Ученые, обложившись астролябиями, масштабными линейками и циркулями, таблицами перевода старинных мер длинны у разных народов в другие общепонятные единицы, массой шифровальных систем, записками путешественников разных эпох и, конечно же, многочисленными географическими картами разного времени и принялись восстанавливать маршрут давнего странника. И, в довершение исследования, руководствуясь знаками на медальоне и особенностями переплетения его золотых нитей, признали некую точку в пределах горных массивов Памира целью путешествия древнего пилигрима.
И только трактовка смысла посещения этого места стала причиной раздора в доселе дружном научном коллективе. Как естественник старой школы, фон Штерн утверждал, что точка указывает на место, где хранится некий клад — или ценность, имеющая глубокий сокрально-религиозный смысл — наподобие священного Грааля. Прогрессист же Ковальчик, прослушавший во Франции курс новейшей физики, где излагались свойства мельчайших частиц вещества, доказывал посредством сложных формул, что обозначенная точка — имеет особые геофизические свойства и возможно способна изменять физические характеристики материи или даже искажать течение временных потоков. По счастью, оба ученых были эмпириками, и признавали, что разрешить спор можно только опытным путем — предприняв экспедицию в ту самую местность. Но средств на сомнительный и дорогостоящий проект в казне не нашлось, а Синод, куда традиционно обратился фон Штерн, в финансировании проекта поисков католической святыни открыто отказал…
Через год — другой властям и гражданскому обществу стало не до схоластических изысканий — по городам и весям катились революционные волны. Фон Штерн вышел на пенсию, уехал в Москву. Ковальчик стал подрабатывать службой в ведомстве, изготовлявшем географические карты для военных нужд — у него было много свободного времени и тяжкий груз на сердце — его бывшая супруга в восемнадцатом укатила со статным дипломатом то ли в Париж, то ли в Германию.
Благодаря работе у Иржи появилось много знакомых и среди штабистов и среди чекистов, он осторожно начал возрождать свой былой проект уже под крылом тайных служб новой власти. Новорожденная власть отчаянно нуждалась в средствах и, с поистине детским доверием, хваталась за любую возможности их преумножить. Множество фантастических и абсурдных проектов воплощались и рушилось в ту грозную и романтическую пору — какие с великой помпой, а какие под покровом тайны.
Именно тогда — в 1923 молодой ученый Ковальчик пригласил своего студента — третьекурсника факультета востоковедения с отделения арабистики — Субботского, принять участие в научной экспедиции в Туркестан — экспедиции с не вразумительными научными и практическими целями отыскать древнее сокровище, пестрым и молодым составом и, конечно же, окутанной глубочайшей секретностью, блюсти которую был приставлен к участниками комиссар Савочкин.
Вооруженная большей частью личным энтузиазмом и сознательностью группа запечатлела свою решимость на фотографии, которую и видит сейчас Прошкин (Субботский кивнул на фотографию 1924 года, где среди группы молодых ребят были и он сам и гражданин, известный Прошкину как Ульхт).
