Ознакомительная версия.
Я вздохнула.
— Наверное, я когда-то любила его. Ведь я вышла за него замуж.
Доктор молчал. Я вспомнила, как проснулась сегодня утром рядом с незнакомцем, вспомнила фотографии, на которых мы с Беном вместе, вспомнила сон — или воспоминание? — от которого проснулась посреди ночи. Я подумала об Адаме, об Альфи, о том, что я сделала — или хотела сделать. Мне стало страшно, словно я осознала, что у меня нет выхода, мой мозг хаотично прыгает от предмета к предмету в поисках свободы и избавления.
«Мне надо держаться Бена, — подумала я. — Он сильный, надежный».
— В голове полный хаос, — сказала я. — Я просто раздавлена.
Он наконец повернулся ко мне.
— Я бы очень хотел как-то облегчить ваше состояние, Кристин.
По его виду казалось, что он говорит искренне, что он действительно готов на все ради меня. В его взгляде сквозила нежность, как и в его жесте, когда он накрыл мою руку своей, и здесь, в полумраке подземной парковки, я вдруг подумала: что будет, если я положу на его руку свою или придвинусь ближе, продолжая смотреть ему в глаза, чуть приоткрыв рот, прикоснусь к нему? Он потянется ко мне? Попытается поцеловать? И если да — как я отреагирую?
Или он сочтет меня идиоткой? В самом деле: этим утром, проснувшись, я полагала, что мне лет двадцать. Но это не так. На самом деле мне скоро пятьдесят! Да я почти гожусь ему в матери! Так что я просто взглянула на него. Он был абсолютно спокоен и прямо смотрел на меня. Он казался сильным. Он способен помочь мне. Вытащить меня.
Я уже хотела прервать молчание, хотя не знала, что сказать, но тут раздался приглушенный звонок телефона. Доктор Нэш не двинулся, только убрал свою руку, и я поняла, что звонит один из моих мобильников.
Я достала из сумки телефон. Это был не тот, что раскладывался, а тот, что дал мне мой муж. На экранчике появилось имя: Бен.
Увидев его имя, я вдруг осознала, как я несправедлива к нему. Он ведь тоже очень страдает. Ему приходится жить с этим каждый день, но он не может даже поговорить со мной, не может получить поддержку от своей собственной жены.
Он делает все это из любви.
А я что? Сижу тут на стоянке с мужчиной, которого Бен, возможно, и не помнит. Я стала вспоминать снимки в альбоме, которые рассматривала сегодня утром. На всех мы с Беном вдвоем. Оба улыбаемся, такие счастливые. Влюбленные. Но если бы я сейчас оказалась дома и снова стала их разглядывать, то увидела бы только того, кого там нет: Адама. Но это другое; а на фотографиях мы выглядели так, словно для нас не существовало никого на свете.
Мы любили друг друга.
— Я позвоню ему попозже, — сказала я и убрала телефон в сумку. «Сегодня я все ему расскажу, — подумала я. — Про дневник. Про доктора Нэша. Про все».
Доктор Нэш прокашлялся:
— Ну что, поднимемся в мой кабинет? Начнем?
— Да, конечно, — сказала я. На него я не смотрела.
* * *
Я начала записывать это прямо в машине доктора Нэша по дороге домой. Большая часть трудночитаемая, почти каракули. Пока я писала, доктор Нэш молчал, но посматривал на меня, когда я останавливалась в поисках верного слова или фразы. Интересно, о чем он думал? Когда мы уходили из кабинета, он попросил разрешения сделать доклад о моем случае на конференции, в которой он должен принять участие.
— В Женеве, — уточнил он, как мне показалось, с гордостью.
Я согласилась и тут же подумала: «Наверняка он захочет сделать копию моего дневника. В качестве материала для исследования».
Когда мы доехали до нашего дома, он попрощался и сказал:
— Меня удивило, что вы начали писать прямо в машине. Вы кажетесь очень… целеустремленной. Похоже, вы не хотите ничего упустить.
Я знала, что он имел в виду. Что это похоже на безумие. У меня идея фикс: записывать все, до конца.
Что ж, так и есть. Войдя в дом, я сразу села и дописала все за кухонным столом, закрыла дневник, убрала его в тайник и начала неторопливо раздеваться. Бен оставил сообщение на автоответчике: Давай сходим куда-нибудь вечером. Паужинаем. Сегодня же пятница!
Я сняла синие льняные брюки, которые утром обнаружила в шкафу. Потом бледно-голубую блузку, которая, как мне показалось, подходит к ним лучше всего. Меня кое-что смущало. Во время сеанса я давала дневник доктору Нэшу — он попросил меня об этом, как раз перед тем, как упомянуть о конференции. И теперь я подумала, может, поэтому он и попросил.
— Это же замечательно! — сказал он, закончив читать. — Просто отлично. Вы вспоминаете все больше и больше, Кристин. К вам возвращаются воспоминания. И будут возвращаться все чаще… Вам есть чему радоваться!
