— Я настаиваю на ударе молнии. Мне не нравится, когда вещи меняются и превращаются во что-то другое. А вот тебе предстоит кое от чего избавиться, подруга. Я привела в порядок свободную комнату, пойди и посмотри. Ты что-нибудь ела?
— Только пила.
— Ты хуже младенца, тебя надо кормить. Если я сделаю бутерброд, сможешь прожевать сама?
Она потащила Эву за собой вглубь квартиры.
Комната была выдержана в красных тонах: много плюша и бархата и тяжелые, темные шторы. Кровать, застланная покрывалом с золотой бахромой, казалась бесконечной. На полу лежал толстый красно-черный ковер, ноги проваливались в него — такой он был мягкий.
— Это теперь твои цвета, — сказала Майя решительно. — И у меня для тебя есть красный халат, который легко расстегивается. Из тонкого бархата. Вот здесь, — она прошла в глубину комнаты и отодвинула занавеску, — маленькая ванная с раковиной и душем.
Эва заглянула за занавеску.
— Ты можешь здесь работать, пока я в своем Кризисном центре. Я сделала тебе ключ. Пошли, тебе надо поесть.
— Ты что, все это устроила сегодня?
— Да. А ты чем занималась?
— Спала.
— Значит, можешь поработать до позднего вечера.
— Да нет же, господи, я еще не знаю… Если я вообще наберусь смелости… В общем, я решила, что на первый раз хватит одного. Слушай, — спросила она нервно, — а много попадается неприятных типов?
— Да нет же.
— Но бывает, что кто-то говорит что-то неприятное или делает какую-нибудь гадость?
— Нет.
— А ты не боишься? Одна, с незнакомыми мужиками, вечер за вечером?
— Это они боятся, потому что у них совесть нечиста. Они вынуждены врать, чтобы уйти из дома, и урывают деньги из семейного бюджета, чтобы заплатить мне. Ходить к шлюхам сегодня — это что-то совершенно немыслимое. А в прежние времена тебя не считали настоящим мужчиной, если ты не захаживал в публичный дом. Да нет же, я ничего не боюсь. Я профессионал.
Эва вонзила зубы в бутерброд и принялась медленно жевать. Тунец с лимоном и майонезом.
— А часто они просят тебя сделать что-то особенное?
— Нет, редко. Сама знаешь, слухами земля полнится, и еще до того, как прийти ко мне в первый раз, они получают всю необходимую информацию.
Она открыла бутылку колы и долго пила.
— Они знают, что я шлюха приличная и что о всяких сексуальных фокусах не может быть и речи. Почти все, кто сюда ходит, — мои постоянные клиенты. Они знают, что можно, а что нельзя, и где проходит граница. Если им придет в голову какая-нибудь глупость, они не смогут больше сюда приходить. Так что предпочитают не рисковать.
Она слегка отрыгнула.
— А пьяные приходят?
— Да, в подпитии, но не в стельку. Многие приходят прямо из пивной — тут, через улицу, из «Королевского оружия». А другие заявляются в обед, в костюме и с «дипломатом».
— А бывает, что они отказываются платить?
— Мне такие никогда не попадались.
— А тебя били?
— Нет.
— Не знаю, хватит ли у меня смелости…
— О чем ты говоришь!
— Ну, не знаю, я слышала много историй…
— Мужчины приходят в ярость, когда не получают то, что им хочется, правда?
— Да.
— Они приходят сюда, чтобы купить то, что им надо, и они это покупают. И у них нет никаких причин поднимать шум. И вообще: что дурного в том, если люди переспят друг с другом?
— Да нет. Если не считать того, что многие из них наверняка женаты, у них дети и все прочее.
— Конечно. Они приходят именно потому, что им чего-то не хватает. Мужья и жены не так уж часто спят друг с другом.
— Мы с Юстейном спали.
— Ну, это в начале. А через десять лет?
Эва покраснела.
— А может быть, — продолжала Майя, — ты думаешь, что мы, девушки, должны себя блюсти и ждать большую любовь? Ты веришь в большую любовь, Эва?
— Разумеется, нет.
Она отпила колы.
— А в тебя кто-то из них влюблялся?
— О да! Особенно молодняк. Я им вообще очень нравлюсь, поэтому я стараюсь для них сделать что-то особенное. Вот, например, весной у меня был один молодой человек с потрясающим именем — у его семьи французские и испанские корни. Жан Лука Кордова. Правда, потрясно? Подумай, если бы у тебя было такое имечко, — задумчиво сказала она. — Даже хочется сходить замуж, только чтобы получить такую фамилию, правда? И потом еще Йеран, я его никогда не забуду. Он был девственник, мне пришлось его всему учить. И он был так мне благодарен! Не так-то просто оставаться девственником в двадцать пять лет, да еще если работаешь в полиции. Ему, наверное, потребовалось немалое мужество, чтобы прийти сюда.
