– Ведь ты мечтала об этой работе с детства, – напомнил я.
– Я больше не вижу в этом смысла. Перевязывать раны на войне – благородное и важное дело. Перевязывать раны в разгар апокалипсиса – глупость. К тому же я превращаюсь… Я превращаюсь, разве ты не видишь?
Я и вправду ничего такого не видел.
– Я превращаюсь. В другую себя. В другую Анджелу. В кого-то, кем я не хочу быть. О ком даже подумать боюсь.
Я по-прежнему не мог ничего понять из апокалиптических рассуждений Анджелы. Может быть, из-за зловещих секретов Уиверна или смерти любимого мужа ее рассудок помутился?
– Если ты действительно хочешь все узнать, – сказала она, – то после этого тебе останется только поудобнее устроиться в кресле, налить себе в бокал то, что тебе больше всего по вкусу, и наблюдать за тем, как все рушится.
– Но я действительно хочу все знать, – требовательно произнес я.
– Что ж, в таком случае настало время шоу, – с неуверенностью сказала Анджела. – Но… О, Крис, это разобьет тебе сердце. – Лицо ее стало печальным. – Наверное, тебе действительно нужно знать все, но это знание может раздавить тебя.
Анджела развернулась и пошла к выходу из кухни. Я последовал за ней, но она остановила меня.
– Для того чтобы найти то, что нужно, мне придется включить в комнатах свет. Подожди меня здесь. Я все принесу.
Анджела прошла через темную столовую и вошла в гостиную. Там она включила лампу и после этого исчезла из поля моего зрения.
Оставшись на кухне, выход откуда был мне заказан, я принялся беспокойно мерить ее шагами. Точно так же метались и мои мысли. Обезьяна была и в то же время не была обезьяной. Что-то чрезвычайно неправильное таилось во всех этих «была – не была». Такое могло иметь хоть какой-то смысл только в Зазеркалье Льюиса Кэрролла, куда попала Алиса, провалившись в кроличью нору.
Подойдя к задней двери, я еще раз подергал за ручку. Заперта.
Тогда я отдернул занавеску и стал всматриваться в ночь. Орсона нигде не было видно.
Листва на деревьях трепетала. Видимо, снова поднялся ветер.
По небу плыла луна.
Судя по всему, с Тихого океана на нас надвигался какой-нибудь очередной антициклон, и погода вскоре должна была перемениться. Ветер гнал по небу рваные облака. Луна то скрывалась за ними, то появлялась снова, и казалось, что ее серебряный свет мигает в ночи. Ночной двор напоминал замерзшую реку, а тени облаков, плывшие по земле, походили на текущую подо льдом воду.
Откуда-то из глубины дома до меня донесся короткий сдавленный крик. Он показался мне таким же тонким и хрупким, как сама Анджела.
Крик был коротким и негромким, таким же нереальным, как игра лунного света за окном. Даже не крик, а некий призрачный звук, раздавшийся то ли в доме, то ли в моей голове. Как некогда с обезьяной: была – не была, так и теперь с этим звуком. То ли был, то ли нет.
Занавеска бесшумно выскользнула из моей руки и закрыла окно, а где-то в отдалении позади меня раздался стук, гулко отразившийся от стен.
Второй вскрик был еще тоньше и короче первого, но в нем определенно прозвучали боль и ужас.
Может, она просто упала с лестницы и разбила колено? А может, я слышал всего лишь свист ветра или птичий крик за окном? Может быть, луна сделана из сыра, а небо – шоколадная глазурь, посыпанная белыми сахарными звездами?
Я громко позвал Анджелу.
Она не ответила.
Дом был не настолько велик, чтобы она могла не услышать мой голос. Ее молчание было пугающим.
Шепотом выругавшись, я вытащил из кармана куртки «глок» и стал вертеть его в руках, пытаясь найти предохранитель. Мне удалось обнаружить лишь одну кнопку, которая могла быть им. Я нажал ее, и из дырочки, расположенной под дулом, вырвался тонкий луч ярко-красного цвета, нарисовав на дверце холодильника маленькую красную точку.
Мой папа, приобретая пистолет, которым мог бы пользоваться даже миролюбивый преподаватель литературы, заплатил дополнительные деньги за лазерный прицел. Какая прелесть!
Хотя я и не был искушен в системах оружия, но все же знал, что некоторые модели оснащены внутренним предохранителем. Он автоматически отключается после того, как стрелок взводит курок, а после выстрела снова включается. Может, мой пистолет был из их числа? Если нет, то в решающий момент, столкнувшись лицом к лицу с врагом, я просто не смогу выстрелить, стану паниковать и, чего доброго, прострелю ногу самому себе.
Руки мои противно тряслись, но сейчас не было времени заниматься дыхательными упражнениями и самовнушением.
