В тот вечер Саманта рассказала ему о Фрэнке. Они . познакомились на занятиях по этике. На первом свидании он не позволил себе ничего большего, как только взять ее за руку, когда они возвращались из ресторана к его машине.
Дону казалось: еще одно слово, и сердце просто перестанет биться…
Телефон звонит.
Видимая на мониторе часть кабинета Дона вполне отвечает ее представлениям — полный бардак. Книжные полки прогибаются под тяжестью журналов, студенческих работ и стопок угрожающе громоздящихся книг, которые готовы рухнуть на пол от малейшего толчка. На стене, прямо за его спиной, висят несколько картин в рамках, но изображение расплывчато. Четыре искусно раскрашенных деревянных слоника — она подарила их ему после поездки в Шри-Ланку — гордо вышагивают через заваленный бумажками стол, выстроившись
друг за другом в идеально прямую линию. Оазис порядка.
На Доне тщательно выглаженный пиджак и галстук. Прямоугольные очки подчеркивают резкие линии скул и подбородка.
Она вспоминает их длинные совместные уик-энды. Они втроем, Фрэнк, Дон и она, на дегустации вина в долине Напа. Цены в ресторанах сумасшедшие, и они стараются залить и забросить в себя как можно больше. Белое солнце высоко в небе, виноградники вокруг, тепло на лицах.
Дон наклоняет голову, а ей почему-то вспоминается поездка на чесночный фестиваль в Гилрое за несколько месяцев до выпуска. Фрэнка в городе не было, да он и не жалел о том, что пропускает. (Он был равнодушен к чесноку, и она обещала, что к его возвращению постарается избавиться от запаха.) Они с Доном пили пиво и ели чесночный хлеб, чесночную пиццу и еще много чего такого, в чем обычно чеснока не бывает. Пахло от них, должно быть, жутко, но никто вокруг этого не замечал, потому что чеснок ели все. Солнце сползало к горизонту. Фестиваль подходил к концу. Заканчивалась студенческая жизнь. Они решили уехать. Дон поцеловал ее уже в машине.
Впрочем, она не возражала.
На обратном пути они в основном молчали. Они никогда не заговаривали о том поцелуе. Дон отвез ее в Пало-Альто, поблагодарил, и на этом все закончилось. Саманта думает, что именно это и нужно им обоим: просто знать. В июне они с Фрэнком получили дипломы, а два года спустя Дон занял место доцента истории в университете Северной Каролины в Чапел-Хилл.
— Ты хорошо меня слышишь?.
Дон ослепительно улыбается в камеру.
— Да, все отлично, и звук, и картинка… даже слоники.
— Прекрасно. — Он кивает и поворачивается к сидящей рядом с ним молоденькой девушке. — Это Сэйдж Олсен. Я уже рассказал ей, что ты совместно с полицией Сан-Франциско занимаешься расследованием обстоятельств исчезновения Кэтрин и хочешь задать ей несколько вопросов.
Дон в профессиональном режиме — тон серьезный, на лице твердое выражение. Саманта едва удерживается от смеха. Выглядит он весьма представительно, но она больше привыкла к его легкомысленным шуткам и вскользь брошенным замечаниям с игривым сексуальным подтекстом.
Сэйдж чувствует себя неловко, ерзает на стуле и нервно улыбается, когда Саманта называет себя.
— Сэйдж, вы можете сказать, почему Кэтрин отправилась в Сан-Франциско?
— Нет, мэм, я не знаю.
Слово «мэм» вызывает у Саманты гримасу, напоминая о том, что Сэйдж намного моложе.
Голос у девушки на удивление глубокий и звучный. Восхитительные светлые волосы и сверкающие ровные белые зубы выглядели бы куда уместнее на обложке какого-нибудь журнала, а не в кабинете преподавателя.
— Как я уже говорила полиции, у нее нет там никаких знакомых. И в Калифорнии она никогда не бывала.
— Вы давно ее знаете?
— С детства. Мы росли в одном квартале в Роли. Она была мне как старшая сестра.
— Кэтрин старше?
— Да. На три года.
— Вы не заметили в ней каких-то перемен в последние месяцы?
— Нет, мэм.
— Пригодиться может любая деталь, Сэйдж.
Девушка пожимает плечами и опускает голову. Чем она расстроена? Смертью подруги? Или, может быть, боится чего-то? Жаль, что нельзя оказаться рядом с ней, почувствовать ее настроение.
— Как складывались ее отношения с родителями?
— Хорошо.
— Сэйдж, Кэтрин была счастлива?
Впервые за время разговора девушка колеблется.
— Счастлива?
— Да, была ли она счастлива?
— Ну, в общем-то… да.
— Ты понимаешь, — вмешивается Дон, — что Кэтрин в опасности?
— Она моя лучшая подруга…
— И ты хочешь, чтобы мы поверили, будто вы ни о чем таком не говорили? Что ты не заметила никаких перемен в поведении лучшей подруги перед тем, как она исчезла?
