказала, старательно сворачивая футболки, шорты, плавки и брюки. Джош был мрачен.
— Ты просто хочешь от нас отделаться, — буркнул он.
В последнее время он не говорил — только ворчал и бубнил. От этого мне казалось, что я глохну.
— Джош, в прошлом году тебе понравилось в лагере. Гарри жалеет, что вы пробудете там так мало.
— То Гарри.
— Только не притворяйся, что будешь скучать по мне, — поддразнила я.
Он уставился на меня. У Джоша огромные темно-карие глаза, он мастерски умеет придавать лицу укоризненное выражение и становится похожим на обиженного ослика. Мне вдруг бросилось в глаза, что он стал костлявым и бледным: ключицы выпирали под кожей, запястья можно было обхватить двумя пальцами. А когда он снял рубашку, чтобы переодеться в чистое, я увидела, что его проступающие ребра похожи на две лестницы, приставленные к худенькому телу с двух сторон.
— Тебе не мешает побыть на свежем воздухе, а твою комнату — как следует проветрить. Почему ты никогда не открываешь окна?
Он не ответил, устремив унылый взгляд вдаль, на улицу за окном. Чтобы разбудить его, мне пришлось резко хлопнуть в ладоши.
