— Ах, простите. — Тон саркастический. Ему не нравилось, когда она говорила таким тоном. — Я тебя утомляю, радость моя?
— Нет, все нормально. Продолжай. Итак, женщины тоже могут предать. Я слушаю.
— Верно. Вроде этой Тесс.
— Да, понятно.
— Она меня обворовала.
— Ну… — Он хотел было возразить, но решил, что спорить не стоит.
— Именно это и было сделано, — сказала она. — Деньги принадлежали мне. Она не имела права присваивать их.
— Так ведь она на себя и не тратила. Она на них…
— Хватит! Чем больше я об этом думаю, тем сильнее злюсь. И мне не нравится, что ты ее защищаешь.
— Я ее не защищаю, — возразил он.
— Она должна была найти способ рассказать мне и все исправить.
«И каким же образом она могла исхитриться это сделать?» — задумался он, но промолчал.
— Ты здесь? — спросила она.
— Я все еще здесь.
— Ты что-нибудь хочешь сказать?
— Да ничего. Только… это будет сложновато, ты не находишь?
— Иногда я не могу с тобой разговаривать, — сказала она. — Позвони мне завтра. Если мне за это время захочется поговорить с умным человеком, я обращусь к зеркалу.
После того как детектив ушел, я позвонил Тесс, чтобы ввести ее в курс дела.
— Помогу ему, насколько сумею, — сказала Тесс. — Мне кажется, Синтия поступает правильно, нанимая частного детектива. Если она пошла на такое, возможно, пора рассказать ей все, что я знаю.
— Мы скоро увидимся, — пообещал я.
— Когда зазвонил телефон, я уже было собралась связаться с тобой, — призналась Тесс. — Но не хотела звонить тебе домой, это показалось бы странным — звать тебя, если к телефону подойдет Синтия. И мне кажется, у меня нет номера твоего мобильного.
— В чем дело, Тесс?
Она перевела дыхание.
— Ох, Терри, я снова сдала анализы.
Ноги у меня подкосились.
— И что они сказали? — Раньше она говорила, что жить ей осталось полгода, может быть, год. Я боялся, что теперь срок сократился.
— У меня, оказывается, все в порядке, — сообщила Тесс. — Они сказали, что те первые тесты оказались ошибочными. На этот раз все точно. — Она помолчала. — Терри, я не умираю.
— Милостивый Боже, Тесс, это же замечательно. Они уверены?
— Уверены.
— Фантастика.
— Если бы я умела молиться, то сочла бы, что мои молитвы услышаны. Но, Терри, надеюсь, ты ничего не говорил Синтии?
— Нет.
Когда я вошел, Синтия заметила у меня на щеке слезу. Она протянула руку и смахнула ее указательным пальцем.
— Терри, в чем дело? Что случилось?
Я крепко обнял ее и ответил:
— Я счастлив. Я просто очень счастлив.
Наверное, она решила, что у меня поехала крыша. Так счастлив здесь никто еще не был.
Следующие пару дней Синтия держалась значительно спокойнее, чем последнее время. Ее утешала мысль, что Дентон Эбаньол занимается нашим делом. Я боялся, что она станет звонить ему на мобильный каждые пару часов, как произошло с телевизионным каналом, желая знать, что ему удалось разыскать, но она сдержалась. Перед тем как отправиться спать, мы сидели за кухонным столом, и Синтия спросила меня, надеюсь ли я, что он что-то обнаружит, то есть эта мысль постоянно крутилась в ее голове, но она не хотела ему мешать.
На следующий день, когда Грейс вернулась из школы, я предложил пойти на общественные теннисные корты, что за библиотекой, и она согласилась. Сейчас я играл в теннис ничуть не лучше, чем в университете, так что редко, вернее, практически никогда не брал в руки ракетку, но мне нравилось смотреть, как играют мои девушки, особенно любоваться коронным ударом Синтии слева. Вот я и потащился с ними, захватив с собой для проверки несколько сочинений. Время от времени я отрывал от них взгляд и смотрел, как мои жена и дочь бегают, смеются и подшучивают друг над другом. Разумеется, Синтия не пользовалась своим коронным ударом во время игры с Грейс, но всегда давала ей дружеские советы. Грейс делала успехи, но через полчаса я заметил, что она устала и предпочла бы читать Карла Сагана дома, как все другие восьмилетние девочки.
Когда они закончили, я предложил по дороге домой где-нибудь поужинать.
— Уверен? — спросила Синтия. — Мы же… и так тратим сейчас довольно много.
— Наплевать, — заявил я.
Синтия ехидно улыбнулась.
— Что с тобой? Со вчерашнего дня ты самый веселый маленький мальчик в городе.
