Но какими бы тщательными ни были мои поиски, я сомневался, что найду ту самую фигуру. А если бы нашел, скорее всего, пожалел, что начал ее искать.
Когда эта фигура стояла в дверном проеме между коридором и лестницей, свет потолочной лампы падал прямо на нее. Ныне капюшоны на монашеских рясах не такие глубокие, как в Средневековье. Материя не нависает надо лбом и не скрывает лицо, особенно если на него падает свет.
У фигуры в дверном проеме лица не было. И не только лица. Свет, попадающий под капюшон, не находил поверхности, от которой мог бы отразиться, только ужасающую черную пустоту.
Как только я окончательно убедил себя, что увидел саму Смерть, у меня тут же возникло желание поесть.
Я пропустил завтрак. Если бы Смерть забрала меня до ленча, я бы отправился на Ту сторону очень, очень голодным.
А кроме того, на пустой желудок я плохо соображаю. Недостаток сахара в крови замедляет процесс мышления. Если бы я позавтракал, то, наверное, смог бы понять, что хотел мне сказать Джейкоб.
Кухня в монастыре большая, но при этом очень уютная. Возможно, потому, что от царящих на ней запахов рот сразу наполняется слюной.
Когда я вошел, воздух благоухал корицей, коричневым сахаром и тушенной с яблоками свининой. Понятное дело, есть захотелось еще сильнее.
Готовкой занимались восемь сестер, все с раскрасневшимися, улыбающимися лицами, некоторые с пятнами муки на щеках, с закатанными рукавами, в синих фартуках поверх белых ряс. Две сестры пели, и их мелодичные голоса радовали слух.
У меня возникло ощущение, что я попал в какой-то старый фильм и сейчас на кухню вбежит Джулия Эндрюс[19] в костюме монахини, напевая песенку церковной мышке, сидящей у нее на тыльной стороне ладони.
Когда я спросил сестру Реджину-Марию, можно ли мне сделать сэндвич, она ответила, что приготовит его сама. Легко и непринужденно орудуя ножом, что вроде бы не свойственно монахиням, она отрезала два больших ломтя от толстого батона, потом два тонких ломтика от окорока, один кусок хлеба смазала горчицей, второй — майонезом. Быстренько собрала ветчину, швейцарский сыр, порубленные оливки, салат, помидоры и хлеб в кулинарное чудо, придавила рукой, разрезала на четыре части, положила на тарелку, добавила маринованный огурчик и протянула мне. Я за это время едва успел помыть руки.
Тут и там у боковых столиков на кухне стояли табуретки, где ты мог выпить чашечку кофе или съесть сэндвич, не путаясь под ногами. Я огляделся, чтобы выбрать самую подходящую… и увидел Родиона Романовича.
Бородатый русский работал за длинным столом, на котором стояли десять пирогов. Покрывал их шоколадной глазурью.
Рядом, на том же столе, лежала книга о ядах и знаменитых отравителях. Я заметил, что закладка вставлена где-то на пятидесятой странице.
Заметив меня, он нахмурился и указал на соседнюю табуретку.
Человек я дружелюбный, никого не люблю обижать, вот и не нашел повода отклонить предложение, даже если оно исходило от русского, возможно, потенциального убийцы, которого слишком уж интересовали причины моего появления в гостевом крыле аббатства.
— Как идет ваше духовное обновление?
— Медленно, но плодотворно.
— Раз уж кактусов здесь нет, мистер Томас, во что вы будете стрелять?
— Не все повара блюд быстрого приготовления медитируют под пистолетные выстрелы, сэр. — Я откусил кусок сэндвича. — Некоторые предпочитают метать ножи.
Романович продолжал покрывать глазурью первый из пирогов.
— Я вот нахожу, что выпечка успокаивает и настраивает на размышления.
— Так вы сами испекли пироги, не только покрываете их глазурью?
— Совершенно верно. Это мой лучший рецепт… пироги с апельсиново-миндальной начинкой и глазурью из темного шоколада.
— Звучит неплохо. И сколько людей на текущий момент вы отравили своими пирогами?
— Я давно потерял счет, мистер Томас. Но все они умерли счастливыми.
Сестра Реджина-Мария принесла мне стакан кока-колы, я ее поблагодарил, а она сказала, что добавила в стакан две капли ванили, зная, что я люблю привкус ванили.
— Вы всем нравитесь, — заметил Романович, когда сестра отошла.
— Скорее нет, чем да, сэр. Они — монахини. И должны со всеми ладить.
