Она почувствовала, как Майкл взял ее за руку, как будто намереваясь увести подальше от места, где произошло насилие, и откуда-то из глубин сознания пришла мысль о том, что она знает, что это Майкл, и ей даже не нужно поворачивать голову, чтобы убедиться в этом. Однако ее внимание было сосредоточено не на этом — она все еще пыталась вывести свой мозг из состояния «заглохшего мотора».
Но теперь она видела, что на красивом стуле с высокой спинкой кто-то сидит. Да, именно это она и видела, и что-то тут было не так, поскольку никто не стал бы сидеть здесь, в такой темноте. И что-то было ужасно не так с головой человека на стуле, хотя у него было хорошо знакомое Фран лицо. Что-то странное с глазами? Казалось, из глаз свисали темные ленты — ленты, которые были прикреплены к щекам.
Глаза.
Паралич и холод отступили, и Франческа снова обрела способность мыслить. Мысли путались и причиняли боль, но ей удалось припомнить, что Трикси говорила что-то неприятное об Ашвуде и показывала какие-то старые газетные заголовки. Они вспышкой пронеслись в мозгу, словно кадры фильма на порванном экране старого кинотеатра... "Изувеченные и брошенные умирать жертвы фон Вольф..." «Жуткие, несовместимые с жизнью увечья...» «Глаза, ГЛАЗА...».
Она глубоко и шумно вдохнула, ее мозг освободился, и она поняла наконец, что именно видит. Лежащая на полу ткань действительно была вельветовыми брюками — именно такие часто носила Трикси, — и туфли, валявшиеся под стулом, тоже принадлежали Трикси. Это были скромные туфли без каблуков с верхом из золотистой кожи: Трикси всегда говорила, что не смогла бы носить модные неустойчивые туфли.
Трикси. О боже! Это же Трикси сидит в неестественной позе на стуле, и безжизненные кисти подчеркивают мрачную окаменелость рук. Грубоватая и добрая Трикси, которая заново раздула старый скандал, чтобы иметь возможность наконец-то называть себя магистром гуманитарных наук, что позволило бы ей преподавать не только этим скучным и неинтересным четырнадцати— и пятнадцатилетним подросткам. Трикси, которая упрямо искала людей, которые могли быть полезны для прояснения деталей этой давней печальной истории, — и, наверное, довела парочку из них до белого каления, потому что она часто раздражала людей — милая-милая Трикси... бедняжка.
Ее голова с этими ужасающими черными следами под глазами была повернута к двери, как будто бы в ожидании, что кто-нибудь придет и найдет ее. Но она ничего не ждала, потому что была мертва, но даже если бы она была жива, она не могла бы ничего видеть, потому что...
Потому что кто-то воссоздал ужасную легенду Ашвуда вплоть до мельчайших деталей. В период между вечером понедельника и сегодняшним днем кто-то вонзил лезвие сначала в правый, а потом в левый глаз Трикси. Франческа это знала, потому что ей было видно, что лезвие, которое использовал убийца Трикси, торчит из ее левого глаза.
Студия вдруг заплясала вокруг Фран. Она сделала шаг назад, налетела на какую-то кучу старой одежды, размахивая руками, как будто старалась оттолкнуть от себя образ этого кошмара, сидящего на стуле.
— Ради бога! Уведите же ее отсюда! — злобно сказал Лайам, и Фран услышала свой собственный голос, который заверил, что с ней все в порядке и ей просто надо на свежий воздух...
И тут, слава богу, она оказалась на улице, ночная прохлада ласкала ей лицо, а Майкл говорил, чтобы она дышала медленно и глубоко; его рука обнимала ее, и Фран действительно было приятно, потому что ей казалось, что она вот-вот упадет.
— Мне очень жаль — я не хотела устраивать истерику. Через минуту со мной все будет в порядке...
— Да, конечно, сейчас все будет хорошо. Дэвлин уже звонит в полицию и «скорую помощь», скоро я отвезу вас куда-нибудь, где вы сможете выпить немного бренди или чего-нибудь еще. — Он помолчал. — Франческа, мне очень жаль, что вам пришлось все это увидеть.
Фран наконец-то смогла выпрямиться и обнаружила, что мир вокруг прекратил бешеную скачку.
— Майкл, она... она ведь мертва? Он все сразу понял.
— Да, — тихо ответил он, — она умерла.
Но никто из них не смел сказать, что они никогда не узнают, была ли Трикси еще жива, когда преступник бросил ее, и как долго ей пришлось умирать в этой темной заброшенной студии.
Эдмунд думал, что Трикси Смит скоро хватятся, а за этим последуют розыскные действия. Интересно, сколько потребуется времени, чтобы выяснить, что она ездила на студию «Ашвуд»? Может, неделя? Да, неделя кажется разумным сроком. Поэтому он настроился на то, что звонить ему начнут ближе к выходным, и подумал, что было бы интересно посмотреть, действуют ли законы психологии и повесят ли это дело на кого-то, для кого эти старые преступления являются идеей фикс.