Как я мог ей сказать, что меня радуют хорошие новости Тесс, если вообще не посвящал ее в эти дела? Она обрадуется, конечно, но обидится, что от нее все скрыли.
— Я просто испытываю… оптимизм, — выкрутился я.
— Думаешь, мистер Эбаньол что-нибудь узнает?
— Не обязательно. Просто такое ощущение, будто мы свернули за угол, пережили самое трудное, и дальше все будет хорошо.
— Тогда я выпью бокал вина за ужином, — заявила она.
— Обязательно, — улыбнулся я.
— А я хочу молочный коктейль, — вмешалась Грейс. — С вишенкой.
Когда мы вернулись домой после ужина, Грейс отправилась смотреть по каналу «Дискавери» что-то насчет колец Сатурна, а мы с Синтией уселись за кухонный стол. Я писал цифры в блокноте, складывая, вычитая, крутя так и эдак. Мы всегда так делали, попадая в затруднительное финансовое положение. Можно ли позволить себе вторую машину? Не разорит ли нас путешествие в Диснейленд?
— Я тут высчитал, — сказал я, глядя на цифры, — что мы сможем платить мистеру Эбаньолу не одну, а целых две недели. И при этом не попадем в богадельню.
Синтия положила ладонь на мою руку.
— Знаешь, а я тебя люблю.
В другой комнате кто-то на телеэкране сказал: «Уран», и Грейс хихикнула.
— Я тебе когда-нибудь рассказывала, — спросила Синтия, — как испортила мамину кассету с записью Джеймса Тейлора?
— Нет.
— Мне тогда, наверное, было лет одиннадцать или двенадцать, а у мамы было много музыкальных записей. Она обожала Джеймса Тейлора, Саймона и Гарфункеля, Нила Янга и многих других, но больше всего ей нравился Джеймс Тейлор. Она говорила, что он может сделать ее счастливой и может сделать печальной. Однажды мама меня ужасно разозлила, вроде я хотела что-то надеть, а эта вещь оказалась в грязном белье, и я высказалась в том смысле, что она не выполнила свою работу.
— Вряд ли ей это понравилось.
— Точно. Она сказала, что если мне не нравится, как она приводит в порядок мою одежду, то я хорошо знаю, где находится стиральная машина. Тогда я открыла магнитофон, который она держала на кухне, вытащила оттуда кассету и швырнула ее на пол. Она разбилась, пленка вывалилась, короче, кассета была испорчена.
Я слушал.
— Я замерла. Не могла поверить, что так поступила. Думала, она меня убьет. Но вместо этого она отложила свое занятие, подняла пленку, вся из себя спокойная, и посмотрела, что это за кассета. «Джеймс Тейлор, — сказала она. — На ней была песня „Улыбающееся лицо“. Моя самая любимая. Знаешь почему? Каждый раз, когда она начинается, я вижу твое лицо и улыбаюсь, потому что люблю тебя». Или что-то в этом роде. И добавила: «Это моя самая любимая песня, и каждый раз, слушая се, я думаю о тебе и о том, как сильно тебя люблю. И сейчас мне особенно хотелось бы послушать эту песню».
Глаза Синтии увлажнились.
— Ну и после школы я села в автобус, поехала в магазин и разыскала эту кассету. Она называлась «ДТ». Я купила ее и принесла домой. Мама сорвана целлофановую обертку, поставила кассету в магнитофон и спросила, не хочу ли я послушать ее любимую песню.
Одинокая слеза сбежала по ее щеке и упала на кухонный стол.
— Я обожаю эту песню, — сказана Синтия. — И так по ней скучаю.
Позднее она позвонила Тесс. Просто так, поболтать. После разговора поднялась в гостевую спальню со швейной машиной и компьютером, где я печатал на старенькой «Роял» записки своим ученикам, и по ее покрасневшим глазам я догадался, что она снова плакала.
— Тесс думала, что у нее смертельная болезнь, но все обошлось. Она не хотела говорить мне, считала, что у меня и без нее забот хватает, поэтому решила не нагружать меня своими неприятностями. Она так и сказала — «нагружать». Ты можешь себе представить?
— Это какое-то безумие, — согласился я.
— И тут выяснилось, что на самом деле ничего такого нет, и она может рассказать мне все, но я бы предпочла знать тогда, вовремя, ты понимаешь? Потому что она всегда была рядом со мной и в любой беде… — Синтия схватила бумажный платок и высморкалась. — Страшно даже подумать, что я могла потерять ее.
— Знаю. Мне тоже.
— Когда ты вдруг стал таким счастливым, это не имело никакого отношения…
