Брук рассмеялась и остановилась у своей дверцы. На сей раз я открыл ее без заминки, я предвкушал это, заранее наслаждался запретным прикосновением к ручке. Она не ездила в моей машине с начала каникул, но дверца все равно оставалась особенной: она так долго была дверцей Брук, что уже не могла стать ничьей другой. Я сел на водительское место и вытащил ключи.
— Куда мы едем? — спросил я.
— Давай по порядку, — сказала она и с шутливым упреком погрозила мне пальцем. — Ты еще не одет.
Я посмотрел на себя:
— Не одет?
Это меня и беспокоило: несмотря на все усилия, я что-то сделал не так. Она выглядела куда изысканнее меня; рядом с ней я, наверное, смотрелся жалким клоуном.
— Нет, я полагаю, Джон и Брук одеты, — ответила она, улыбаясь, — но мы больше не Джон и Брук, мы туристы.
Что? Такого я никак не ждал.
— И куда мы едем?
— Мы едем в экзотический город Клейтон, — заявила она, вытаскивая из сумки груду одежды.
Мне она протянула яркую гавайскую рубашку:
— Надевай.
Мои предположения относительно предстоящего вечера рухнули окончательно — я думал о рыбалке или о поездке в кино, но она изобрела нечто принципиально другое. Я десятки раз прокручивал в уме этот вечер, но ничего подобного мне и в голову не приходило.
Брук вытащила из сумки еще одну пеструю гавайскую рубашку для себя и большую черную фотокамеру на разноцветном ремешке. Я не очень-то разбирался в свиданиях — сегодняшнее было у меня вторым в жизни. Но я никогда не видел в городе подростков, одетых туристами, так что этот сценарий даже я не рискнул бы назвать обычным.
— Ты умеешь убедительно разговаривать с акцентом? — спросила Брук.
— Боюсь, что нет.
— Я могу говорить с дурацким русским акцентом, — похвасталась она, надевая широкополую шляпу. — Думаю, так сойдет.
Я толком не понимал, что делать, но мне было так хорошо с Брук — смотреть на нее, болтать с ней. Что бы она ни предложила, я согласился бы на все, лишь бы оставаться рядом. Я взял гавайскую рубашку и взглянул на Брук, придумывая, что бы такое смешное сказать.
— Ты имеешь в виду, что твой русский акцент дурацкий или что русский акцент вообще дурацкий?
Глупо прозвучало, нужно лучше работать головой.
— Не смей шутить над акцентами, — хриплым голосом произнесла она.
Так разговаривают злодеи в фильмах про Джеймса Бонда. Наверное, она долго тренировалась.
— Тебя зовут Борис, а меня — Наташа. Надевай рубашку.
Я смотрел, как она натягивает рубашку поверх одежды. Находиться рядом с ней, смотреть на нее без всяких ограничений — я испытывал тот самый запретный восторг, который почувствовал, открывая перед ней дверцу. Она вытащила волосы из-под своей маскарадной, не по размеру большой рубашки, и они золотистой волной упали ей на спину. Странный диссонанс приводил меня в недоумение: она по-прежнему оставалась Брук, моей неприкосновенной фантазией, но при этом была кем-то другим. Кем-то настоящим и, да, очень даже прикосновенным.
«Не нарушай правила».
— Знаешь, — заметил я, — ты такая необычная, когда узнаешь тебя поближе.
Брук мелодраматически подняла брови:
— Тебе не нравится мой план?
— Да что ты! — сказал я, надевая гавайскую рубашку поверх своей.
У меня возникло головокружительное ощущение, будто я — не я, а кто-то другой, словно я вышел из шкуры Джона Кливера. Я стал Борисом, а у Бориса не было тех проблем, от которых страдал Джон.
— По-моему, ты все здорово придумала.
— Прекрасно, — сказала она, надевая броские солнцезащитные очки. — В туристической брошюре про Клейтон написано много хорошего. Мы начнем с местной кухни: «Френдли бургер».
— Ты уверена, что хочешь поесть во «Френдли бургере»? В городе есть и более приятные места.
— Ты этого не знаешь, — строго возразила она, грозя пальцем. — Борис никогда не был в Клейтоне.
Я откинулся и уставился на нее — она и вправду собиралась играть роль и соблюдать свои смешные правила. Если бы она только догадывалась, какой я крутой специалист по смешным правилам!
— Если я не был в Клейтоне, я вообще не представляю, где здесь что.
Брук торжествующе улыбнулась и вытащила из кармана пачку бумаги:
— Вот. Я скачала карты из Интернета.
Я рассмеялся и завел машину, и Брук стала зачитывать мне рекомендации по маршруту. Мы следовали им в точности, изображая полное незнание города, и добрались до «Френдли бургера» не намного позже, чем если ехали бы нормально. Как только я припарковался, Брук выскочила из машины и вцепилась в проходившую мимо женщину, сунув ей в руки камеру.