Но, что бы ни решила полиция, как только они обнаружат Трикси, то скорее всего сразу же захотят поговорить с самим Эдмундом. Его отпечатки пальцев, разумеется, найдут на двери двенадцатого павильона, эксперты могут также обнаружить парочку его волосков — теперь столько детективных романов и сериалов про жизнь полицейских, что ловушки, в которые попадают преступники, теперь известны всем! Но то, что они там обнаружат, легко объяснить, ведь он не скрывает, что заходил внутрь. Он еще раз вспомнил все, что делал, и убедился, что не оставил в Ашвуде ни единой улики, которая могла бы послужить основанием для обвинения.
Не оставил он улик и в доме Деборы Фэйн, но тут нельзя было полагаться на случай.
Дом был большим и старым, он принадлежал семье многие годы, и Эдмунд не был уверен, что там, в каком-нибудь спрятанном от посторонних глаз уголке, не было опасных посланий из прошлого. После похорон он осмотрел содержимое всех шкафов и письменных столов, добросовестно рассортировав все, что нашел. Он обнаружил давно считавшиеся утраченными документы, удостоверяющие титул, и положил их в папку, которую потом поместил в банк.
Но, несмотря на все его усилия, в каком-нибудь тайнике у камина, к примеру, вполне могли оказаться неожиданные записки или фотографии, или старые письма могли свернуть и неосторожно использовать для утепления окон, или постелить в ящики кухонного стола или шкафов вырезки из старых газет... Поэтому утром в пятницу он поручил своей секретарше написать парочку длинных отчетов, что должно было занять ее на весь день (эти девицы всегда тайком убегают в парикмахерскую или часами сплетничают по телефону с друзьями), и поехал в дом, чтобы провести окончательную проверку, прежде чем утвердят завещание и ключи навсегда передадут ЧАРТ.
Методично осматривая комнату за комнатой, обращая особое внимание на задние стенки выдвижных ящиков и маленькие уютные местечки, которые могут скрывать опасные секреты, он размышлял, продаст ли благотворительная организация Майкла Соллиса дом и вложит деньги в дело, или же они действительно позволят своим подопечным жить здесь? Сказать по правде, Эдмунду было все равно, что именно станет с домом, он сам ни за что не хотел бы тут жить: место вызывало слишком много воспоминаний. Многие сочли бы, что дом стоит на отшибе (в самом конце ухабистой тропинки). Зато это было просторное здание с большим ухоженным садом, и, когда Эдмунд думал о цене, по которой его можно было бы продать, его ни на мгновение не мучило раскаяние за то, что он устранил с дороги Дебору Фэйн.
Напоследок Эдмунд оставил главную спальню в передней части дома. Вокруг стояла тишина, в окно пригревало неяркое осеннее солнце, и его лучи освещали не самый новый коврик на полу. На старомодном гардеробе красного дерева были выгоревшие отметины там, где солнце ежедневно светило в него в течение бог знает скольких лет. Одежда, некогда принадлежавшая Деборе Фэйн, была сложена в коробки и несколько чемоданов, готовая к отправке в местную благотворительную организацию, но Эдмунд проверил и их — прощупал карманы и подкладки, проверил закрытые на молнию отделы сумочек. Ничего. Он выпрямился и подошел к эркеру для последней проверки стоявшего около него комода и туалетного столика. И там, на дне маленького неглубокого ящика в центре туалетного столика, ключик к которому, казалось, можно было сломать ногтем, лежал длинный коричневый конверт.
Он настолько выцвел, что почти слился по цвету с поверхностью ящика — неудивительно, что Эдмунд не заметил его раньше. Возможно, там внутри ерунда какая-нибудь, но все же...
Вытащив конверт, он почувствовал, что по коже пробежали мурашки напряжения. «Там ничего нет, — подумал он. — Это старый конверт, и внутри него непременно окажется древний каталог семян, или забытый отчет из банка, или что-то вроде того». Но руки его дрожали, и он понял — что бы ни находилось внутри, это было действительно важным. Эдмунд несколько раз глубоко вдохнул и чрезвычайно осторожно вытащил содержимое конверта.
Тихая спальня закружилась перед его глазами, поплыла, рассыпалась на кусочки от слишком яркого солнечного света. У Эдмунда в глазах почернело, и он оперся о край туалетного столика, чтобы не упасть навзничь среди выделывающего акробатические трюки вихря света и пляшущих пылинок. Он понятия не имел, как долго просидел в этой позе, вцепившись в стол и ожидая, когда комната перестанет кружиться. Казалось, время остановилось, или Эдмунд просто перестал его чувствовать, но когда он наконец смог ослабить хватку, его тело била дрожь, он задыхался, как будто бы слишком быстро бежал, а на лбу выступили капли пота, и ему пришлось вытереть их носовым платком.
