Уилл Генри ударил его. Удар был нанесен ладонью правой руки и пришелся на верхнюю левую скулу. Баттс слегка покачнулся, но не упал. Уилл Генри размахнулся и ударил еще раз, теперь уже тыльной стороной ладони. От удара Баттс дернулся, но и на этот раз он не только не упал, но и не попытался выйти из-под удара. Избиение продолжалось, расчетливое, внешне напоминающее танец внутри камеры. Баттс сжал кулаки и плотно прижал локти к грудной клетке, но не сделал ни единой попытки прикрыть голову или лицо; непроизвольно вздернутые плечи были единственным внешним проявлением защитной реакции. Когда правая рука Уилла Генри устала, он стал действовать левой, и они продолжили свой танец внутри камеры, как пара, в распоряжении которой оказался весь танцевальный зал; в представлении участвовали оба, и у каждого была своя роль. Но когда устала и левая, Уилл Генри остановился. Баттс, весь сжавшись, вздернув плечи, тем не менее, продолжал стоять на ногах. По лицу его текли слезы, тело содрогалось от рыданий, а через стиснутые зубы сочилась слюна.
— Больше никогда не смейте это делать, — проговорил Уилл Генри, слегка задыхаясь.
Баттс хныкал все громче и громче, тряс головой, одновременно трясясь всем своим напрягшимся телом.
— Больше не будете? — спросил Уилл Генри, как спросил бы Билли после порки.
Баттс опять затрясся. Лицо его было красным и опухшим, но на нем не было никаких отметин. Утром он будет выглядеть совершенно нормально, если не считать парочки царапин.
Уилл Генри вышел из камеры и запер за собой дверь. Когда он повернулся, чтобы выключить свет и запереть дверь тюремного коридора, то заметил, что Баттс даже не пошевелился, но продолжал рыдать. Уилл Генри выключил свет и уехал.
Направляясь домой, он чувствовал себя морально очистившимся и не испытывал ни в малейшей степени чувства вины, обычного для него после наказания детей. В первый раз с момента назначения на эту должность он ощутил, что выполнил свой долг до конца, что воздал по заслугам. Наконец-то он почувствовал отдачу!
Дома Кэрри забросала его вопросами.
— Этот Баттс опять бил жену. На этот раз ничего серьезного, никаких травм. — Он лег в постель и прижался к ней. — Больше это не повторится.
Когда Уилл Генри и Кэрри покинули ферму, работать там остались только сестра Флосси Нелли и ее муж Джесс Коул. Роберт и Флосси Данн уехали вслед за семьей Ли в Делано, и там Флосси стала неполный день работать у Кэрри по дому, а в остальное время занималась организацией домашней пекарни у себя на кухне. Роберт не смог найти постоянной работы и стал подрабатывать пилкой дров у себя во дворе, причем вскоре приобрел полдюжины постоянных заказчиков, что давало ему скромный, но твердый доход.
Джесс и Нелли Коул, быть может, из-за своего темперамента, оказались не столь удачливыми, как Роберт и Флосси. Нелли не доставало природного шарма Флосси, а ум сочетался с привычкой говорить все подряд. Джесс был столь же умен, как и его жена, и если он не часто говорил то, что думал, то его сдержанность могла восприниматься, как угрюмое пренебрежение к окружающим. Джесс и Нелли Коулы обладали большим чувством собственного достоинства, чем положено было деревенской чернокожей семье в штате Джорджия в 1920 году. У них был также сын Уилли, которого уже в девять лет многие из белых могли бы обозвать одним-единственным словом: «Задавака»! Уилли и Билли Ли вместе играли на ферме, но даже Билли, будучи снисходителен от природы и с самого детства чуждый предрассудков, иногда находил Уилли трудным в общении.
Когда семья Ли уехала с фермы, Джесс и Нелли на некоторое время были обеспечены постоянной работой, поскольку Джесси платил банк, чтобы он содержал ферму в порядке до того момента, как она будет продана. Но когда Хосс Спенс снял ее в аренду и поселил в доме своего бригадира, Джессу платить перестали, и он пошел к Хоссу устраиваться на работу.
Хосс Спенс занимался молочным животноводством и в еще большей степени выращиванием персиков. В графстве Меривезер он появился лет десять назад с карманами, полными денег, заработанных, как говорили, на изготовлении и продаже кукурузного виски. Он приобрел землю и выказал талант и проницательность в распоряжении ею, а теперь являлся основным поставщиком молочных продуктов в Делано и занимался разработкой проекта строительства фасовочного цеха для переработанных персиков собственного урожая. Теперь он и его семья были важными лицами в местном обществе, среди прихожан и, кое-кто поговаривал, в ку-клукс-клане.
