Электронные часы стояли на столе министра, но он, чтобы сделать свое заключение более осязаемым и убедительным, приподнял левую руку и бросил взгляд на дорогие наручные часы.
– У меня только одна минута. Постарайтесь уложиться.
Министр поднялся с места и стал собирать бумаги, лежавшие перед ним.
Андрей понимающе качнул головой:
– Благодарю вас, господин министр, за доброту и внимание. Я ухожу. Но предупреждаю, что потом, когда жареный петух клюнет ваше ведомство в задницу и вам месяцами придется заглаживать последствия по одной только причине, что у вас не нашлось времени выслушать меня, вы вспомните эти минуты. Прощайте!
Андрей развернулся и по ковровой красной дорожке пошел к выходу.
С министром уже давно никто не позволял себе говорить в таком тоне. Он привык, что даже ученые, обогретые заботами государства, чьи имена можно найти в любой энциклопедии, люди, украшенные государственными орденами, обремененные академическими степенями и лауреатскими званиями, никогда не становились в позу, если министр говорил, что в данные момент не располагает возможностью для встреч и бесед, и единственное, о чем просили, – зарезервировать для них десять-пятнадцать минут в удобное для министра время, в день, удобный для них обоих.
Такое время, конечно же, находилось к взаимному удовлетворению сторон. Министр демонстрировал свою занятость государственными делами, от которых нельзя отщипнуть ни одной свободной минуты. Просители испытывали приятное ощущение собственной значимости, с которой пусть и не всегда охотно, но все же должен считаться высокопоставленный государственный муж.
Сказать, что министр жил и работал в режиме спокойного плавания, было бы большим обманом. Ядерная отрасль индустрии во все времена оставалась беспокойным хозяйством. Ежедневно в центр приходили сообщения с мест о неполадках ядерных реакторов электростанций, кораблей и подводных лодок, о нештатных ситуациях с оружием, содержащим ядерные компоненты. Беспокоили финансовые и технические проблемы, внезапные отключения электроснабжения на закрытых объектах, на предприятиях, добывающих расщепляющиеся материалы, обогащающие их и готовящие к промышленному использованию. Такого рода события порождали нервотрепку, привлекали внимание правительства и прессы, провоцировали запросы международных организаций и требовали от министра быстрых и точных решений.
И вдруг случайный гость с улицы, человек, которого в иные времена не пустили бы даже на высокие ступени здания Минатома, ведет себя с ним, членом правительства России, с недопустимым хамством, пытаясь навязать ему свои условия. Так и хотелось сказать: «Распустила вас демократия, уважаемый!», но что-то в тоне посетителя подсказывало, что им движет крайняя озабоченность и понять, в чем именно она заключается, просто необходимо.
– Хорошо, я вас слушаю.
– Не буду тянуть время. Начну с вопроса. Вам о чем-нибудь говорит название Ульген-Сай?
Министр бросил на Андрея пристальный взгляд, молча взял со стола пачку сигарет, сунул одну в рот, щелкнул зажигалкой, выпустил клуб дыма.
Андрей спокойно ждал ответа. Но дождался вопроса:
– У вас есть какие-то сведения из этого района?
– Есть. И не очень приятные.
– Садитесь. – Министр жестом показал на кресло. Сам нажал на клавишу интерфона. – Виктор Альбертович, отмените сбор начальников управлений. У меня срочное дело.
Слово Ульген-Сай, произнесенное Назаровым, заставило Аркатова на мгновение замереть в стойке охотника, услыхавшего шум приближения дичи.
– Откуда вам известно это название?
– Какая разница? – устало ответил Андрей. Его раздражало, что министр задает вопросы не по существу. Вместо того чтобы попытаться выяснить суть дела, он старается понять, каким образом человек приобрел свои географические познания.
– Вы из нашей системы?
– Что, похож на дурака? – Андрей сказал это нагло, не скрывая намерения задеть министра, обидеть его или хотя бы разозлить. И тот это понял. Но не вспыхнул раздражением, не завелся, а весело рассмеялся:
– Кажется, я вас допек. Ладно, садитесь. Будем говорить.
