Глория лишилась речи, когда увидела полотно. Нельзя сказать, что вещь была неузнаваема; наоборот, странным образом стиль сохранился. Но куда-то делись яркие краски, цыганское буйство. Перед ними был плавящийся от жары город. Тусклая дымка размыла очертания зданий, обступивших площадь. Где-то там, в мареве перегретого воздуха, двигались люди и чудовища… впрочем, это, наверное, автобусы? То, что выглядело примостившейся на здании горгульей, вполне могло оказаться безобидной башенкой с часами. А по фронтону ближайшего здания стекали то ли слезы, то ли очертания колонн…
Потом, обсуждая увиденное с Ричардом, оба дилера сознались, что почувствовали духоту и жар, которыми дышало полотно.
— Мальчик гениален! — радостно сказал Ричард. — Но он псих. И с этим надо что-то делать.
Глория согласилась с очевидным и решила принимать меры. Само собой первым делом она попыталась пристроить Ромиля к психоаналитику. Ричард порекомендовал своего, отозвавшись о нем весьма лестно: милейший человек, прекрасный специалист. И время у него не так просто найти, просто сейчас один пациент переехал в Майами, и образовалось окно.
Ромиль, услышав про психоаналитика, насупился и идти не хотел. Глория уломала его, заболтала, отвезла к специалисту, проследила, как молодой человек вошел в кабинет, и с чувством выполненного долга отправилась по делам. И той же ночью Ромиль вышел из дома, купил у чужого наркодилера первую попавшуюся синтетическую дрянь и канул в дождливой мгле Чайнатауна, которую не могли рассеять даже мощные люминесцентные лампы. Глория два дня обзванивала все больницы, извела Ричарда, чуть не сошла с ума, а потом ей позвонила какая-то девица и с шепелявым китайским акцентом, спросила, не заберет ли она своего цыгана. Да, это в Чайнатауне. Нет, пусть лучше миссис сама приедет, потому что уходить Ромиль не хочет, а денег у него больше нет, и хозяин может просто выкинуть его на улицу, а там полно плохих людей.
Таксист, услышав адрес, отказался ехать в такой неблагополучный район, и Глории пришлось пообещать ему несусветные чаевые. Добравшись до нужного дома, она еще раз напомнила таксисту, что он обещал подождать, и нырнула в темный подъезд, где мерзко пахло чем-то кислым. Содрогаясь от отвращения, Глория нажала звонок, отозвавшийся в глубине квартиры мелодичным звоном колокольчиков. Она успела позвонить трижды, прежде чем дверь приоткрылась на длину цепочки, и в образовавшемся проеме замаячило сморщенное лицо старухи.
— Что тебе?
— Я приехала за Ромилем.
— Нет таких, — бабка попыталась закрыть дверь, но Глория ловко всунула ногу в щель. Она просто физически чувствовала, как крутится счетчик в машине таксиста… если он еще не плюнул на обещанные деньги и не сбежал. И эта безрадостная мысль придала женщине силы и нахальства.
— Как это нет? — крикнула она. — Мне звонила… какая-то девушка и дала этот адрес. Он здесь! Ну же, он молодой, смуглый, художник. Зовите его!
Старуха повернулась к Глории профилем (и стала еще больше похожа на ведьму) и заверещала что-то на китайском. Из глубины квартиры донесся слабый ответ. Ворча, старая китаянка сняла цепочку и распахнула дверь. Глории не хотелось входить в притон, но что было делать? Следуя за старухой, она прошла через несколько комнат, в одной из которых кто-то спал на диване, в другой одна девушка делала другой прическу. Здесь были все атрибуты того, что обыватели ассоциируют с бытом китайцев: расшитые халаты на женщинах, разноцветные фонарики и веера, ковры и статуэтки божков, а также одуряющий запах благовоний, которые курились тонкими дымками в каждой комнате.
Наконец она вошла в комнату, где увидела Ромиля. Художник лежал на низком ложе, перед ним на резном столике тихонько булькал кальян, а на ковре сидела маленькая китаянка в крошечной шелковой розовой комбинации. Сперва Глории показалось, что перед ней ребенок, девочка лет двенадцати, и она ужаснулась. Но, присмотревшись, решила, что девушке наверняка больше двадцати, а ощущение детскости создают хрупкость сложения и широко расставленные и какие-то безмятежные глаза.
— Я Миу, — прочирикала девушка. — Скоро придет новый клиент, а этот никак не уходит. Не хочу вызывать охрану, они могут побить. Забирайте его домой.
— Спасибо, — буркнула Глория, растерявшись. Одурманенного Ромиля ей пришлось практически тащить к машине. С другой стороны художника поддерживала Миу, которая даже не подумала накинуть что-нибудь из одежды, так и выскочила из подъезда в комбинашке. Больше всего Глорию пугали неподвижные лица мужчин, сидевших в чайной напротив. Ни один из них даже не шевельнулся, чтобы помочь.
