– Подождите! Я могу сделать подношение и святой Католической церкви. Они служат живущим. Я построю больницы имени святого Винсента. Вот что вы сможете сделать ради святого Винсента Золотого, если завтра со мной встретитесь; Церковь не отвергнет помощи неимущим.
И снова на том конце трансатлантической линии раздался смех.
– Мистер Колдуэлл, старому доброму святому Винсенту нужны возлияния в его честь и святые слова. Они нужны ему здесь, в Брюсселе, на его родине. И вообще – с какой стати вы предлагаете мне такие деньги за неугодную науку – настолько неугодную, что даже в молодые годы мне приходилось преподавать ее под названием “История средних веков”? Почему?
– Тогда, сэр, позвольте задать вам вопрос. Почему вы так настаиваете на личном участии во всех этих церемониях? Почему вы не хотите предоставить это другим?
– Потому, мистер Колдуэлл, что я единственный, кто намерен делать возлияния по случаю дня святого Винсента. Я – последний.
– Я это устрою.
– Да лжете вы. Какое вам дело до святого покровителя алхимии? Вот уже более ста лет эта наука предана анафеме. Но я тем не менее беру на себя смелость утверждать, что вся западная наука началась с алхимии, кто бы там что ни говорил. И что бы ни думал по этому поводу университет. У каждой науки есть свои изъяны. Разве кто-нибудь называет физику предрассудком только потому, что какая-нибудь теория не работает? Разве кто-нибудь называет предрассудком психоанализ, из-за того что кто-то дал новое определение человеческой личности? Нет. Алхимия же, которая стояла у истоков всей западноевропейской химии и науки в целом, была отвергнута целиком и полностью только лишь потому, что какие-то ее теории не нашли подтверждения!
– Зачем так кричать, профессор? Если бы я не был с вами согласен, разве стал бы я предлагать вам такие деньги за один день работы?
Дыхание в трубке стало затрудненным. Как бы старика не хватил удар. Надо его успокоить, не раздражать по возможности.
– Я устал от насмешек. Оставьте меня в покое.
– У меня есть кое-что, во что вы должны поверить, – сказал Колдуэлл.
– Мне нет нужды во что-то верить. Мне нет нужды верить, что мир якобы состоит теперь не из четырех основных элементов, каковыми являются огонь, вода, земля и воздух. Зачем мне в это верить? И вот что я вам еще скажу... насмешник вы эдакий. Я никогда в это и не поверю.
– Я владею философским камнем, – изрек Харрисон Колдуэлл.
– Если бы от меня требовалось поверить вам, я чувствовал бы себя еще более оскорбленным. Этот камень... Извечная, неразрешимая проблема. Нам было сказано, что раз мы, как истые алхимики, утверждаем, что свинец можно обратить в золото, следовательно, мы не более чем лжеученые, придворные шуты от науки, позорище для Науки с большой буквы – что-то вроде дедушки, который оказался вдруг незаконнорожденным. Однако от этого незаконнорожденного деда пошла вся современная химия, сынок.
– Камень разделен на четыре сектора. Два языка я разобрал, это латынь и арабский. Третий похож на некую разновидность греческого, но полной уверенности у меня нет, к тому же, дорогой профессор, я решительно не хотел бы обсуждать этот вопрос по телефону. Какое вино полагается пить в честь святого Винсента Золотого?
В трубке замолчали. Наконец профессор Крикс заговорил.
– Это целый ритуал. У меня обычно шел в ход дешевый портвейн, но у вас, вы говорите, есть средства? – В голосе старика теперь звучала робость, он стал похож на ребенка, который не может поверить, что он заслужил такой дорогой подарок. – “Лаффит Ротшильд”, если это не слишком дорого.
– Мы пошлем два ящика в честь блаженного святого Винсента. А если хотите, можем послать и сто ящиков.
– Нет, нет, это слишком много. Впрочем, почему бы и нет! Вино – одно из немногих удовольствий, оставшихся старикам в этой жизни. Сто ящиков – это значит, я смогу пить каждый день до самой смерти. О, это слишком щедро с вашей стороны, слишком щедро, чтобы быть правдой. Значит, завтра вы будете здесь? Учтите, служба начинается с восходом солнца.
На другой день Харрисон Колдуэлл воочию убедился, почему церковь отказывается признавать старого святого Винсента. Половина молитв совершалась по языческому обряду, а вторая половина, также основанная на языческих верованиях, взывала к четырем стихиям, как если бы это были сами боги. Весь ритуал представлял собой анафему по отношению к первой из Десяти Заповедей, которая, как известно, призывает веровать в Господа Бога нашего, единого и неделимого творца мира.