Но я не чувствовала радости. Я была в недоумении. Это я с ним флиртовала или он со мной? Он первый накрыл мою руку своей, но я не возразила и не попыталась освободиться.
— Вы непременно должны продолжать записывать! — сказал доктор Нэш, возвращая мне дневник. И я пообещала, что буду.
Теперь, у себя в спальне, я пытаюсь убедить себя, что ничего плохого не делаю. И все же мне стыдно. Потому что я испытала удовольствие. Его внимание, чувство близости. На миг, позабыв о том, что происходит вокруг, я испытала краткий всплеск радости. Я почувствовала себя привлекательной. Желанной.
Я подошла к ящику с бельем. Из глубины я извлекла комплект: черные шелковые трусики и лифчик. Надела их — я знала, что это мои вещи, знала, но не чувствовала — и непрестанно думала о своем дневнике, спрятанном в шкафу. Что подумает Бен, если найдет его? Если прочтет все, о чем я писала и что пережила? Поймет ли он?
Я подошла к зеркалу. «Поймет! — сказала я себе. — Должен понять». Я стояла и изучала свое тело, глазами и на ощупь. Я исследовала его, проводя пальцами по всем изгибам и впадинам, словно оно было для меня открытием. Даром. Который надо обрести заново.
Не знаю, сколько времени я так стояла. Время для меня тянется бесконечно, почти бессмысленно. Десятки лет миновали, не оставив и следа. Минуты вообще не в счет. Бой часов внизу был единственным признаком того, что время течет. Я смотрела на свое тело, на отяжелевшие бедра и ягодицы, на темные волосы на ногах, под мышками. В ванной я нашла бритву, намылила ноги и провела холодным лезвием по коже. Я наверняка делала это и раньше, причем сотни раз, и все же это был очень странный ритуал, даже смешной. Брея колено, я порезалась — укол боли, а затем алая струйка, которая проделала извилистую дорожку, а потом потекла вниз по ноге. Я тронула ее пальцем, размазав кровь, словно сладкую патоку, и поднесла к губам. Вкус мыла и нагретого железа. Я еще чуть-чуть посмотрела, как течет кровь по моей гладкой ноге, потом промокнула ее влажной салфеткой.
Вернувшись в спальню, натянула чулки. Надела черное облегающее платье. Вынула из шкатулки с украшениями золотую цепочку и серьги. Затем села перед туалетным столиком, накрасилась, завила волосы, брызнула лаком. Брызнула духами на запястья и за ушами. И все это время какое-то воспоминание силилось всплыть на поверхность. Словно со стороны я наблюдала, как натягиваю чулки, пристегиваю их к поясу, застегиваю лифчик, но не здесь, а когда-то давно, в другой комнате. В ней тихо. Лишь приятно играет музыка. Я слышу голоса, где-то хлопают двери, раздается приглушенный уличный шум. Я уверена в себе и довольна. Поворачиваюсь к зеркалу и вглядываюсь в свое отражение в мерцании свечей. «Неплохо, — думаю я. — Даже очень неплохо».
На этом воспоминание обрывалось. Оно притаилось где-то совсем близко, я даже могла разглядеть детали, выхватить какие-то образы, краткие моменты, но дальше дело не шло. Я увидела на прикроватном столике бутылку шампанского и два бокала. А на кровати букет цветов и открытку. Я поняла, что нахожусь в номере отеля, одна, и жду мужчину, которого люблю. Вот я услышала стук в дверь, поднялась, подошла к двери… Но тут все обрывается, словно я смотрела телевизор, и вдруг изображение исчезло. Я огляделась и снова увидела свою родную спальню. Хотя женщина, которая смотрела на меня из зеркала, казалась незнакомкой, а макияж и сбрызнутая лаком прическа усиливали это чувство отчуждения еще сильнее, чем обычно. Я чувствовала, что готова. К чему, я до конца не осознавала, но я была готова. Я спустилась вниз, в прихожую, и стала ждать мужа, мужчину, за которого вышла замуж. Которого любила.
«Люблю, — напомнила я себе. — Я его люблю».
Я услышала, как в двери повернулся ключ, шарканье подошв по коврику. Что это, свист? Или звук моего дыхания, тяжелый, прерывистый?
Раздался голос:
— Кристин! Кристин, все в порядке?
Он прокашлялся, повесил куртку на вешалку, поставил на пол свой портфель. Потом громко сказал:
— Все в порядке, дорогая? Я звонил тебе днем, оставил сообщение.
Заскрипели ступеньки. На миг мне показалось, что он пройдет сразу в ванную, или в свою комнату или к себе в кабинет, даже не заглянув ко мне, и я подумала: вот дурочка, разоделась тут в пух и прах в ожидании собственного мужа, которого знаю сто лет. Мне захотелось снять это платье, смыть макияж и снова стать самой собой. Но тут я услышала, как он закряхтел, снимая ботинок, потом второй, и поняла, что он надевает тапочки. Ступенька снова скрипнула, и он вошел в комнату.
Ознакомительная версия.