Министр родился за четыре года до первого ядерного взрыва, произведенного на Семипалатинском полигоне. Он пришел в атомную промышленность со студенческой скамьи, спустя более чем десять лет после смерти шефа НКВД Лаврентия Берии. Однако порядки и жесткие нормы секретности, заведенные прежним шефом, здесь продолжали жить в полной мере. Даже старые приятели, работавшие с Аркатовым в одном институте, но в разных лабораториях, боялись обмениваться своими впечатлениями. Здесь продукцию именовали «изделиями», промышленные и научные предприятия «объектами», сферы исследований – «тематическими направлениями», испытания «изделий» – «сессиями», крупным ученым придумывали псевдонимы или называли по инициалам: знающим было понятно, остальным знать было незачем.
Произнеси в этом кабинете слова Ульген-Сай кто-нибудь из своих, министр не проявил бы беспокойства. Но они прозвучали из уст человека с улицы, который по положению не должен был ничего знать ни об этом месте, ни о его расположении и назначении. А у Назарова это название прозвучало буднично, как нечто само собой разумеющееся, вроде Йошкар-Олы или Урюпинска, без флера таинственности и уважительного придыхания. И вся воспитанная суровыми временами приверженность министра к строгому соблюдению тайны приняла боевую стойку.
В системе атомной индустрии существовали десятки табу, которые соблюдались с поистине языческой строгостью. Только в узком кругу посвященные могли вслух называть места своих объектов, открыто обозначенные на географических картах: Желтые Воды, Хош-Тегерме, Приаргунск… Но даже среди своих никто не упоминал подлинные названия мест, вроде Кыштыма, помеченных радиационной проказой аварий. К числу запрещенных к упоминанию относился и Ульген-Сай, объект, где предполагалось провести необычную «сессию», настолько важную и чрезвычайно секретную, что даже в процессе подготовки ее именовали словом «портфель».
Ульген-Сай – «Мертвый Лог» – урочище в пустынных степях Казахстана – поражал воображение своими размерами и дикостью. Если Великий каньон в Америке стал результатом многовековых трудов реки Колорадо, то появление на ровных, как стол, просторах казахстанской степи рваной раны протяженностью в двадцать пять километров и глубиной в сотню метров даже среди ученых вызывало споры. Одни считали, что это след, оставленный космическим телом, которое ворвалось в атмосферу несколько миллионов лет назад. Другие доказывали, что провал образовался в результате тектонического разлома, безжалостно распоровшего тело земли.
Местные жители, кочевники-степняки, имели свое объяснение. Поскольку каньон создавал препятствие на пути перегона отар при кочевке, зловредное его значение относили к проделкам черта, который, на зло людям, разорвал землю когтями. Старики так и называли разлом – «Шайтан тырнак», что означало «Коготь черта».
Ульген-Сай был выбран для проведения подземных испытаний портативных ядерных зарядов, которые значительно позже с легкой руки болтливого российского генерала получили название «ядерные чемоданчики».
Объект для проведения «сессии» готовили капитально. Выбрали удаленное от троп цивилизации место. Ограничили до предела круг лиц, допущенных в зону. Затем проходчики специального горнопроходческого отряда пробили в скальной стенке каньона штольню, от которой в глубинах массива под прямыми углами проложили два штрека. В одном из них в специальной камере поместили устройство портативного ядерного заряда. Во втором штреке расположили контрольно-измерительные приборы. Им предстояло зафиксировать поведение боевого заряда от момента взрыва до разрушения всех устройств, фиксировавших физические процессы в ядерном заряде. Потом штольню забутили и заделали прочной железобетонной пробкой. К испытаниям все было готово, оставалось только получить команду из Москвы. Но ее не последовало.
Президент Советского Союза Горбачев, находясь в зарубежной поездке, в болезненном приступе горячки «нового мышления» пообещал миру навсегда покончить с ядерными испытаниями. Мгновенно из Москвы во все точки, где готовились эксперименты, полетели грозные команды – проведение взрывов прекратить.
Испытания свернули, финансирование их прекратилось, и заряд остался в глубине скал Ульген-Сая.
Все это Аркатов прекрасно знал: в те времена он был простым начальником отдела министерства, за испытания не отвечал и то, что произошло, его не касалось. И вот теперь проблема грозила упасть на него всей своей тяжестью, и еще неизвестно, чем могла кончиться министерская карьера, если не принять срочных и действенных мер. Но каких? Казахстан – суверенное государство и подступаться к проблеме без совета с министром иностранных дел значило опасно себя подставлять.
