Увидев это, Грэм сочувственно покачал головой.
— А я подарок привез.
— Резиновые мячи.
— Сжимай их, не переставая. Они помогут восстановить силу в мышцах предплечий. — Грэм поставил к спинке кровати доску. — Прижми к ней ступни. И начинай давить. Это поможет укрепить лодыжки и бедра.
От усилия Сэвэдж моментально вспотел: каждое нажатие отдавалось в груди, дыхание с трудом вырывалось сквозь стиснутые мускулы гортани.
— Терпение, — сказал Грэм.
Сквозь распахнутое окно в комнату донеслись голоса. Послышался треск.
— Боже. Что?..
— Не волнуйся. Просто еще один подарок. Я нанял команду, чтобы они установили снаружи горячую ванну. Эти люди не знают о твоем присутствии. Но если бы даже и знали, то им можно доверять — они частенько на меня работали. Ванна или, точнее, горячий бассейн, снабжен водозавихрительным приспособлением. Так что ежедневно, после упражнений, потоки горячей воды будут успокаивать твои ноющие мышцы.
Сэвэдж — все еще размышляющий о судьбах Камичи и Акиры — вспомнил о японском обычае отмокать в чуть ли не кипящей воде.
— Спасибо, Грэм.
— А кроме того, водные процедуры хорошо отражаются на восстановительных способностях организма.
— Ты, как всегда, находчив.
— Продолжай сжимать мячи.[2]
Сэвэдж расхохотался.
— Отлично, — сказал Грэм. — По крайней мере, с чувством юмора у тебя все в порядке.
— Правда, вот смеяться не над чем.
— Ты о боли или о Камичи и Акире?
— И о том, и о другом.
— Я надеялся, что мыслей об отставке не осталось.
— Кто напал, Грэм? Почему? И еще, ты всегда говорил, что обязательства защитника по отношению к клиенту не заканчиваются со смертью последнего.
— Но человек по имени Филипп Хэйли освободил тебя от всех обязательств. И сообщил, что будет проведено расследование, и напавшие на Камичи будут казнены. Гарантировал, что твой принципал будет отомщен. Более того, сказал, что твое вмешательство лишь помешает исполнению приговора.
— А что если Хэйли постигнет неудача?
— Значит, на него падет позор. Твоя единственная забота сейчас — выздоравливать. Отдыхай. Спи. Надеюсь, что сны у тебя покойные.
— Скорее покойницкие.
Медленно, заставляя себя преодолевать мучительнейшую боль, Сэвэдж научился-таки сгибать колени и локти. После агонии, продолжавшейся многие дни, он сумел поднять ноги и сесть. Первые попытки ходьбы с костылями кончились весьма плачевно: он чуть не упал — сиделка едва успела его подхватить.
Сэвэдж попросил охранника прикрепить к потолку над кроватью гимнастические кольца и старался до них дотянуться, а затем с их помощью слезть с кровати. Возрастающая сила рук помогла крепче держать костыли. И вот наконец ноги начали терять ощущение одеревенения. Сэвэджа распирало от гордости в тот вечер, когда, не позвав сиделку на помощь, смог дотащиться до туалета и помочиться самостоятельно.
Каждый день он благословлял Грэма за драгоценнейший подарок — горячую ванну. Отмокая в бурлящей, исходящей паром, воде, он старался сосредоточиться и изгнать из мозга все дурные мысли, ища внутреннюю стабильность. Но воспоминания об Акире и Камичи не давали покоя, и жгучий стыд пронизывал его существо, как и ярость на тех, кто убил принципала. Боль, которую он испытывал со дня нападения в горном отеле, казалась ему недостаточной епитимьей за поражение, которое он потерпел в качестве защитника. И Сэвэдж решил наказывать тело с такой жестокостью, чтобы физическая мука не затихала ни на секунду.
Снова приехал Грэм и опустил свое дородное “я” в шезлонг, стоящий рядом с лоханью, в которой отмокал Сэвэдж. Его костюм-тройка и темные очки “Рэйбан” не вязались с окружающей сельской действительностью.
— Так, значит, твой отец служил в ЦРУ.
Сэвэдж дернул головой, пронзительно посмотрев на своего учителя.
— Этого я тебе никогда не говорил.
— Верно. В первую встречу ты ушел от разговора о нем. Но я надеюсь, ты не думал о том, что я вот так, запросто, оставлю висеть вопрос в пустоте? Мне, разумеется, пришлось, прежде чем взять тебя в ученики, сделать тщательнейшую проверку твоего прошлого.
— Впервые за все это время, Грэм, ты меня здорово рассердил.
— На самом деле я не должен был говорить тебе о том, что сделал. Я бы не стал рисковать, раскрывая подноготную, если бы на это не было определенных оснований.
Сэвэдж поднялся из ванны.