— Мы с друг приехать издалека, — сказала она со своим злодейским акцентом. — Вы сделать фото?
Потрясенная женщина несколько секунд смотрела на нее и неуверенно кивнула. Мы с Брук встали напротив выцветшей вывески «Френдли бургера», с глупым видом показывая на нее, и женщина сфотографировала нас. Брук поблагодарила, забрала камеру и проделала то же самое с другими людьми в кафе. Нас сняли на фоне прилавка, меню и даже дребезжащего игрушечного поезда, который бегал под потолком. Я смотрел, как она свободно перетекает из одного разговора в другой, оставляя собеседников слегка недоуменными, но улыбающимися. Наконец она заказала два сырных бургера с жареной картошкой из Франции, и мы уселись есть. Я вонзил зубы в бургер, почувствовал вкус мяса и улыбнулся.
— Мне нравится это место, — произнес я, надкусывая соломинку картошки фри. — Хорошая американская еда. Мы станем жирными, как американцы.
Когда она жевала, мышцы у нее на шее едва заметно, но очень завлекательно двигались под кожей.
— Что теперь?
— Поедем дальше. По туристическим местам. Окружной суд. Музей обуви.
— О, Музей обуви, — протянул я, радостно улыбнувшись.
В сущности, музей был домом какого-то психа, который заставил его полками с обувью и разным сопутствующим хламом, скопившимся у него за жизнь. Такие музеи остались только «в самом сердце Америки», и лишь благодаря тому, что уникально безвкусны. Для местных музей давно превратился в источник нескончаемых шуток, но другими туристическими достопримечательностями Клейтон не обзавелся, а заглянуть в музей вместе с Брук, наверное, будет весело. Я представил, как она фотографирует обувь, затаив дыхание и изображая неподдельное восхищение.
— Мы туристы, — невинным тоном объяснила она. — Рекламный щит на шоссе приглашал в Музей обуви, и мы пойдем в Музей обуви.
— Потрясающе. Или как там мы, русские, говорим? Спутник.
Она рассмеялась:
— Спутник?
— По-русски это значит «потрясающе». А то, что запустили на орбиту, назвали так совершенно случайно; они его построили, посмотрели и сказали: «Спутник!» Вот и привязалось. С тех пор им все время за это неловко.
Брук снова рассмеялась и покачала головой.
— Ты имел в виду, нам все время неловко. Ведь мы коренные русские. В первый раз за границ, — добавила она с акцентом.
Я улыбнулся. Было так забавно представлять себя кем-то другим, это снимало камень с души, словно мое прошлое, страх, напряжение — все исчезло. Не осталось никаких забот.
Никаких последствий.
Я доел картошку фри и наклонился к Брук.
— Значит, мы — Борис и Наташа? — спросил я. — А как мы познакомились?
Она встретилась со мной взглядом сквозь стекла дешевых солнцезащитных очков:
— Мы выросли в одном небольшом городке под Москвой. В Клейтонграде.
— Выходит, мы знаем друг друга всю жизнь.
— Да, бо́льшую часть жизни. Мы старые друзья.
— Мы должны быть очень хорошими друзьями, раз отправились путешествовать вдвоем, — заметил я. — Я хочу сказать, Борис с кем угодно в Америку не поедет.
Едва заметная улыбка коснулась уголков ее губ.
— И Наташа тоже.
Мне хотелось протянуть руку, прикоснуться к ней, почувствовать пальцами ее кожу. Я никогда не позволял себе даже думать о таком, хотя это не останавливало мое подсознание, и ночь за ночью мне снилось ее тело на бальзамировочном столе. Я мыл и расчесывал ее волосы, обтирал прекрасную бледную кожу, массировал скованные трупным окоченением мышцы, пока они не становились послушными и теплыми под моими руками. Были и другие сны, более темные, но я гнал их прочь, как всегда. Я не помышляю о насилии. 1, 1, 2, 3, 5, 8, 13.
— Я думаю, наша поездка в Америку удалась. Спасибо, что позвала.
— Спасибо, что согласился.
Казалось, что весь мир сжался, сосредоточился на этом моменте. Я хотел, я нуждался в том, чтобы дотронуться до ее руки. Прежде я бы никогда не осмелился, потому что бог знает на какие мысли это навело бы меня. Навело бы Джона. Джон не имел права даже глядеть на нее, а прикосновение было верхом недозволенного. Но не для Бориса. Борис свободно смотрел на нее. Бориса не сдерживали правила. Не терзал страх. Прикосновение к ее руке не грозило никакой опасностью, это всего лишь рука. Она касалась стола, скамьи, еды — почему бы не прикоснуться ко мне? Я протянул твердую уверенную руку и накрыл ее пальцы своими. Они оказались гладкими и мягкими, как в моих снах. Я задержал руку на несколько мгновений, ощущая поверхность ее кожи, очертания костяшек, колючие кристаллики соли, оставшейся от картошки. Она ответила мне пожатием — дрожащим, волнующим, живым.
