Виктор Суворов - Змееед

Закон от 7 августа 1932 года «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении социалистической собственности» предусматривает расстрел с конфискацией имущества за хищение грузов с железнодорожного транспорта, а так же государственного, колхозного и кооперативного имущества. При смягчающих обстоятельствах расстрел может быть заменен тюремным заключением сроком не менее десяти лет с конфискацией имущества. Так что тот, кому за кражу двухсот метров пошивочного материала впаяли десять, пятнадцать или двадцать лет ГУЛАГа, должен радоваться: повезло, могли бы и шлепнуть.

В народе сия забота рабоче-крестьянской власти о сохранении социалистической собственности именуется «Законом о трех колосках». В тот жуткий 1932 год в самых хлебных районах страны люди миллионами в диких муках умирали от голода, потому как хлеб шел на экспорт. А тот, кто осмеливался собирать в поле упавшие с комбайна, никому не нужные колоски, получал расстрел. Или, при смягчающих обстоятельствах, как минимум десятку с конфискацией..

Что же говорить о начальнике Дальстроя, который ворует не пошивочный материал и не брошенные в поле колоски? В одном только перехваченном чемодане обнаружено и взято на учет 32 килограмма 263 грамма золотого песка и шесть самородков общим весом 413 грамм. А сколько всего тех чемоданов начальник Дальстроя Ягоде переправил? И сколько для себя притырил? Где у него смягчающее обстоятельство? У него не смягчающее, у него — отягчающее. Он начальник. Он на службе. А получателем является сам товарищ Ягода. Ему сколько за такие дела надо влепить?

— Ну что, Дракон, попался товарищ Ягода?

— Нет, Сей Сеич, не попался.

— Как так?

— Да все так же. Ягода этот груз не получил, доказать, что груз был адресован ему, у нас не получится. Кто знает, может быть, получателем является один из заместителей Ягоды, а он сам об этом деле ничего не знает.

— У нас все получится! Пропал курьер, об этом знает только Ягода и его личный секретарь Буланов. Только они ищут пропавшего курьера. Значит, груз — для них.

— Хорошо, Сей Сеич, докажешь ты Сталину, что во главе всего этого воровства стоит Ягода, да только ничего Сталин делать не будет. За Ягодой и не такое числится. В 1930 году заместитель Ягоды товарищ Трилиссер собрал документы. Из документов следовало, что Ягода свою героическую биографию сочинил и выдумал. А еще из документов следовало, что революционер Ягода — провокатор царской полиции.

— И…

— И товарищ Сталин документы Ягоде показал, сказал, что документам не верит, а Трилиссера сбросил с высокого поста. Доносчику — первый кнут! Сейчас Трилиссер — мелкий начальник в какой-то комиссии по контролю над чем-то. Это глубочайшее падение с должности заместителя главы тайной полиции. Падение не завершилось. Трилиссер все еще летит вниз. Со свистом. И, думаю, до самого дна ему лететь. Вот и мы с тобой соберем доказательства, все их выложим Сталину и получим по шее. А Ягода добавит.

— Но почему же?

— Потому, что главная опасность для Сталина сейчас не в НКВД, а в самой партии, от всех мастей троцкистов, зиновьевцев, бухаринцев. У Ягоды свои планы, свои интересы, но они пока совпадают с интересами Сталина. Вся система власти предельно шаткая. Партия, Армия, НКВД — как три снопа в поле, друг на друга опираются. Убери один — остальные завалятся. А Сталин сверху — на трех шатающихся. Как только кто-то уберет Ягоду, так товарищи по партии съедят Сталина. Да и в Армии желающих в достатке.

— Но если сам Ягода готовит заговор?

— А вот этому Сталин не верит.

— Да почему же?

— Да потому, что у Ягоды не меньше врагов, чем у самого Сталина. И единственный способ борьбы против Ягоды — пустить слух, что он готовит переворот. Сталин и это понимает. Потому слухам не верит. Доказательства нужны.

— Доказательств у меня нет. Но есть у нас еще одна зацепка.

— Говори, Сей Сеич.

— Надо такое против Ягоды выдвинуть, чтобы никто не посмел его защищать. Даже Сталин.

— Что же ты выдвинешь?

— В 1918 году Ягода был участником покушения на Ленина.

Осмотрелась она: куда это ее занесло? В дверь постучала: кормить будете? А то ведь от Конотопа до Москвы сама она про еду не вспомнила, и ей никто не напомнил. Теперь сообразила, что тут надо свои права защищать, иначе затопчут, сомнут и раздавят.

— Эй, кто там, голодом морить будите — жалобу сочиню товарищу Калинину!

Ответил ей грубый женский голос:

— Тамбовский волк тебе товарищ. Не стучи, сейчас принесут.

Снова она осмотрелась: да где же это я?