— Погоди-ка… Я сейчас подам тебе костыли.
— Да пошли они — не волнуйся. — Сэвэдж схватился за ограждение. Его тощие ноги задрожали. Мелкими, осторожными шагами он пересек помост и уселся в шезлонг рядом с Грэмом.
— Впечатляет. Я и не знал, что ты достиг таких успехов.
Сэвэдж гневно посмотрел на него.
— А отца я упомянул потому, что он имеет прямое отношение к твоему решению уйти в отставку. Тысяча девятьсот шестьдесят первый. Куба.
— Что с того?
— Болезнь Бухты Свиней.
— Что с того?
— Работая на ЦРУ, твой отец был одним из организаторов высадки американского десанта. Но администрация Кеннеди здорово перетрухала. И изменила план. Вторжение — увязшее в болоте — стало катастрофой. Белый дом не стал признавать свои ошибки. Следовало кого-нибудь обвинить во всех несчастьях. Какого-нибудь чиновника ЦРУ. Козла отпущения, настолько лояльного к власти и службе, чтобы ему и в голову не пришло поставить все точки над “i” и отослать людей к истинным виновникам провала.
— Моего отца.
— На его голову обрушились все громы и молнии господни. Это публично. На самом же деле за молчание он получил довольно приличное вознаграждение.
— Мой замечательный отец. — Голос Сэвэджа стал совсем глухим. — Он так обожал свою страну. Превозносил и чтил обязательства, данные ей. Я-то был мальчишкой. И не мог понять, почему он вдруг стал все дни сидеть дома. Ведь обычно он бывал таким занятым. Ни минуты свободной. Все время в поездках. Можешь себе представить, что когда он прилетал, то старался наверстать все то, упущенное… Задавал вечеринки. Ходил со мной в кино. Покупал пиццу. В общем, обращался со мной по-королевски. “Я люблю твою мать, — говорил он. — Но гордость моя — это ты”. И вдруг все изменилось. Дальше — больше. Ему больше некуда было стремиться, некуда спешить, нечего делать, и он все время только пил пиво и сидел перед телевизором. Затем пиво заменил бурбоном. Потом отказался от телевизора. И, наконец, застрелился.
— Прошу прощения, — сказал Грэм. — Воспоминания, видимо, тебя сильно тревожат. Но выбора у меня не было. Я обязан тебе напомнить о твоем прошлом.
— Обязан? Грэм, да я теперь больше чем рассержен. Я начинаю тебя просто ненавидеть.
— На то есть причина.
— И хорошо бы ей быть по-черт-побери-основательнее!
— Твой отец сдался. Признал свое поражение. Это не самокритично. Без сомнения, он очень хорошо взвесил все “за” и “против”. Но отчаяние превозмогло здравый смысл. В Японии суицид является благороднейшим выходом из безвыходной ситуации. Но в Америке это считается позором. Не хочу показаться неуважительным, но, узнав годы назад о твоем прошлом, я был несколько встревожен тем, что ты, чувствуя собственную ответственность за смерть отца, решил присоединиться к наиболее крутому военному подразделению Соединенных Штатов. К SEALs. И я спросил себя: почему? И пришел к выводу… пожалуйста, прости… что ты стараешься таким образом компенсировать смерть отца, его неспособность вынести поражение.
— Достаточно.
— Нет, не достаточно. Когда я узнал о твоем прошлом, я спросил себя: “А стоит ли подобный кандидат — по всем меркам несомненно достойный — того, чтобы стать защитником?” И пришел к выводу, что твое намерение преуспеть там, где провалился отец, чтобы вымарать из памяти малейшее об этом воспоминание, будет самым побудительным из возможных побудительных мотивов. Потому и принял тебя в ученики. И теперь могу сказать, что еще совсем недавно боялся, что ты покончишь с собой, пойдя по стопам отца и признав уже свое поражение. И заклинаю тебя не впадать в панику. Несколько лет назад ты сказал: “В мире столько боли”. И был совершенно прав. Да. Столько жертв. Людей, нуждающихся в твоей помощи.
— А что случится, если помощь понадобится мне самому?
— Я тебе ее предоставлю. К следующей субботе, надеюсь, твое мировоззрение сильно изменится.
Сэвэдж принялся работать над собой с удвоенной энергией, и не потому, что хотел ускользнуть от отчаяния, а чтобы наказать за причину, которой отчаяние было вызвано: провал защиты Камичи. К тому же боль и усталость позволяли компенсировать шок утраты от воспоминаний об отце.
Но в SEALs, а затем и в защитники, я пошел вовсе не потому, что хотел компенсировать его смерть, думал он. Я делал все это, чтобы проверить себя, чтобы мой отец — пусть он и мертв — мог бы мной гордиться. Хотел показать всей этой сволочи, загнавшей отца в угол, что он научил меня стойкости.