Потом все понеслось по привычному сценарию: больница, капельницы, период затишья. Ромиль работал, послушно ходил на выставки, посещал музеи по составленной ею программе. А затем Глория заметила, как в нем стало нарастать напряжение. Он сделался беспокойным, работал все больше, а спал все меньше. Часто забывал поесть. Перестал выходить из дома. Холст на мольберте покрывался щедрыми мазками, создавая ту невероятно красочную объемность, которая завораживала зрителей. Глория почти физически чувствовала растущее напряжение и с ужасом понимала, что эта туго скрученная пружина вот-вот сорвется и Ромиля опять унесет мутной волной безумия. Вечером она зашла к нему, он сидел на полу, глядя на освещенную картину.
— Ты закончил? — спросила Глория.
Ромиль лишь пожал плечами. Глория заметила, что он растирает неживую руку, и лицо его периодически искажается судорогой боли. Женщина стояла, глядя на сидящего у ее ног молодого человека. Его смуглая кожа казалась желтоватой, по лицу пробегали гримасы боли, и взгляд его беспокойно скользил по стенам. Еще немного — и он опять пойдет искать дозу, поняла Глория. Она метнулась в свою квартиру, вытащила из шкафа бутылку вина, подумав, захватила вторую, вернулась, откупорила чилийский шираз и протянула Ромилю бутылку:
— Давай выпьем, — сказала Глория.
— Не хочу.
— Почему? Вино поможет тебе расслабиться. И расскажи мне.
— Что?
— Не знаю. Расскажи мне про свой дом… Откуда ты?
— Ты все знаешь. Я из России.
— Но почему ты уехал?
— Мне надо было лечиться.
— От чего?
— Не от чего! — он вскочил, заметался по комнате. — Я не хочу тут оставаться! Душно и тихо… Мне надо на воздух.
— Нет! — Глория схватила его за руку. — Сядь. Сядь и послушай меня! Еще пара таких заходов, как в том китайском квартале, — и ты покойник. Кто-нибудь пырнет тебя ножом, или ты съешь слишком много дряни. А ты художник, понимаешь? Ты великий художник! Нужно немного раскрутиться — и о тебе будут говорить, писать, ты получишь известность и даже славу!
— Мне это не нужно!
— А что тебе нужно? Если ты так хочешь сдохнуть, зачем было соглашаться работать и подписывать со мной договор? Не-ет, умирать ты не хочешь. Так подумай и реши — чего ты хочешь на самом деле? — Глория действовала по наитию, стремясь вызвать молодого человека на разговор, помня обо всех бесчисленных знакомых, посещавших психологов и коучей. Она с радостью отметила, что его беспокойно-бессмысленный взгляд задержался на ней, и Ромиль задумался.
— Ну же, — не отставала она. — Отвечай! Если бы ты хотел умереть — уже давно добился бы этого. Думаю, на самом деле ты очень хочешь жить, но… Ты цепляешься за что-то в прошлом. И это прошлое тянет тебя назад, и оттуда, из прошлого, приходит тоска. Пей!
Он послушно отхлебнул из горлышка бутылки, но смотрел мимо нее. Смотрел в эти чертовы лица, окружавшие их. Глория говорила и говорила, стараясь пробиться в тот туман, куда уже шагнул Ромиль.
— Ты великий художник, просто надо поверить в себя! Это твоя миссия, твоя цель в жизни, и ты не смеешь сдохнуть от передоза, не выполнив то, ради чего живешь!
Они сидели на не слишком чистом полу, глядя друг другу в лицо. Глория совсем близко видела его влажные темные глаза, раздувающиеся ноздри, сухие, искусанные губы.
— Тебе нужно сбросить напряжение. Если бы ты был американцем, я отправила бы тебя в спортзал и к психоаналитику. Но рецепты, которыми пользуются цивилизованные люди, тебе не подходят. Тебе, как дикарю, нужно что-то простое и чтобы било по мозгам. Поэтому пей! Пей вино! И если хочешь — вызови проститутку… двоих, троих. Секс тоже помогает снять стресс.
— Почему ты назвала меня дикарем? — обиженно спросил он.
— А кто ты? Конечно, дикарь! Нормальный человек провел бы несколько сеансов с психоаналитиком, попил бы антидепрессанты… То есть первым делом признал бы, что у него есть проблемы и с помощью профессионалов постарался бы с ними справиться. Но ты дикарь и не понимаешь, как работает твой организм, твой мозг. Не знаешь, что нужно принять определенные меры для того, чтобы встроиться в общество.