Основываясь на сегодняшних своих знаниях и опыте, Алексей должен повиниться — мероприятие это было обреченным с самого начала. Никакого опыта экспедиционной работы ни у кого из его участников не было. О поисках древних сокровищ они знали не больше чем Том Соер и Гекельбери Фин, пытавшиеся откопать клад на городском кладбище при помощи садовой лопаты. Ни специального инструментария, ни надлежащего инвентаря или экипировки у путешественников тоже не было. Карты их были весьма и весьма приблизительны, маршруты разработаны на основе теоретических умозаключений без учета географических реалий местности, а о том, что бы нанять проводников не могло быть и речи. Средств группе выделили весьма скудно. Оружия, кроме карманных ножей, пары стареньких охотничьих ружей да браунинга у комиссара Савочкина, у отважных исследователей не было вовсе. А в Туркестане месяц за месяцем то вяло тлела, то разгоралась во всю силу самая настоящая жестокая война, о которой в Московских властных коридорах вспоминать очень не любили…
Правда, по началу, путешествие происходило весело и оживленно. Сборище неофитов, гордо именовавшее себя «научной экспедицией», погрузилось на нескольких мулов, и отправилось в горы. Они то забирались вверх, то снова спускалась в предгорья, впрочем, без всякой системы. Конечно, на клад и намека не было, но все же появились первые научные плоды — геолог Миша Левкин складывал в холщовый мешок камушки, указывающие на близкие залежи серебра, сам Ковальчик — чертил уточненные карты гористой местности и делал фотографические снимки некоторых участков, пока для этого имелись чистые дегеротипные пластины, ботаник Курочкин собирал гербарий, ловил бабочек, и даже засунул в большую банку со спиртовым раствором маленькую желтую змею, покрытую отвратительно вонявшей слизью, объявив, что это совершенно новый подвид…
Общее веселье продолжалось до той поры, пока у экспедиции не закончились съестные припасы. Неожиданно выяснилось, что социализм остался в Москве. А тут — в Туркестане, советские деньги совершенно не считают платежным средством, казенную бумагу с печатями министерства обороны лучше вообще спрятать подальше и никому не показывать — не ровен час и голову саблей снесут, или того хуже, свяжут и посадят в яму, что бы потом обменять на плененных Красной армией сподвижников… Именно такая беда едва не приключилась с самим Субботским и Савочкиным, которые, взгромоздившись на ленивого ослика и прихватив пустой мешок, оправились в ближайшее селение за продуктами. Спасло их только то, что совсем немного знавший таджикский и чуть лучше — фарси Субботский пропел местному беку не вразумительную историю, про то, что они-де — несчастные гимназисты-сироты, разыскивают в восточных краях единственного родственника — дядюшку — поручика Черниговского полка, который сражался раньше под знаменами атамана Семенова, а кожанку Савочкина, браунинг и документ, на котором стоит печать со звездой — нашли по дороге… Звучало не особенно убедительно, но худющий Субботский в потертой гимназической тужурке и молоденький Савочкин в разномастном отребье, очень мало походили на воинов, а на ученых — еще меньше, и местный бек, посовещавшись со своим ишаном, их отпустил, экспроприировав предварительно и ослика и браунинг.
Казенную бумагу сознательный Петя Савочкин умудрился стащить обратно. Обретя свободу оба незадачливых исследователя, что есть ног, помчались в направлении городка, где, как понял из разговоров местных жителей Субботский, квартировало подразделение Красной Армии. Но и в Красной Армии Савочкину с Субботским тоже не особенно обрадовалась. Им связали руки ремнями и отвели в пыльный сарай — «до выяснения». После двухдневного «выяснения» голодные и совершенно измученные пленники попали, наконец, к комдиву Дееву. Надо отдать должное просвещенности и многообразным талантам покойного Дмитрия Алексеевича. Он выслушал их заинтересовано, в словах о принадлежности двух оборванцев к научному племени нисколько не усомнился, хотя и распорядился дать телеграмму в ведомство, официально отрядившее экспедицию, и даже задал несколько узкопрофессиональных вопросов, поразив Субботского уровнем своей компетентности…
— Так ведь Дмитрий Алексеевич готовился себя до революции синологии посвятить, и, как говорят, подавал большие надежды, в экспедициях своего отчима фон Штерна участвовал неоднократно, — не удержался и похвастался информированностью Прошкин.
Алексей сдвинул очки и потер переносицу:
— Да, это, конечно, объясняет его заинтересованность, но тогда я был просто приятно удивлен. Тем более, товарищ Деев тогда совершенно не упоминал своей причастности к востоковедению… — Субботский продолжал.
Просвещенный комдив распорядился помочь экспедиции — предоставить ученым продукты питания и конвой из конармейцев. И даже выразил желание лично посетить лагерь, что бы познакомиться с руководителем этого мероприятия, а так же подробнее узнать о результатах. Бывших «задержанных» отмыли, выдали армейскую форму, коней, накормили и с почетом препроводили к дому Деева — дожидаться, когда комдив завершит неотложные дела и проследует с ними в лагерь.
Пока Савочкин с головой зарылся в свежие газеты на веранде дома, наивный Субботский решился зайти вовнутрь. И тут состоялось его первое знакомство с Баевым. Конечно, сейчас Александр Дмитриевич, утверждает, что этот знаменательный эпизод совершенно изгладился из его памяти за давностью лет — ведь сам он тогда был сущее дитя! Дитя, надо заметить злобное, надменное и очень агрессивное!