Громыхнули засовы, растворилась дверь, одна тетка в синем берете ГБ поднос внесла, другая в дверях осталась, резиновой дубиной поигрывая.

Поставила тетка поднос на стол, салфетку сняла.

И ушли обе, снова дверью грохнув, засовами заскрежетав.

А у девочки нашей сомнения отпали. Так это же в Кремле! Где же еще? Где это стены такой толщины, где своды такие? Где найдешь такие решетки узорчатые, вроде ювелирами сработанные? Где так чисто и сухо, где это в подвале воздух такой свежий? И где так арестантов кормят? Это явно не тюрьма. Это помещение, в котором только иногда особо важных узников прячут.

Ночь глубокая, потому нет ей ни супа, ни котлет отбивных с картошкой, зажаренной по-французски, зато есть бутерброды хлеба черного душистого с маслом, горчицей, ломтиками окорока и копченой колбасы. И чай горячий, крутой, цвета коньяка. Но не чай и не бутерброды убедили ее. Убедил поднос, тарелки и салфетка раскрахмаленная. Так где же такая жизнь арестантам? Не на Колыме же! И не на Соловках. Да, это Кремль! И принесли ей все это не из уважения, не из почтения. Просто тут, в Кремле, по-другому никого кормить не умеют. Рады бы баландой лагерной угостить, да не обучены.

Есть она не стала. Добилась своего — первая победа! Дальше — голодовка. В знак протеста. Сухая голодовка. Ни чая, ни воды. Можете забрать свой поднос.

Итак, это Кремль. А где в Кремле? Это может быть или Теремной дворец, или Потешный. Или, возможно, Сенат. А почему бы не Большой Кремлёвский дворец? И вправду, а почему бы и нет?

Помещение, в котором она находится, — это все же не подвал и не первый этаж. Это цоколь, это мощный постамент дворца. Зачем нужен цокольный этаж? Затем, чтобы вознести первый этаж выше над землей. Проще говоря, поднять его окна до такой высоты, чтобы в них с улицы не заглядывали. Это и безопасность повышает. Если огромные окна первого этажа закрыть решетками, то будет очень даже некрасиво. Но если этаж поднять над землей, то можно обойтись без решеток. А вот небольшие окна цокольного этажа — в решетках, это вида не портит. Наоборот, придает зданию солидности. Цоколь должен быть тяжелее и крепче остального здания даже и по своему виду.

Здание с цоколем совсем по-другому смотрится. Но это не только эстетика. В цокольном этаже вон сколько всего можно разместить. Вытянулась Настя на солдатской кровати, закрыла глаза и постаралась начертить в своем воображении идеальный цоколь дворца, исходя из предположения: кабы я была царица.

Рассказ Сей Сеича оказался простым и коротким.

В 1918 году, когда его забрали в кремлевскую охрану, вождей было трое: Ленин, Троцкий, Свердлов. Ленин и Троцкий возвышались над страной, как два утеса. А Свердлов — в тени. За стенами Кремля мало кто его знал, мало кто догадывался о его роли. Но главным был он. Свердлов происходил из числа террористов самого крайнего толка. Вся жизнь с ранней юности — в террористическом подполье. И вдруг — властелин России.

Свердлов не произносил пламенных речей, не писал фундаментальных работ, которые могли бы украсить золотой фонд марксизма, он ни с кем не ругался. Но он контролировал все. Разногласия со своими соратниками из кремлевской избы не выносил, всероссийских дебатов и дискуссий не учинял. Просто несогласные с ним почему-то быстро умирали.

Вот и с Лениным товарищ Свердлов сцепился. Но долго препираться не стал: у тебя такое мнение, а у меня другое, не будем спорить. Вроде и помирились. Вроде и разногласий никаких между ними. Но раз в неделю все партийные вожди, кроме самого Свердлова, выезжали на заводы, фабрики, в полки и дивизии, а то и просто на площади, говорили речи перед народными толпами. Свердлов все это в руках держал, распоряжался: тебе на Пресне народ вразумлять, тебе — на площади перед Большим театром.

Был самый конец августа. Вот прямо как сейчас. Для выступления Свердлов назначил Ленину завод Михельсона. И так случилось, что всех вождей Свердлов посылал с охраной, а Ленину охранников в тот день не досталось.

Приехал Ленин на завод только со своим водителем — никто Ленина из заводского комитета не встречает. Отговорил Ленин в цеху, выходит к автомобилю своему — никто из заводского комитета его не провожает. И тут темным вечером в Ленина стреляют неизвестные. Чекисты хватают на улице женщину по имени Фанни Ройд, она же Каплан. Никаких улик против нее нет. Ни свидетелей, ни вещественных доказательств. Женщина эта, если не явно сумасшедшая, то, во всяком случае, весьма к этому была близка. И она призналась.