В уборной было как на дне колодца. Свет и звуки, достигая этого места, странным образом преломлялись. Гротескные тени скользили по стене, будто нарисованные кистью сюрреалиста. Обрывки разговоров людей за столиками долетали сюда окутанными многоголосым эхо.
Сутан вошла в кабинку, закрыла за собой дверь и замерла в неподвижности, прислушиваясь. Наконец она услышала звуки осторожных шагов.
В тесной кабинке была тишина. Сутан не слышала движений своего преследователя, но чувствовала его близость. Усилием воли она заставила тело расслабиться, внимательно наблюдая за ручкой двери. Она не заперла ее за собой, и вот теперь ручка начала медленно подниматься.
Сутан повернулась к двери правым боком и приподняла юбку, под которой у нее ничего не было.
Дверка скрипнула ржавыми петлями. Она увидела, что на пороге стоит отец-иезуит. Его черная сутана придавала ему зловещий вид, как у ворона.
— Oui, monsieur? — спросила она.
— Pardon, madame. — Но он замешкался. Всего на мгновение замешкался, не в силах отвести глаз от курчавых волосиков у нее между ног.
Но этого мгновения было достаточно для Сутан, чтобы врезать святому отцу в солнечное сплетение напряженными пальцами правой руки. Тот согнулся пополам и она, ударив его головой о косяк двери, втащила в кабинку.
Заметив, что в левой руке священника зажат нож, который он сейчас попытается пустить в ход, Сутан спокойно нажала подушечкой большого пальца правой руки на болевую точку, расположенную в правой части носа, и жала до тех пор, пока он со стоном не разжал пальцы. Нож звякнул, упав на кафельный пол.
— Кто ты? — спросила Сутан, опять нажимая на точку, где проходит лицевой нерв.
От боли и ужаса глаза иезуита закатились.
— Зачем ты следишь за мной?
Опять нажатие.
— Что ты искал в моем доме?
Рот иезуита открылся. Он беззвучно шевелил губами, силясь что-то произнести. Боль расплавленным свинцом залила ему глаза. — Ле-е-ее... Ле-е-с Мечей, — наконец смог выговорить он.
— Что? — встряхнула его Сутан. — Что ты сказал? Иезуит повторил свои слова.
— Чушь. Не верю, — крикнула Сутан. Лес Мечей, насколько она знала, был мифом. Это оружие с тремя лезвиями, сделанное специально, чтобы остановить Будду. Так это или не так, но это оружие является символом власти, могущественным талисманом, в который свято верят исповедующие «муи пуан».
Муи Пуан — так называется апокрифическая книга буддистов, ставящая под сомнение официально признанное утверждение, что четыре состояния из 31 являются своего рода адом. Согласно этому апокрифу, существует целая тысяча состояний, которые можно классифицировать как ад, и в нем описываются способы вызывания демонов и фальшивых «бодхисатва», которые управляют этим многоликим адом.
Молодое поколение кхмеров, особенно в больших городах, и слыхом не слыхивали о Муи Пуан. Но северные племена, обитающие на плато Шан, знают эту книгу прекрасно. Они являются наиболее убежденными сторонниками Теравадан-Буддизма, и страх перед этими запрещенными текстами управляет их жизнью. Мысль о том, что главный талисман, описанный в Муи Пуан, действительно существует, является просто кощунственной для правоверных буддистов.
Человек, обладающий Лесом Мечей, будет иметь неограниченную власть в провинции Шан. Он сможет положить конец вечной войне между местными князьками за верховенство в наркобизнесе и взять это дело всецело в свои руки. А это значит, что в руках этого человека будет не только неограниченная власть, но и неограниченное богатство.
— Ты лжешь! — Сутан заметила, что она уже кричит. — Какой Лес Мечей? Это миф, распространяемый невежественными людьми!
— Я видел часть, составляющую Лес Мечей, своими глазами, — возразил священник. — И я упал на колени, увидав ее. Я чувствовал, как вся комната дрожит от энергии, подобной холодному пламени, излучаемой им. Это был нож, описанный в священной книге, — самый маленький из трех предметов, составляющих Лес Мечей. — Его лицо перекосилось от боли, которой, казалось, не будет конца.
— И ты что, думаешь, я поверю тебе?
— А почему бы и нет? Будто сама не знаешь, что средняя часть, кинжал под названием Преддверие Ночи, принадлежал Терри Хэю? А теперь он у тебя.
— Ах ты, поганец! — Сутан сделала со святым отцом что-то такое, отчего у него глаза чуть не выкатились из орбит от боли.
Он без сил обвис на ее руках.
— Ну а теперь, — она встряхнула его, — ты мне скажешь всю правду!