В лоб Романовича, вероятно, был встроен некий гидравлический механизм, позволяющий очень уж низко надвигать брови на глаза, когда настроение русского ухудшалось.
— Обычно я с подозрением отношусь к людям, которые всем нравятся.
— В добавление к импозантной фигуре вы еще и на удивление серьезны для верзилы.
— По рождению я — русский. Мы иной раз бываем серьезными.
— Я все время забываю о вашем русском происхождении. Вы настолько лишились акцента, что люди принимают вас за уроженца Ямайки.
— Вы, наверное, удивитесь, но никто и никогда не спрашивал меня, родился ли я на Ямайке.
Он закончил покрывать шоколадной глазурью первый пирог, отодвинул его в сторону, поставил перед собой второй.
— Вы знаете, кто такой верзила, не так ли?
— Верзила — это уроженец штата Индиана или живет там.
— Готов спорить, именно так об этом слове написано в толковом словаре.
Он промолчал. Продолжил покрывать глазурью второй пирог.
— Поскольку вы по рождению русский и сейчас не живете в штате Индиана, то никакой вы не верзила.
— Я — эмигрировавший верзила, мистер Томас. Когда вернусь в Индианаполис, то тут же стану настоящим верзилой.
— Став верзилой, остаешься им навсегда.
— Совершенно верно.
Маринованный огурчик так приятно хрустел на зубах. Я задался вопросом, а не добавил ли Романович чего-то смертельного в маринад в банке с огурчиками.
— В Индианаполисе разветвленная сеть публичных библиотек, — указал я.
— Это точно.
— А также восемь университетов и колледжей, в каждом из которых есть своя библиотека.
Не отрывая взгляда от пирога, Романович сменил тему:
— Вы только в носках, мистер Томас.
— Так удобнее шпионить за людьми. При таком количестве библиотек в Индианаполисе легко найти место библиотекаря.
— На самом деле конкуренция в нашем деле огромная. Если бы вы надели резиновые боты на «молнии» и вошли через раздевалку, которая примыкает к кухне, то доставили бы сестрам меньше хлопот.
— Я скорблю о том, что испачкал пол монастыря, но мне недостало ума захватить с собой пару резиновых бот на «молнии».
— Как странно. Вы производите впечатление молодого человека, который всегда все предусматривает.
— Это только впечатление, сэр. Обычно я действую по обстановке. Так в какой из этих многих библиотек вы работали?
— В Библиотеке штата Индиана, которая расположена напротив Капитолия, в доме сто сорок по Северной Сенатской авеню. В этой библиотеке более тридцати четырех тысяч наименований книг, как об Индиане, так и написанных писателями из Индианы. Библиотека и генеалогическое отделение работают с понедельника по пятницу, с восьми утра до половины пятого вечера, с восьми тридцати до четырех по субботам. Закрыты по воскресеньям и в дни праздников, национальных и штата. Экскурсии проводятся по предварительной договоренности.
— Совершенно верно, сэр.
— Само собой.
— Третья суббота мая, день ярмарки округа Шелби, я думаю, в Индианаполисе самый знаменательный день в году. Вы согласны, сэр?
— Нет, не согласен. Третья суббота мая — день фестиваля цимбалистов в округе Шелби. Если вы считаете, что концерты местных и получивших национальную известность цимбалистов собирают огромные толпы зрителей и проводятся на многотысячных аренах, то вы — еще более особенный молодой человек, чем я думал ранее.
Какое-то время я молчал, дожевывая сэндвич.
Когда я облизывал пальцы, Родион Романович спросил:
— Вы знаете, что такое цимбалы, не так ли, мистер Томас?
— Цимбалы, — ответил я, — это музыкальный инструмент с деревянным корпусом трапецеидальной или прямоугольной формы с натянутыми металлическими струнами, по которым бьют палочками или колотушками.
Мой ответ его определенно повеселил, хотя лицо и оставалось мрачным.
— Готов спорить, именно так об этом слове написано в толковом словаре.
Я ничего не ответил, только долизал пальцы.
— Мистер Томас, вам известно, что в эксперименте, за которым следит человек, субатомные частицы ведут себя иначе, чем в точно таком же эксперименте, который проходит без наблюдателя, и результаты анализируются после его завершения?
— Конечно. Все об этом знают.
Он приподнял одну из кустистых бровей.
— Все, вы говорите. Тогда вы понимаете, что сие означает.
— По крайней мере, на субатомном уровне человек может частично менять реальность, — ответил я.
