Жюли встряхивает головой, ей не нравится, что она опять все узнает последней.
— И вы считаете, что из него вышел плохой психиатр-клиницист?
Каплан понимает, что играет с огнем, и предпочитает уйти от ответа:
— Не мне об этом говорить. Лично у меня к нему претензий нет. Он хороший психиатр.
Жюли вздыхает:
— Во всяком случае, надеюсь, что с этим больным он не повторит ту же ошибку.
— Я вам ничего не говорил, ладно? Я так… разболтался, но это только потому, что мы вместе работаем над сложным случаем. Не закладывайте меня.
— Спасибо за вашу откровенность. Я умею держать язык за зубами.
Она выходит из палаты с тяжелым сердцем. С ужасным ощущением, что Люк Грэхем настолько разрушен изнутри, что уже больше никогда и никого не сможет полюбить.
Городок Сотрон в десяти километрах от Нанта. Точка на карте. Шесть часов на машине от Бре-Дюн. Люк Грэхем подкрепляется кофе из термоса и сигаретой. Ему пришлось три раза останавливаться и выходить из машины на свежий воздух. После событий последних часов ему кажется, что он задыхается в гипсовом мешке. В ушах еще звучит голос человека в капюшоне: «Значит, убейте его в больнице…»
Родители девочки, сбитой кататоником в 2004 году, живут в квартале, насчитывающем около двадцати частных домов. Симпатичные садики, велосипеды, качели, детские горки… В таких новых жилмассивах для служащих средних лет всегда много детей, они учатся жить в коллективе, играть у соседей или, летом, прямо на улице. Эрзац рая. Для Люка — ад.
Из-за «лежачих полицейских» психиатру приходится ехать с черепашьей скоростью. Наконец он находит нужный дом. К счастью, перед въездом в гараж стоит машина. Почти 11 часов. Люк проезжает дом и останавливается чуть дальше. Лучше, чтобы его не запомнили.
Сидя в машине, он разглаживает помятый пиджак, брюки, потом выходит и натягивает пальто. Бросает взгляд в зеркальце заднего вида. Морда как у трупа, вынутого из могилы, жуткие круги под глазами. Да, адская была ночка!
Он осторожно закрывает дверцу, возвращается к дому и стучит. Женщина лет тридцати пяти в светлом костюме приоткрывает и тут же захлопывает дверь.
— Мадам Бланшар?
Дверь снова приоткрывается, в щели показывается голова.
— Простите, нет. Мадам Бланшар тут больше не живет.
Ну вот, только этого не хватало.
— А у вас нет нового адреса?
Люк слышит, что в доме работает телевизор, передают очередной бесконечный сериал.
— Нет-нет. Вам, наверное, лучше поговорить с ее нотариусом или с соседями. Мы с ней мало общались. Она продавала дом, мы купили. Вот и все.
Люк на секунду оборачивается — дети группками идут в школу, волоча за собой ранцы на колесиках. Понятно, что Бланшары не смогли вынести жизни в таком месте, где ежедневно видели ровесников своей погибшей дочки.
— Скажите… Вы в курсе несчастного случая с их девочкой, Амели?
Женщина недовольно пожимает плечами:
— Конечно. Посмотрите вокруг — всюду семьи, дети. Как же я могу быть не в курсе? Дочь, потом муж — для одной женщины это многовато.
Она собирается закрыть дверь. Люк втискивается в щель, у него колотится сердце.
— Муж? Что вы имеете в виду?
Она настораживается:
— Кто вы такой?
— Франсуа Дарле из страховой компании. Мне иногда приходится разбираться со старыми делами в связи с наследством, и вот попался этот случай.
Женщина делает шаг вперед, вытесняя Люка наружу, и загораживает ему вход.
— Понятно. Насколько я знаю, после смерти дочери Поль Бланшар так до конца и не пришел в себя. Примерно через год после суда, на котором убийцу девочки выпустили, он бросился под поезд.
Люк, внезапно побелев, поднимает голову:
— И… последний вопрос… мадам… Жандарм, переехавший девочку… Вы знаете, как его звали?
— Этого мерзавца? Еще бы. Александр Бюрло. Что же, если ты в жандармерии работаешь, так на тебя и закон не распространяется? Знаете что? Если бы такое случилось с моей дочкой, поверьте, я бы его убила, жандарм он или кто еще. Своими руками. Так и скажите в своей страховой компании.
Она захлопывает дверь. Ошеломленный Люк идет по улице, ему кажется, что его ноги стали неподъемно тяжелыми.
Отец, Пьер Бланшар, покончил с собой… Почему же совершенно лишившийся рассудка кататоник произнес его имя?
«Покончил с собой…» Слова гудят в голове, мешают думать.
Он продолжает поиски. Очередной разговор у соседской двери позволяет ему наконец узнать новый адрес Лоранс Бланшар. Домик в сельской местности, под Амьеном.
Теперь надо ехать обратно. Проделать такой путь, тогда как мать погибшего ребенка живет в ста километрах от него…
На столе стоит большое блюдо с остатками жаркого по-фламандски и жареной картошки. Приехавшая к Фреду час назад Алиса возвращается из коридора и садится напротив хозяина. Над ее головой мягко колышутся веточки «дерева для записок». Фред открыл окно, выходящее в сад, и в комнату врывается прохладный воздух.
— Доктор Грэхем никак не отвечает, — говорит Алиса. — Ни по телефону в кабинете, ни по мобильному.
— А ты оставила сообщение?
— Конечно, уже пять, как минимум. Можно подумать, что он нарочно избегает меня, иначе он позвонил бы. Скажи, мы скоро поедем?
— Я не думаю, что это удачная мысль — вернуться на ферму и встретиться с твоим отцом.
— Я хочу, чтобы он объяснил мне, почему он лгал. Хочу увидеться с сестрой. Где она? Где скрывалась эти десять лет? И почему она скрывала от меня, что жива?
Фред доедает картошку.
— Сначала я хотел бы кое-что тебе сказать… Сегодня утром я поспрашивал своих знакомых врачей. Ты когда-нибудь слышала о раздвоении личности?
— Прошу тебя, Фред…
— Почему ты не хочешь говорить об этом?
Алиса вздыхает:
— Ты собираешься мне сказать, что во время моих черных дыр я становлюсь умственно отсталым мальчишкой, который двух слов связать не может. Я знаю, что у меня проблемы, что я проваливаюсь в какие-то дыры, но… но доктор Грэхем обязательно поговорил бы со мной про такое. Он бы меня вылечил, если бы все было так просто.
Она прячет глаза. Фред не настаивает. Он встает и возвращается с двумя стаканчиками и бутылкой.
— Вот, выпей. Тебе станет лучше.
— А что это?
— Можжевеловая настойка. Все растительное, вреда от этого не будет.
Алиса с опаской смотрит на свой стакан:
— Мой отец почти никогда не пил, но уж когда пил, то говорил о всяких мерзостях.
— О чем?
— О своем прошлом. О Конго, Ливии, Ливане. Об ужасах, которых он там насмотрелся. От спиртного он расслаблялся. Мне не нравилось, когда он пил.
— Он становился злым?
— Нет. Но он спал в сарае и плакал.
Алиса колеблется, потом решается и залпом выпивает настойку.
— О господи, какая гадость. Как можно любить такое?
— От этого шахтерам на севере становилось немного теплее и светлее.
Алиса уже ощущает, как от можжевеловой настойки в животе становится тепло, ее охватывает приятное оцепенение. Как будто она приняла сильный транквилизатор. Фред пользуется этим, чтобы задать несколько вопросов:
— Кстати, а твой мозгоправ объяснил тебе, чем именно ты больна?
— Он как раз собирается это сделать. Мы подведем итоги длительной психотерапии, и это даст мне новые возможности для выздоровления.
Фред поглаживает себя по подбородку. Алисе кажется, что при этом он становится похожим на художника-бунтаря в поисках вдохновения. Боже, да он красив! Значит, в этом и заключается красота мужчины? Фред наклоняется к ней:
— Сколько ты уже лечишься?
— Год… Я начала ходить к врачу за несколько недель до того, как уехала с фермы.
Потрясенный Фред встает.
— Так лечение началось, когда ты еще жила на ферме в Аррасе? И… Ты сама выбрала врача?
— Нет, это папа. Он мог сделать это куда лучше меня.
Фред ударяет кулаком по столу:
— Да, конечно, твой отец… Черт, подожди пару секунд.
Он убегает наверх, потом возвращается с картой департамента Нор-Па-де-Кале, отодвигает в сторону тарелку Алисы и раскладывает карту на столе.
— Ты сама ездила на сеансы?
— Конечно. Папа починил старую машину, чтобы я могла ездить к врачу.
— А почему именно к нему? Почему к доктору Грэхему?
— Я… Я понятия не имею! Отец сказал, чтобы я поехала к этому психиатру, что еще ты хочешь от меня услышать? Для меня это означало, что я наконец проконсультируюсь со специалистом, что я поправлюсь, и это было самое важное. Почему ты задаешь такие вопросы?
Фред показывает на карте Аррас и медленно ведет пальцем вдоль дорог.
— Почему? Потому что тебе надо было ехать из Арраса в сторону Лилля, после Азебрука свернуть, а это почти сто километров. И, чтобы добраться до Бре-Дюн, потом проехать еще тридцать километров по пыльным дорогам! Сто тридцать километров — девушке, которую никогда не выпускали из дома… — Фред в недоумении разводит руками: — Да боже мой, Алиса! Ты не отдаешь себе отчета? Сто тридцать километров, чтобы посетить занюханный кабинет психиатра, когда их можно найти на каждом углу!
