Затем, выйдя наружу, она к нему присмотрелась: он потирал локоть и выглядел мрачно, будто был брошен семьей и друзьями. Он был не плох собой, но с долей какой-то необъяснимой грусти в глазах. Она заговорила с ним, не собираясь того, удивившись самой себе и тому, как слова сами начали выходить у нее изо рта. И она рассказала ему свою сумасшедшую историю о переломанной пятке. Чтобы ему стало легче. Зачем ей захотелось, чтобы этому, совсем незнакомому ей парню стало легче? Она не знала, но затаившееся любопытство в глубине ее тела начало говорить само за себя: когда он посмотрел прямо ей в глаза, то по ее венам что-то потекло — взгляд, который она не смогла себе объяснить. Самым подходящим объяснением, наверное, было то, что это был не только взгляд, он еще и слушал — не только ее голос, но и какую-то неслышимую сладкую музыку, идущую из ниоткуда. И это ниоткуда было в ней самой.
Она не влюбилась в него, и не сделала этого в следующие двадцать минут — это случилось потом, когда они ели «пепперони» во «Дворце Пиццы» в «Моле». Она не знала, сколько еще продлится эта любовь?
Они уже не упускали случая, чтобы снова встретится, став настоящей влюбленной парой. Где бы они не шли, они держались за руки. Им очень нравилось бродить — по улицам Барнсайда и Викбурга, по набережной реки Гренж, по тропинкам Джедсон-Парка, но больше всего времени они проводили в «Моле». Они уже не могли представить себя порознь, друг без друга, желали быть лишь вдвоем, но чтобы весь окружающий их мир это видел, наблюдал, принял и радовался за них.
Ее не покидало чувство гордости за него. Когда они встречали ее подруг или просто знакомых, то она прижималась к нему еще теснее. Однажды на выходе из магазина плакатов они столкнулись с Пэтти Амарелли и Лесли Кернс. Джейн и не думала скрываться от их завистливых взглядов, вкушая их явное благоговение, когда они вдвоем с Бадди шли за ними следом. Она не удерживалась, чтобы еще раз не взглянуть на него, пусть и не показывая того. Она любила, когда он касался ее спины, трогал лежащие на ней стянутые в хвостик волосы, и когда коротким выдохом сдувал чёлку, со лба падающую ему на лицо, или вдруг начинал смотреть на нее с таким удивлением, будто он только обнаружил ее рядом с собой и был рад этому своему открытию. Она не прекращала касаться его, тереться, держаться за его локоть, гладить его подбородок, шею, волосы.
Он стал вдруг слишком привередливо относиться к своей внешности, особенно к прическе. Когда парикмахер его стриг, то он пристально смотрелся в зеркало и следил, чтобы каждый волосок был на своем месте. Прежде он никогда не пользовался одеколоном или ароматическими шампунями, разве что обычным желтым мылом. Даже лосьон после бритья он открывал изредка, лишь чтобы снять раздражение, что требовалось не часто. Теперь он специально съездил в «Филен», чтобы в отделе парфюмерии купить флакон мужского одеколона «Дуновение Зефира». Он обрызгал щеки, подбородок, шею и руки, уже не зная, где одеколона было много, а где мало. Выйдя из комнаты, он столкнулся с Ади. Она остановилась, деликатно принюхалась и качнула головой.
— Бадди, — сказала она, ухмыльнувшись. — У тебя появилась девушка.
— Откуда ты знаешь? — спросил он ошеломленно.
— От тебя пахнет, — хмуро взглянув на него, она снисходительно улыбнулась. — Думаю, это великолепно, Бадди. Не вдавайся в детали. Но надо дать тебе полезный намек…
Полезным намеком был совет, как пользоваться одеколоном.
— Не брызгай одеколон прямо на себя, распыли по воздуху, а затем входи в это облако, — и продемонстрировала, как это надо делать. — Так ты не ударишь ее запахом, который будет легким, как и его название, и неуловимым для нее.
Будучи благодарным ее совету, он решил рассказать ей немного о Джейн — лишь самую малость. Он побоялся говорить об интимных моментах, которые были достоянием лишь их двоих — его и Джейн. Рассказать можно было лишь о хорошем, объяснимом и понятном всем. Он был краток: сказал, как ее зовут, и как они встретились. Ади не вдавалась в детали, она слушала внимательно, со странным выражением на лице, он позже понял, это было понимание и участие.
— Я рада за тебя, Бадди, — сказала она, легко коснувшись его плеча.
«Может, после всего, мы с Ади стали друзьями?», — подумал он, изумляясь тому, на что способна любовь.
