— Просто ты наконец полюбила, — ответил он.
И это было правдой.
Под утро, когда он наконец уснул, я все-таки стала думать. О том, что у меня впереди три чудесных месяца и что это очень-очень много. Мне несказанно повезло. Я самая счастливая женщина на свете.
Под ложечкой очнулась и зашевелилась боль. После приема сулажина прошло больше двенадцати часов. Поселившийся во мне звереныш проснулся, разинул голодную пасть и начал кусаться. Мне не хотелось глушить остроту ощущений лекарством, я терпела, сколько могла. Но хищник ворочался всё нетерпеливей, он грыз мои внутренности с нарастающей яростью.
Я не спартанский мальчик, я не выдержала.
Тихонько, чтоб не разбудить любимого, спустила ноги с кровати, потянулась дрожащей рукой к столику. Проглотила таблетку. Но лекарство начинает действовать не моментально. Я согнулась пополам, кусая губы. И не сдержалась, застонала.
Раздался шорох.
Олег сел, обхватил меня за плечи.
— Тебе больно?
Я хотела сказать: «Сейчас пройдет» — и не смогла. Снова простонала.
Тогда он стал целовать мои плечи — с такой страстью, словно наше свидание только что началось. И через минуту я стонала уже не от боли, а от наслаждения.
Олег что-то повторял шепотом. Я разобрала:
— Ты как цветок, как цветок, как цветок…
Он снова уснул, а я лежала и плыла, покачивалась на волнах — уж не знаю, от сулажина или от блаженной расслабленности.
Захотелось пить. Слишком много орала — пересохло горло. Я медленно сняла с груди его руку, поднялась. Посмотрела на Олега, на цыпочках вышла из комнаты.
У дверей валялся пиджак. Олег бросил его, когда мы, обнявшись, шли из коридора, срывая с себя одежду.
Я подняла, поцеловала рукав. Захватила пиджак с собой, чтобы повесить как следует. Перед этим встряхнула.
Из кармана вывалилась маленькая фотография. В темноте было видно только, что это портрет, а чей — непонятно.
В наши времена никто не носит фотокарточек — все щелкают мобильником. Если у человека в кармане снимок, это должно быть кто-то особенно дорогой.
Я вдруг сообразила, что совсем ничего не знаю про семью Олега. Женат ли он? Есть ли у него дети?
На кухне я включила настольную лампу, поднесла к ней фотографию — и вздрогнула.
Это была брюнетка, которая сегодня — то есть, уже вчера — заходила на курсы попрощаться. Олег сказал: «Одна из тех, кого я приготовил».
Я вернулась в коридор, ощупала пиджак. Других снимков там не было.
Если «одна из», то зачем карточка? Вчера женщина Олегу ничего не передавала. Я бы заметила. Судя по обтрепавшимся углам, фотография пролежала в кармане долго, я поднесла ее к носу и ощутила запах Олега.
Перевернула. Там было написано: «От твоего сломанного цветка. Помни меня, пожалуйста. Лола».
Несколько минут я просто сидела, судорожно сжимая и разжимая пальцы. Потом вспомнила, что нащупала в кармане пиджака телефон. Сходила за ним.
Потыкала в «контакты» айфона.
Вот она, Лола.
Я нажала кнопку, ни о чем не думая. Просто чувствовала: если не сделаю этого, то не знаю, что со мной будет.
Никто не отвечал. Я сказала вслух: «Перестань. Возьми себя в руки. Четыре часа ночи. Странно, что она вообще не отключила мобильный. Позвонишь завтра и всё выяснишь. Наверняка есть какое-то человеческое объяснение».
Трубку взяли, когда я собиралась дать отбой.
— Олег Вячеславович? Вы уже знаете?
Я молчала. Это не вчерашняя брюнетка. Слишком старый голос. Надтреснутый.
— Лолочки больше нет. — Всхлип. — Она вчера приняла таблетки, и... Я не могу ее винить. Она так устала, бедняжка. Я знаю, сколько вы тратили времени на мою бедную девочку. Вы ей очень помогли. Она в последнее время стала такая спокойная. Прямо светилась. Это ваши занятия так на нее подействовали. Приходите, пожалуйста, на похороны. Я скажу, когда…
Тут я отключилась. Меня заколотило.
Напротив имени «Лола» стояло — я только сейчас заметила — маленькое сердечко.
Я стала просматривать «контакты» насквозь. Нашла еще несколько сердечек.
Алла, Каролина, Лейла, Марианна, Оксана.
Что всё это значит?
Вышла из «контактов», растерянно уставилась на общее меню. И вдруг увидела среди иконок красное сердечко.
Это был отдельно вынесенный раздел фотогалереи.
Нажала.
Несколько альбомов. У каждого название.