Профессор Крикс был валлон, то есть представитель одной из двух этнических групп, составляющих собственно бельгийскую нацию. Только вторая группа – фламандцы – почему-то считает, что править должна она. На профессоре был серый пиджак, хранивший наглядные следы всего, что он съел и выпил за последние лет сорок. Старик и Колдуэлл стояли в старом сквере у старинного фонтана, и профессор Крикс нараспев произносил молитву на неизвестном Харрисону Колдуэллу языке – возможно, это был именно один из языков философского камня. Старик еще экономил вино, приговаривая, обращаясь к святому Винсенту, что, когда прибудут все сто ящиков, вина будет хоть залейся. Вино он лил в фонтан. Некоторые молитвы он прочитал по-английски – в честь добродетелей Колдуэлла. Харрисон Колдуэлл не стал объяснять ему, что говорит по-голландски и французски, из чего следует, что он мог бы объясниться с любым бельгийцем. Он умолчал и о том, что владеет испанским, древнегреческим, латынью, русским, китайским, арабским, датским языками и ивритом.
Он не стал рассказывать, что говорит на всех этих языках абсолютно свободно. Харрисон Колдуэлл стоял и смотрел на старика с учтивостью и самообладанием человека, который абсолютно уверен в том, что в самом ближайшем будущем осуществит вековую мечту человечества.
Он непринужденно упер одну руку в бок. Как ни странно, именно он был причиной собравшейся в сквере толпы зевак. Вид оборванного старика, льющего вино в фонтан и бормочущего что-то на непонятных языках, вызывал лишь жалость и заставлял прохожих поспешно отвернуться. Но присутствие рядом со стариком столь элегантного мужчины, к тому же имеющего такое выражение лица, словно ему вот-вот наденут корону целой империи, заставляло людей останавливаться и глазеть. Когда же профессор Крикс отвесил четыре поклона – по одному в каждую сторону света, вознося при этом хвалу четырем стихиям за их щедрость, как учил святой Винсент, люди стали подходить и спрашивать, что это за обряд совершается на их глазах.
– Мы собираем сторонников, – с изумлением отвечал профессор Крикс.
– Продолжайте, – сказал Колдуэлл.
И люди стали расходиться – не потому собственно, что элегантно одетый мужчина, казалось, не слышал их вопросов, но потому, что его молчание заставило их пожалеть, что они вообще открыли рот. Эту удивительную способность хорошо знали его сослуживцы, причем с самых его юных лет, когда он еще только начинал зарабатывать на хлеб насущный. Скоро ему не придется больше этого делать.
У профессора была маленькая квартирка, мрачная и пахнущая помойкой. Однако старика прямо-таки распирало от радости: сейчас, когда дни его, казалось, уже были сочтены, вдруг начиналась вторая жизнь. Он стал строить какие-то планы, вернулся к тому, чем не занимался с шестидесятых годов, когда интерес к алхимии ненадолго возродился на волне всеобщего увлечения астрологией. Харрисон Колдуэлл терпеливо сносил отвратительный запах и стариковскую болтовню. Потом он открыл тонкую папку и достал четыре снимка. На каждом был отчетливо запечатлен один из четырех секторов камня. Харрисон Колдуэлл расчистил на столе место и налил профессору вина.
Крикс дрожащими руками поднес бокал к губам и на мгновение посмаковал его терпкий вкус на языке, после чего почти с сожалением сделал глоток. Потом снова набрал в рот вина – и снова проглотил, а затем протянул Колдуэллу пустой бокал.
– Вы, кажется, говорили, что пришлете сто ящиков, не так ли?
– Вам хватит до конца жизни. Взгляните на снимки.
– Ах да, снимки. Только еще глоточек, – сказал Крикс и убедился, что бокал снова наполнен. – Пожалуй, к этому можно привыкнуть.
С полным бокалом в руке он стал рассматривать фотографии. Он принялся за арабский текст и снова подставил пустой бокал. Так, по-латыни все ясно. По-арабски – не совсем, потом идет древнееврейский – тот, на каком говорили еще до Ветхого Завета, И, конечно же, санскрит. Старый добрый санскрит. Вавилонская разновидность. Бокал остался стоять там, куда старик его поставил. Он так увлекся, что не заметил даже, как мистер Колдуэлл, добрейший мистер Колдуэлл, взял его.
– Да, да. Конечно. Да. Это он. Это он, старый черт. Где вы его отыскали?
– Лежал на дне морском.
– Не трогайте его! В нем – причина несчастий всех алхимиков, всех несчастий, с самого первого дня. Этот камень стал причиной нашего поношения. Оставьте его. Если вы верите в алхимию, не трогайте этот камень.