Глаза священника медленно сфокусировались на ней. Боль стучала в висках, как молот по наковальне. — Я говорю правду. Терри Хэй согласился продать Преддверие Ночи. Однако пытался всучить нам подделку. Мне поручено завершить сделку, забрав у тебя настоящий кинжал.
Какая чушь! — думала Сутан. Неужели он не врет? Что бы Терри — ее Терри — держал у себя La Porte a la Nuit? Если это и было так, то почему он ей ничего не говорил? Конечно, он не мог не знать, что этот кинжал — если это не выдумка — значит для нее, человека с кхмерской кровью. Неужели она позволила бы его продать, вместо того, чтобы вернуть его в Камбоджу, где он был сделан?
С другой стороны, раз он изготовил подделку, значит, он и не собирался продавать настоящий кинжал. Тогда что он собирался с ним делать? Собрав у себя Лес Мечей, он смог бы стать полновластным хозяином всей провинции Шан. Суеверные местные князьки, которые свято верят в предначертания Муи Пуан о том, что демон Равана смешает небо с землей, но заставит всех подчиняться тому, кто обладает Лесом Мечей. А тех, кто откажется подчиниться ему, ждет страшная кара: ему придется коротать вечность в компании с демоном. Он выпадет из колеса жизни и будет лишен возможности возрождаться вновь и вновь. Для них это страшнее смерти: лишиться своей кармы. Более страшное наказание даже вообразить себе невозможно.
Так что же все-таки замышлял Терри? В какие свои тайны он не посвящал даже ее?
Внезапно Сутан почувствовала с ужасающей ясностью, что не знала человека, с которым прожила пять лет.
Ее взгляд снова сфокусировался на лице священника.
— Хотя я по-прежнему уверена, что ты врешь, но, сама не знаю, почему, пытаюсь поверить тебе. — Она следила за выражением его глаз. — Значит, Терри собирался продать La Porte a la Nuit. Кому?
Иезуит затряс головой.
— Этого я не могу тебе сказать, — прошептал он. — Меня убьют.
Сутан опять надавила ему на лицевой нерв, пока слезы не полились из его глаз и она сама не услышала, как скрежещут его зубы.
— Тогда ты умрешь сейчас, поганец! Или это именно то, чего ты хочешь?
— Он... Он убьет меня. — Слезы и пот заливали лицо священника.
— Кто?
— Данте, — еле слышно прошептал он. — Вьетнамец, который называет себя Данте.
* * *
Мосье Мабюс размышлял о Великом Будде, когда заметил, что его «источник информации» остановился напротив большого дома. М. Мабюс отстал от него на полтора квартала. Механически он сбросил скорость, но памятью он все еще был рядом с Великим Буддой.
Это была картина, о которой он не только часто думал, но которую постоянно оживлял в памяти во всех деталях. Будда лежал на правом боку, подперев голову ладонью правой руки. Таким его изобразил безымянный скульптор, вырезавший его фигуру из дерева много веков назад. Иностранные ученые, понаехавшие со всего света еще в те времена, когда Франция целовала взасос Юго-Восточную Азию и все сильнее сжимала ее в объятиях своей колониальной системы, уверяли, что знают с точностью возраст этого Будды. М. Мабюс никогда не верил им. Как можно доверять людям, которые в своем высокомерии изобрели для его вечной страны собственное название — Кохинхина?
Так или иначе. Великий Будда возлежал на своем позолоченном постаменте в храме как символ его божественного присутствия во Вьетнаме. Во всяком случае, М. Мабюс верил в его присутствие.
Верил до войны. До того, как французы, а за ними и американцы, пришли на его землю со своими автоматами, вертолетами и их смертоносным дождем.
Никто из них не хотел понять вечной истины — что Вьетнам вечен, и что он будет противиться любым попыткам оккупационных войск вырвать бразды правления над страной из рук его законных правителей и вручить их жадным политиканам, которым было глубоко наплевать на саму душу их народа. Что он будет сопротивляться, даже вопреки их смертоносному дождю, который без разбора сжигал военных, штатских, дома, поля и сами джунгли. Веками вьетнамцы оттачивали свое военное мастерство. Кто лучше их знал вкус смерти? И как бешеные псы они вцепились в глотки друг друга, а также незваных пришельцев.
Для М. Мабюса, ведущего сейчас свою машину сквозь окутанный тьмой Нью-Йорк, этот Вьетнам жил в душе, как огонь живет под слоем пепла: уголь, тлеющий во тьме ужаса и смерти. Этот Вьетнам распял его, как Иисуса, на кровавом кресте страданий.
Великий Будда. Его полусонные, спокойные глаза видят весь мир. И не только мир людей, но и бесконечные уровни существования, в которых может пребывать дух, как и высшие сферы, где обитают святые, демоны и дьяволы.