— Да. То есть нет. Я…
Дон подается вперед:
— Она может погибнуть, Сэйдж. Может быть, она уже умерла. Но кому какое дело? Она же просто твоя лучшая подруга. Так ведь намного легче, да? Ни во что не вмешиваться, ничего не замечать…
— Это неправда!
— Тогда что правда? Что случилось с Кэтрин перед тем, как она уехала?
Девушка снова опускает голову. Саманта видит, как напряжено ее тело.
— Так в чем же проявляется твоя дружба? В том, что ты лжешь нам?
— Я никогда не лгу!
— Умолчание — худшая форма лжи. Если ты читала то, что я рекомендовал, то должна знать это. — Дон поворачивается к монитору. — Вот так, мисс Ранвали. Я полагал, что мы сумеем вам помочь. Жаль, потратили ваше время впустую.
Он наклоняется, чтобы выключить экран.
— Она влюбилась! — выпаливает Сэйдж.
Дон подается назад. Некоторое время все молчат, и Саманта протягивает руку, касаясь лица девушки на мониторе.
— Кэтрин не хотела, чтобы об этом кто-то знал, — едва слышно бормочет Сэйдж.
— Где он? Нам необходимо найти его, Сэйдж, — мягко, почти с отцовской заботой говорит Дон.
— Он умер. — Она начинает плакать, боль и стыд того, что она считает предательством, сотрясают ее тело. — Прости, Кэт. Мне так жаль…
Любовь пришла к Максвеллу Харрису одиннадцать месяцев назад возле окошка «Уэндис»[8] и обрушилась на него так внезапно, что выбила из рук картонный стакан с кока-колой, пакет с жареной картошкой и двойной чизбургер. Пакет шлепнулся на землю, а кола пролилась на белую, с длинным рукавом рубашку. Она подбежала к окошку и принялась извиняться.
— Извините. Просто поскользнулась и…
В глазах у нее заблестели слезы, но не слезы раскаяния или огорчения, а слезы веселья. И чем сильнее она старалась удержаться от смеха, тем хуже это у нее получалось.
— Не вижу ничего смешного, — запротестовал он. То был первый рабочий день Макса в департаменте полиции Дарема. Взяли его для руководства сбором средств в благотворительный фонд, и, конечно, ему хотелось произвести впечатление. Разумеется, рассчитывать на многое в перепачканных кетчупом брюках и залитой колой рубашке не приходилось, но ее смех оказался таким заразительным, что долго сердиться он не мог. И сам невольно улыбнулся.
— Вот. — Она выхватила карточку заказа у ошеломленной такой дерзостью девушки. — Можете взять все, что хотите, кроме картошки… — Ее оборвал сигнал клаксона. — Ничего страшного не случилось, ущерба не видно, но на всякий случай вот вам мой номер, если захотите связаться. Меня зовут Кэтрин Вебер.
Он взглянул на карточку, потом посмотрел на нее.
— Так вы работаете в департаменте полиции Дарема?
— Да.
— Я тоже.
— Они так любили рассказывать мне эту историю, — объяснила Сэйдж, добавив, что, кроме нее, об этом никто не знал.
Роман держался в тайне от коллег по работе по политическим причинам. Что же касается родителей, то Кэтрин понимала, что и они вряд ли поймут увлечение единственной дочери чернокожим мужчиной. Вот почему влюбленные решили не привлекать к себе внимания. Кэтрин часто сравнивала их любовь с танцем: пара движется по площадке слаженно и уверенно, подхваченная ритмом, и каждый знает, что так будет до тех пор, пока они поддерживают друг друга.
Несколько месяцев все так и было. А потом Макс начал меняться. Уходить в себя, жаловаться на мигрень, на бессонницу. Она чувствовала себя одинокой, даже когда они бывали вместе. Делала все, что могла, чтобы исправить ситуацию: оставалась с ним, даже пренебрегая работой. Любовь умирала у нее на глазах.
Три месяца назад Макс покончил с собой, спрыгнув с моста на рельсы перед идущим поездом. Кэтрин была с ним в ту ночь, но никогда не рассказывала о случившемся. После его смерти ее как будто выжали. Никто, кроме Сэйдж, не знал об их романе. Никто не понимал ее боли, ее потребности оплакать любовь. Они долго держали свои отношения в тайне, и после смерти Макса Кэтрин порой казалось, что, может быть, ничего и не было. У нее не осталось ничего. Только воспоминания, которыми она делилась с Сэйдж.
Кэтрин отошла от друзей. Выбилась из ритма. Исчезала и появлялась, не говоря, где была. Худела, много курила, не появлялась на работе, ссылаясь на плохое самочувствие. Однажды поздно ночью Сэйдж проснулась от шума в кухне. Кэтрин мыла посуду.