Джесс приехал к Спенсу на тележке, перешедшей по наследству от отца, в которую была запряжена небольшая лошадка мексиканской породы, на которую он выменял три года назад пахотного мула. У кухонной двери большого кирпичного дома он спросил Хосса, и оттуда его направили в ближайший коровник, где тот наблюдал за случкой двух своих коров. Джесс привязал лошадь подальше, чтобы она не мешала, сошел с тележки и стоял рядом с ее головой, пока бык не кончил свое дело, а Хосс не обратил на него внимание. Белый подошел к нему, держа руки в задних карманах, встал перед лошадью и начал смотреть ей в зубы.
— Доброе утро, Джесс.
— Утро доброе, мистер Спенс.
— Прелестная лошадка!
— Не очень-то хорошая, но пока возит.
— Хочешь продать?
Джесс знал, что это проверка на послушание. Напрямую отказывать нельзя, это было бы нарушением этикета, оскорблением. Он нашел наилучший вариант.
— Ну, сэр, мистер Спенс, она не очень хорошая, но мой мальчик, он без ума от нее. Нелли меня пристрелит, если продам. — Мужчины хором рассмеялись. Очевидно, Джесс выдержал испытание.
— Ищешь работу, Джесс?
— Да, сэр.
— У меня нет хлопка. Мне не нужны издольщики.
— Так точно, сэр.
— А в чем разбираешься, кроме хлопка? — Хосс поднял ногу лошади и стал осматривать копыто.
— Ну, сэр, я всю жизнь доил четырех молочных коров. Папа работал у старого мистера Рейнолдса в графстве Тэлбот. А там держали четырех коров. И еще я хороший плотник. Починяю всякую всячину.
— А мальчик?
— Ему только девять. Его мать хочет, чтобы он учился. А он рубит дрова.
— Нелли?
— Нелли самая лучшая прачка, ага, сэр.
— Угу. — Хосс опустил ногу лошади и стал гладить ей холку. — Много денег предложить не смогу, Джесс, времена трудные. Но вот пустой дом. — Он указал на покосившуюся хижину в сотне ярдов оттуда. — Там надо кое-что поделать, но ты же плотник. В сарайчике есть кое-какой лес. Крыша, я бы сказал, в порядке. С молокозавода можешь получать в день кварту молока и в неделю фунт масла. Пшеницу я выращиваю свою и мелю её на мельнице в Лазерсвилле. Раз в месяц можешь брать мешок муки. За домом можно посадить овощи и во время жатвы получать кукурузу, а летом — персики. Миз Спенс даст Нелли несколько кур, которые будут бегать и скрестись. Годится?
— Да, сэр.
— Мои ниггеры усердно работают и делают то, что я им говорю, иначе я их гоню в шею. Понятно?
— Да, сэр.
Хосс пошел по направлению к большому дому. Джесс уже готов был вздохнуть с облегчением, но Хосс как раз в этот момент обратился к нему:
— Люди говорят, что у Нелли острый язычок. Проследи, чтобы она держала его за зубами, ясно?
— Да, сэр.
Хосс продолжил свой путь к дому, а Джесс поворотил лошадь, влез в тележку и поехал за семьей и вещичками. С него градом лил пот, и руки его дрожали. Но топот копыт вскоре успокоил его, и он задумался над новой работой и новой жизнью. Дело улажено. Он знал, что много денег не увидит, но на прожитие им хватит. Молоко и масло — это уже хорошо. Конечно, это не то, что работать на мистера Уилла Генри, но если Нелли будет вести себя тихо, а мальчик не попадет в беду, то жить можно.
В середине октября того же года Билли Ли выдался такой субботний денек, который он будет не без оснований многократно вспоминать до конца своих дней, отчасти потому, что он оказался воплощением всего самого лучшего, что несли в себе субботние дни детства, но отчасти и потому, что в тот день столкнулся с чем-то новым для себя и во многих отношениях тревожным.
Утром он сгребал листья во дворе, то есть, выполнял работу, за которую ему еженедельно выдавались деньги на карманные расходы, съел сандвич и кусочек кекса, испеченного Флосси, поскольку отец по субботам был слишком занят, чтобы прийти на обед и поесть днем, как следует, после чего отправился в город. «Город» располагался всего в одном квартале от Главной улицы и в двух кварталах от дома, но для восьмилетнего мальчика, первый год живущего в городе, такого рода прогулка была не меньшим чудом, чем полет на ковре-самолете.
Начал он с аптеки на углу, где потратил кусочек никеля достоинством в пятнадцать центов на безалкогольное пиво, напиток тем более экзотический, что его готовили прямо у него на глазах: порция сиропа, струя молока, поверх — содовая вода, наконец решающий момент — поворот ручки, и из отверстия вырывается тонкая струйка перегретого пара, превращающая поверхность напитка в белую, пенную шапку. А потом он пил все это медленно и с наслаждением, просматривая одновременно «Полицейскую газету», взятую на время с магазинной стойки, — вскоре он ее вернет в чистом виде. Мистер Бердсонг не возражал, когда газету не покупали, а просто брали почитать, если ее возвращали в аккуратно сложенном и опрятном виде. И Билли вовсе не собирался пренебрегать подобной привилегией, тем более, благодаря ей покупательная способность его карманных денег увеличивалась до бесконечности.