И он понял, что окружающий его мир не насколько уж сер и невзрачен: цвета ярки, а заход солнца красочен, неоновые огни причудливы, а голоса птиц звонки. Мир полон веселья и шуток, смехом над всем, что может и не показаться смешным, например, глупости, отпускаемые Ренди Пирсом во время завтрака в школьном кафетерии. Вдруг, увидев в зеркале оскал своей идиотской улыбки, он подумал, что до этого все равно никому нет дела.
Определенно, кроме свиданий у каждого из них продолжалась жизненная рутина. «Надо сделать уроки», — могла сказать Джейн. И Бадди обнаруживал, что он также делает уроки. Иногда они встречались в публичной библиотеке Барнсайда и, сидя рядом за тесным столом в читальном зале, вместе делали домашнее задание. Он справлялся, и ее присутствие ему не мешало. Он стал старше, ответственнее, и понял, что в какой-нибудь день, если ему повезет, они поженятся, и он станет мужем, отцом — перспектива, от которой захватывало дыхание.
Будучи опьяненной любовью, Джейн будто плыла в невесомости. Ей казалось, что ее ноги еле касаются земли, и достаточно было легкого порыва ветра, чтобы улететь под небеса, будто воздушный шарик, который больше никогда не вернется на землю. И она боялась упустить землю из-под ног, потому что жизнь на земле начала казаться ей неправдоподобно сладкой. Весна взорвалась каскадом птичьих трелей и запахов цветов, а Джейн представила себя раскрывающимся цветком, будто в замедленном движении, как в диснеевском мультфильме (смешно и нереально). Гуляя вместе с Бадди, она ощущала себя женщиной, и в то же время маленькой счастливой девочкой, с каждым своим шагом открывающей для себя все великолепие окружающего ее мира. Хотелось прыгать как на батуте прямо в одежде, чувствовать, как шелк скользит по телу, и как нейлон обтягивает ноги. Ей нравились, когда каблуки ее босоножек щелкали об асфальт. Ей хотелось смеяться над собой, и крепко обнимать себя обеими руками. На ее теле появился миллион секретов, которых не было прежде, чем она повстречала Бадди. И ей изо всех сил захотелось с ним всем этим поделиться, в чем она нашла для себя неописуемую радость. Она часто обнаруживала, что ее глаза были переполнены слезами, но при этом она не плакала, а смеялась. Вместо душа она подолгу принимала ванну, тщательно натирая кончиками пальцев каждую складку своего тела. Она брала в руки свои груди, и рассматривала их: в порядке ли они?
В их отношениях нельзя было обойтись без ограничений, что делало необходимым установить между собой некоторые неоговоренные правила, которые не позволяли заходить им слишком далеко и давать волю своим природным инстинктам. Поцелуи не должны были быть слишком длинными, и не до всего на теле у каждого можно было дотронуться. Выпуклость ее грудей доводила его до бешенства, до болезненного сока во рту. Думая о них, он уже не знал, как удержать себя в руках. Но ее грудь никогда не оказывалась перед его глазами обнаженной. Обнимая ее и наслаждаясь сладким изгибом ее тела, Бадди все равно никогда не трогал ее за грудь, хотя однажды во время долгого поцелуя, когда их рты слились, языки переплелись, его рука легла на ее грудь и заерзала по ней. Она вздрогнула и оттолкнулась то него. Стало тихо. Но вот она появилась из темноты (они сидели на заднем сидении машины его матери) и коснулась его щеки. Ощутив на ней влагу, она поняла, что из его глаз текли слезы. И она обняла его нежно и деликатно, полюбив его за его слезы так, как прежде еще не любила.
Еще, в нем была какая-то непонятная ей скрытность, через которую она не решалась переступить. Он уходил в себя, глубоко погружался в свои мысли, становился недоступным, отчего она начинала паниковать, боясь, что он вдруг ускользнет из ее объятий и из ее жизни. Она хотела познакомить его с родителями, но у него каждый раз находилась причина, чтобы снова не зайти к ней в дом. Он не часто забирал ее у дома, и когда он это делал, то обычно сигналил в клаксон или просто ждал в машине. Чаще они встречались в центре города, в библиотеке или в «Моле». Хотя это подразумевало, что она туда должна была приехать на автобусе, что ее не смущало. Он также ехал на автобусе с другого конца Викбурга, к тому же с пересадкой. Она уже и не пыталась разобраться в том, почему он так избегал ее дома, но ускоряющееся сердце у нее в груди и короткие, сладостные, лишенные дыхания моменты при его появлении стирали все ее опасения.
Она думала, может ли она рассказать ему о разгроме у них в доме. Пару раз она пыталась об этом говорить, стараясь этого касаться как можно деликатней:
