– Пожалуйста, мастер Чиун, я предоставлю вам календарный отпуск.
– Ваше благоволение просто не имеет пределов!
Мастер тут же положил трубку и стал паковать вещи. На этот раз всего один сундук. Таксист без особого труда уложил его в багажник: ни сам не пострадал, ни сундучок не поцарапал.
Чиун даже не стал будить Римо. Все свое золото он оставил дома. Бывают на свете вещи и поважнее золота. Немного, но все же бывают.
Главное – не допустить Римо в Тибет. Ибо он может узнать эту страну, и даже боги бессильны предсказать, каковы будут последствия.
Высоко над Индийским океаном Скуирелли Чикейн готовилась к предстоящей встрече на высоком уровне – с далай-ламой.
Скрестив ноги, она уселась на мягкую подушку, в свою очередь, положенную на роскошный восточный ковер. Актриса просто утонула в своем оранжевом облачении, но Лобсанг не позволял заменить его на изделие кутюрье из Беверли-Хиллз. Коричневая ламаистская шапка у нее на голове отбрасывала на лежавшую перед ней книгу тень, похожую на большой рог, чем сильно затрудняла чтение.
Была уже полночь, поэтому отдергивать занавески на иллюминаторах личного самолета Кулы было бесполезно.
Уже совсем близко до Дели. Или Бомбея, или куда там они летят.
Когда Лобсанг впервые объявил ей, что они отправляются в святую землю, Скуирелли заключила:
– Что ж, в Израиль так в Израиль.
Все азиаты как-то странно посмотрели на нее. Впрочем, они всегда смотрят на нее странновато. Наверное, никак не свыкнутся с мыслью, что бунджи-лама – белая женщина.
– Для буддистов, – терпеливо пояснил Лобсанг, – святая земля – Индия!
– Никогда не была в Индии, – отозвалась Скуирелли.
– Замечательная земля! Не только потому, что там находится колыбель буддизма, но и потому, что – в отличие от Тибета – это свободная страна.
– Я скоро разберусь со всеми нашими врагами, и Тибет будет свободен.
– Сперва вы должны восстановить свою веру.
– Я везу с собой полное собрание сочинений Германа Гессе и Уильяма С. Берроуза.
Оба ее спутника смотрели на нее непонимающими взглядами. Проницательными и тем не менее непонимающими.
Скуирелли показала им свой экземпляр «Льва драхмы», и стоило лишь Куле перевести заглавие, как Лобсанг блаженно улыбнулся. Так легко было доставить им удовольствие!
Скуирелли снова принялась за чтение. Странно, правда, что исчезли ее книги «Дзен-буддизм» и «Искусство вождения мотоцикла», которые она захватила с собой. Лобсанг почти ничего ей брать не разрешил, пояснив, что, будучи бунджи-ламой, она должна стремиться к отрешению от материального мира.
Однако ей оставили весь запас бханга. Это почему-то их не смущало. Тут-то Скуирелли поняла, что для нее будет истинным наслаждением быть буддисткой.
Чем больше актриса читала, тем более крепло ее убеждение, что она обрела совершенный дух в совершенном теле. Будучи бунджи-ламой, она, оказывается, оставалась в то же время Скуирелли Чикейн! Это куда лучше, чем делить сиамскую душу с Мэй Уест.
Ей нравилось все, что она читала о буддизме. Все одушевленное и неодушевленное находится в гармоническом единении, происходит только то, что предопределено. Поэтому в космическом смысле никто не перестает существовать.
– Все заранее предначертано! – восклицала Скуирелли в мгновения истинного прозрения. – Все взаимосвязано!
Убийство, разумеется, запрещено. Но вопреки западным представлениям, никто и ничто не умирает. Дух обретает то или иное тело в соответствии с кармическими последствиями своих дел и поступков. Убивать – грех, но кара за убийство не предусматривается. Все будет решено кармой.
Считалось, что имеется семь райских обителей и семь преисподних, вместо примитивной христианской системы, которая сужала выбор до двух возможностей. Умирая, ты сбрасываешь свою плоть, как вышедшее из моды платье. А когда хочешь молиться, запускаешь маленькое колесико, и оно молится за тебя.
Удивительно гармоничное, непредубежденное, никак не вторгающееся в личную жизнь совершенное верование, решила Скуирелли.
И Будды! Сотни Будд! Как бунджи-лама, Скуирелли была воплощением Будды Будущего, истинного великого Будды, чьего возвращения все ожидают с большим нетерпением. Как Будда, Скуирелли будет вновь и вновь возрождаться в этом мире, чтобы избавлять его от страданий.
– Все для меня исполнено смысла, – многозначительно произнесла Скуирелли, теребя шафранно-желтые кудри, выбивавшиеся из-под остроконечной шапки ламы.
Двигатели завыли как-то по-новому, из пилотской кабины вышел Кула.
– Мы прибыли, бунджи! – сказал он.
– Чудесно! – обрадовалась Скуирелли, подходя к иллюминатору.
Посмотрев вниз, она ничего не увидела. Совсем ничего. Земля внизу походила на только что вымытую школьную доску.
– Где же город? Огни?
– У них нет электричества.
– Надо же, какие экономные люди. Берегут электричество по ночам.
– Они запрещают нам посадку.
– Почему?
– Индийцы боятся навлечь на себя неудовольствие Пекина.
– И что же нам делать?
– Садиться, – с сияющим лицом ответил Кула. – Если нам чего-нибудь и надо страшиться, то только неудовольствия Будды.
Приземление оказалось не из легких. Аэропорт также был обесточен. Не работал радар, не горели посадочные огни, бездействовали подъездные трапы.
Но все это мало заботило Скуирелли. Она пыхнула сигаретой с марихуаной и закрыла глаза. Правда, Кула помешал ей полностью использовать новообретенные способности левитации.
После того как к самолету подкатили надувную лестницу, Кула открыл люк. Придерживая шляпу, Скуирелли ступила на верхнюю ступеньку.
Она внимательно огляделась: где толпы встречающих? Толп не было.
Затем женщина почувствовала запах.
– Что за ужасный запах? – еле выдавила она, зажав нос и дыша ртом.
– Какой запах? – удивился Кула.
Скуирелли вытащила его наружу, на лестницу.
– Такой!
– Это Индия.
– Пахнет как из выгребной ямы, – поморщилась актриса.
Кула кивнул.
– Да, это Индия.
Присоединившись к ним, Лобсанг втянул своим длинным носом воздух, видимо, нашел его вполне приемлемым и обронил:
– Вы приземлились в Индии.
– Здесь везде такой запах? – поинтересовалась Скуирелли, все еще зажимая нос.
– Такой хороший? – спросил Лобсанг.
– Такой плохой!
– Бывает и похуже. Пошли, нам нельзя задерживаться. Нас могут подкараулить китайские агенты.
– Может, нам подождать приветственного комитета? Обычно, когда я приземлялась в иностранной столице, мне преподносили ключи от города.
– Ключи от Нью-Дели, – проговорил Кула, помогая ей спускаться, – вряд ли останутся здесь надолго.
Их ждал автомобиль. Какая-то британская модель, определенно знававшая лучшие времена. Скуирелли села на заднее сиденье и закрыла окна. Но когда машина покинула аэропорт, удушливая жара заставила женщину снова открыть их.
Так они и ехали – когда запах становился невыносимым, Чикейн закрывала окна, а когда под шляпой слишком жгло, вновь открывала их.
В Нью-Дели, даже в темноте, был заметен общий беспорядок. Уличное движение представляло собой сплошной кошмар. Большой красный автобус едва не ударил в борт их машины. Резко вывернув руль, Кула столкнул автобус с улицы прямо в канаву, где он, трижды перевернувшись, и остался лежать в пыли, на боку.
Впечатление было такое, будто автобусы все, через один, пытаются столкнуть их с мостовой.
– Эти водители автобусов, они что, все чокнутые? – раздраженно взвизгнула Скуирелли.
Кула пожал широкими плечами.
– Они живут в Нью-Дели, все набожные буддисты, и потому их не страшит внезапная смерть. Они смело могут рассчитывать, что новое существование окажется лучше, чем это, теперешнее.
Между тем Лобсанг тянул свое:
– Не обманывайся приятным обращением делийского ламы, святейшая. Он будет завидовать твоему кармическому возвышению.
– Интересно, вспомнит ли он меня, – пробормотала Скуирелли.
– По какой-нибудь прошлой жизни?
– Нет, по этой. Я с ним однажды встречалась на приеме, он милый маленький человечек.
– Когда вы с ним встречались, он еще не предвидел, что ты станешь бунджи-ламой, его старинным соперником. Берегись, под ласковым его обличьем скрывается змея. Он будет взывать к твоим самым глубинным инстинктам, проповедовать опасные идеи.
– Какие, например?
– Пацифизм, – не сказал, а прошипел, как кобра, Лобсанг.
Скуирелли сморщила свое озорное мальчишечье лицо.
– Но ведь именно это проповедовал Будда?
– Господь Будда, – отчеканивая каждое слово, произнес жрец, – не страдал от железного ярма коммунизма.
Атмосфера раздражения, что воцарилась в тесном салоне машины, шнырявшей между автобусами, заставила Скуирелли Чикейн всерьез задуматься над тем, в какую историю она влипла.