Эва доела бутерброд, запила колой и откинула волосы с лица.
— А вы беседуете о чем-нибудь?
— Да так, можем перекинуться парой слов. Одни и те же фразы каждый раз; все они хотят услышать одно и то же. Мужчины не слишком требовательны, Эва. Ты и сама скоро это поймешь.
Она отодвинула бутылку в сторону.
— Сейчас без десяти семь, первый клиент придет в восемь. Он уже бывал у меня раньше. Честно говоря, не самый приятный тип, но он быстро кончает. Я займусь с ним сама и скажу, что нас теперь двое и что мы будем делить клиентов. И что у нас одни и те же условия.
— На самом деле мне больше всего хотелось бы спрятаться в шкаф и посмотреть, как это у вас происходит, — вздохнула Эва. — Посмотреть, как ты это делаешь. Самое трудное будет придумать, что сказать.
— В шкафу будет тесно. В дверную щелочку видно гораздо лучше.
— Что ты сказала?
— Ну, в ногах кровати ты стоять не сможешь. Но можешь подсматривать из другой комнаты. Мы выключим свет и слегка прикроем дверь, а ты будешь сидеть в той комнате и смотреть. И у тебя уже будет какое-то представление. Ты ведь меня знаешь, я никогда не была особо стеснительной.
— Боже, мне надо выпить, я вся трясусь.
Майя сделала пистолет из двух пальцев и нацелила его прямо в лоб подруги.
— И речи быть не может! На работе пить запрещено. Потом мы пойдем к «Ханне» и поужинаем. И могу тебе обещать одно: стоит тебе начать зарабатывать деньги, у тебя появится настоящий вкус к ним. Когда мне чего-то хочется, я просто запускаю руку в плошку и выуживаю пачку купюр. У меня деньги везде — в ящиках и шкафах, в ванной, на кухне, я запихиваю их в носки сапог и туфель, я даже сама с трудом припоминаю, куда я их рассовала.
— Ты же не хочешь сказать, что два миллиона у тебя просто разбросаны по квартире? — Эва побледнела.
— Да нет, конечно, тут только деньги на мелкие расходы. Основную сумму я спрятала на даче.
— На даче?
— На папиной даче. Он умер четыре года назад, так что это теперь моя дача. Ты там была однажды, помнишь, когда мы с девчонками туда ездили? На Хардангервидде?
— Твой отец умер?
— Да, уже давно. Сама можешь догадаться, от чего он коньки отбросил.
Из вежливости Эва предпочла не отвечать.
— А что, если дачу обворуют?
— Деньги хорошо спрятаны. Никому и в голову не придет там искать. И потом, купюры — они ведь тоненькие, много места не занимают.
— Но деньги — это еще не все, — вдруг сказала Эва прагматично. — А если ты умрешь до того, как потратишь их?
— А может, ты умрешь до того, как начнешь жить? — ответила Майя вопросом на вопрос. — Но если я вот так внезапно помру, то назначаю тебя своей единственной наследницей. Оставлю деньги тебе.
— Ну, спасибо. Слушай, мне надо в душ, — призналась Эва. — Я вся вспотела от страха.
— Давай. А я пока достану твою одежду. Кстати, тебе говорили, что тебе очень идет черное?
— Спасибо.
— Это не комплимент. Я спросила, потому что ты всегда в черном!
— А-а-а, — протянула Эва, смутившись. — Нет, не припоминаю. Во всяком случае, Юстейн этого не переносил.
— По правде говоря, я не понимаю, что ты имеешь против разных цветов.
— Понимаешь, они — как бы это получше объяснить, — отвлекают.
— Отвлекают от чего?
— От того, что на самом деле важно.
— И это…
— Все остальное.
Майя вздохнула и убрала стаканы и тарелки.
— Да уж, художники — народ непростой.
— Непростой, — хмыкнула Эва. — Но кто-то же должен взять на себя труд показывать всю глубину существования. Для того, чтобы вы, остальные, могли просто скользить по поверхности.
Она пошла в «свою» комнату и разделась. Майя что-то мурлыкала себе под нос в соседней комнате, стуча вешалками в шкафу. Комната Майи была выдержана в зеленых и золотых тонах; Эва невольно вспомнила свою собственную черно-белую квартиру. Да уж, между ними настоящая пропасть.
Душевая кабинка была крохотной, а стена напротив нее — зеркальная. Собственное тело внезапно показалось чужим. Как будто право собственности на него уже ей не принадлежало. Зеркало запотело. На какое-то мгновение она показалась себе очень молодой и гладкой, в розоватом свете цветастой занавески, а потом зеркало запотело, и отражение исчезло.