Я не был готов к тому, что мне предстояло, но делать это за меня было некому. Больше всего мне сейчас хотелось выбраться из дома, вскочить на велосипед, уехать в какое-нибудь безопасное место и позвонить в полицию, не называя своего имени. Однако, поступи я так, потом никогда в жизни не смог бы посмотреться в зеркало. Я не смог бы даже посмотреть Орсону в глаза.
Я пересек кухню и подошел к открытой двери в столовую. А может, сунуть пистолет в карман, а вместо него взять большой кухонный нож? Рассказывая про обезьяну, Анджела указала мне ящик, в котором они хранились. Некоторое время я размышлял над этой дилеммой, но затем здравый смысл все же возобладал. С холодным оружием я умел обращаться не лучше, чем с огнестрельным.
Для того чтобы вонзить нож в тело другого человека, нужно обладать гораздо большей жестокостью, нежели для того, чтобы нажать на курок. Я был готов на все в том случае, если на карту будет поставлена моя жизнь или жизнь Анджелы, но все же для меня будет гораздо легче заняться такой сравнительно чистой работой, как стрельба с расстояния, нежели сблизиться с противником и кромсать его с помощью кухонного ножа.
Тринадцатилетним мальчишкой я находил в себе силы смотреть в окошко крематория, но даже сейчас, спустя столько лет, я не смог бы наблюдать кровавую процедуру бальзамирования.
Пройдя быстрым шагом через столовую, я снова окликнул Анджелу. И опять не получил ответа.
Больше я ее звать не стану. Если в дом действительно кто-то проник, мои крики лишь помогут ему скорее обнаружить мое местоположение.
Проходя через гостиную, я не стал выключать лампу, а лишь обошел ее стороной, отворачивая лицо.
Оказавшись в залитой светом прихожей, я сильно, как только мог, прищурился и заглянул в кабинет. Там было пусто.
Дверь в туалет была чуть приоткрыта. Я толкнул ее так, что она распахнулась, и мне даже не понадобилось включать свет, чтобы увидеть: и здесь никого.
Чувствуя себя голым без своей кепки, оставшейся на кухонном столе, я выключил горевший в прихожей яркий свет, и воцарилась благословенная темнота.
Ступени лестницы поднимались наверх и терялись в темноте. Судя по всему, на втором этаже свет не горел, и это меня устраивало. Глаза, способные видеть во тьме, в данной ситуации являлись моим самым большим преимуществом.
Сотовый телефон по-прежнему висел у меня на поясе, и, начав подниматься по лестнице, я испытывал сильное искушение позвонить в полицию.
Однако после того, как я не явился на назначенную встречу, шеф полиции Льюис Стивенсон, вероятно, уже ищет меня. Если это так, то трубку, вероятнее всего, возьмет он сам. А потом сюда прикатит лысый парень с сережкой.
Мануэль Рамирес был не в состоянии помочь мне, поскольку этим вечером выполнял функции дежурного офицера и не мог покинуть управление, а разговаривать с кем-либо еще из сотрудников мне не особенно хотелось. Шеф Стивенсон, скорее всего, был далеко не единственным полицейским Мунлайт-Бей, замешанным в заговоре. Я не исключал даже возможности того, что они все, кроме разве что Мануэля, принимали в нем участие. Однако даже Мануэлю, несмотря на нашу дружбу, я не мог доверять полностью до тех пор, пока не разберусь получше в том, что творится вокруг меня.
Поднимаясь по ступенькам, я держал «глок» обеими руками, готовый нажать на кнопку лазерного прицела, если передо мной кто-то появится. Однако, изображая из себя героя, хорошо бы не подстрелить ненароком Анджелу.
Дойдя до площадки, где лестница заворачивала, я увидел, что второй ее пролет еще темнее, чем первый. Рассеянный свет, лившийся из гостиной, сюда не доходил. Я стал подниматься дальше – тихо и быстро.
Удивительно, как спокойно бьется мое сердце. Еще вчера я не мог допустить и мысли о том, что через несколько часов, не колеблясь, буду готов выстрелить в человека. А теперь, оказавшись в смертельной опасности, я подсознательно находил даже какое-то странное удовольствие.
В коридор второго этажа выходили четыре двери. Три из них были закрыты, а четвертая – самая дальняя от лестницы – открыта нараспашку, и из нее падал слабый свет.
Меня не привлекала перспектива пройти мимо трех запертых дверей, не убедившись предварительно в том, что за ними никого нет. Не хотелось, чтобы опасность подкралась со спины.
Учитывая мой недуг и то, как быстро начинают слезиться и болеть мои глаза на свету, мне придется обыскивать комнаты с пистолетом в правой руке и с фонариком-ручкой в левой. Это будет неудобно, долго и опасно. Каждый раз, когда я буду заходить в комнату, как бы я ни пригибался и как быстро бы ни двигался, фонарик выдаст возможному врагу мое местоположение раньше, чем тоненький лучик света обнаружит его.