«Алла. 11.01.2013»
«Каролина. 21.09.2013»
«Лейла. 03.07.2014»
«Лола. ?.?. 2015»
«Марианна. 10.02.2012»
«Оксана. 17.12.2011».
В каждом альбоме по три-четыре фотографии. На них женщины. Все они смотрели на меня светящимся любовью взглядом. Некоторые сняты обнаженными. И каждый альбом кроме Лолиного заканчивается снимком могилы.
«Завтра Олег наверняка захочет сфотографировать и меня», — подумала я и отшвырнула «айфон», словно он жег мне пальцы. Но пальцы немедленно начали сжиматься и разжиматься, они не желали оставаться пустыми. Я взяла со стола первое, что попалось под руку. Судороги прекратились.
Не помню, как я вернулась в комнату, но очнулась я, когда уже стояла над кроватью. Очевидно, прошло какое-то время — мои глаза успели привыкнуть к темноте, и я отлично видела спящее лицо страшного человека. Губы Громова расползлись в сытой полуулыбке. Оказывается, он умеет улыбаться по-настоящему, а не одними глазами только во сне.
— Так ты, оказывается, некрофил? — тихо спросила я. Громов улыбнулся шире и заурчал. — Есть кретины, которым обязательно нужно быть у женщины первым любовником, а ты заводишься от того, что ты — последний? Африканская страсть гарантирована? Умирающий цветок это круто?
Он облизнулся, перевернулся на спину. На горле пульсировала жилка. Еще недавно я ее целовала, замирая от нежности и благодарности.
Что-то было у меня в правой руке. С удивлением я поднесла к глазам нож. Узкий и острый, он остался после моего второго мужа, любителя охоты. Я резала этим ножом яблоки. У меня на кухне всегда блюдо с яблоками. Я люблю яблоки. Антоновку.
Потрогала пальцем клинок — с одной стороны, с другой. Он был обоюдоострый.
— Может, давай по-честному? — сказала я Громову. Он причмокнул губами. Не возражал. — Ты у меня последний мужчина, а я у тебя стану последней женщиной?
Цепочка решений, которые Вы принимали в пунктах разветвления сюжета, определилась формулой Вашего подсознания и складом Вашей личности. (Если, конечно, вы не жали на иконку совершенно бездумно). В результате получился жанр и финал, который позволяет предположить о Вас следующее.
Вы эмоциональны, импульсивны, бываете несдержанны.
С Вами происходили или произойдут романтические ситуации типа солнечного удара. Вы вообще чувственны, гормоны бьют ключом.
В любовных отношениях Вы часто проявляете инициативу, и это не всегда полезно.
Вас бывает слишком много, Вы способны перегнуть палку.
Вы умеете радоваться, но в Вашей жизни много грустного.
А еще Вы хорошо чувствуете красивое.
Если психологический портрет получился непохож, вспомните, в каком пункте вы колебались, вернитесь туда и пройдите по другой ветке.
Если и был в моей никчемной жизни хоть один достойный поступок, то этот: я дошла до подъезда, так и не обернувшись.
Не помню, как поднималась по лестнице, зато помню, как тряслись руки и ключ всё не мог попасть в скважину.
В конце темного коридора светилась вертикальная черта — щель двери, ведущей в комнату, и я вспомнила, как Олег говорил про тоннель, который он видел после клинической смерти. Мне следовало бы включить электричество и в прихожей, чтобы не было так тоскливо. Вместо этого я дошла до двери и выключила свет в комнате.
Стало совсем темно. Как будто у меня на глазах повязка. Только никто не держал меня за руки, и не звучал волшебный голос.
Вот что нужно сделать, срочно. Позвонить Льву Львовичу.
Я вслепую дошла до кресла, села.
— Это я. Можете говорить?
— Конечно. Что курсы? Имеет смысл туда ходить? Рассказывай, Тоня.
Я рассказала. Всё, как было. Без подробностей, конечно. Только про то, как жестоко поиздевалась надо мной жизнь: напоследок, когда ничего изменить нельзя, наконец поманила любовью — лишь для того, чтоб испытать на вшивость.
— И ты выдержала испытание, — сказал Лев Львович.
— Да.
Я заревела.
— А он что? Просто дал тебе уйти и всё?
— Я от него сбежала… Он только дверцу открыл — я уже была в подъезде…
— Значит, ты выдержала испытание. А он — нет. Ну и нечего тогда о нем плакать.
Я так возмутилась, что даже слезы высохли.
— Не смейте так про него говорить! Вы же его не знаете! — Никогда в жизни не разговаривала я со Львом Львовичем в подобном тоне. — Да если бы он меня насильно удерживал, я все равно убежала бы! Я понимаю, вы обо мне невысокого мнения, но я не могу мучить хорошего человека! Представляете, какой чернухой была бы такая любовь?
