Но то, что обнаружилось в комнате, заставило мужчин оцепенеть.
Привалившись к двери, лежало тело какой-то девушки — руки ее, покоившиеся поверх заржавленного черенка лопаты, были сложены, точно в молитве.
— Господи помилуй! — сдавленно ахнул молодой полицейский, ухватившись за притолоку двери, чтобы не упасть. Снизу снова послышался тоскливый вой полицейских собак, а вслед за ним — стук когтей по деревянному полу.
Рыжие волосы незнакомой девушки, от которых исходил отвратительный запах гниения, пропитанные потом и слипшиеся от грязи, казались черными. На удивительно тонких и изящных пальцах сохранилось только два ногтя, ребра девушки явственно проступали сквозь то, что некогда, наверное, было ярко-желтым летним платьицем. Бедняжка умирала долгой мучительной смертью — таков был единодушный вывод полицейских. Но вот что убило ее — нож, который кто-то несколько раз вонзил в нижнюю часть ее живота, или же несчастная скончалась от каких-то внутренних повреждений, они сказать не могли. На рукоятке лопаты обнаружились отпечатки пальцев девушки, а сама лопата идеально соответствовала по форме следам, оставленным на черепе миссис Уэлш. Вследствие этого полицейские предположили, что девушка, вероятно, последовала за хозяйкой до середины лестницы, но что-то, как видно, помешало ей гнаться за ней и дальше. Из-под стула извлекли валявшийся на полу нож, а найденные на нем отпечатки пальцев самой миссис Уэлш позволили предположить, что это она ударила им девушку в живот — причем не один, а по меньшей мере девятнадцать раз.
— Бедняжка просто истекла кровью, — почесав нос, сочувственно пробормотал второй полицейский — тот, что постарше.
Криминалистам достаточно быстро удалось реконструировать сцену убийства. Судя по всему, на втором этаже дома произошла отчаянная схватка — похоже, миссис Уэлш не ожидала, что ослабевшая девушка внезапно набросится на нее, ей пришлось отчаянно защищаться, и поначалу ей это удалось. Но молодая женщина, по-видимому, не намерена была сдаваться без борьбы. Уже потом работавшим в доме криминалистам вдруг бросилась в глаза одна странность — хотя найденные на шее покойной миссис Уэлш ключи подходили ко всем замкам, однако ни одну из дверей невозможно было открыть изнутри — просто потому, что в них не было замочной скважины. Под кроватью нашли огрызки сырой картошки и корки заплесневелого хлеба. Осмотрев их, эксперты пришли к единодушному выводу, что девушку продержали в этой комнате на хлебе и воде никак не меньше трех месяцев. На кровати обнаружили валявшиеся там наручники и ножные кандалы — судя по всему, и те и другие использовались неоднократно. Полицейские взялись снова пробовать ключи — теперь уже ни у кого не оставалось сомнений, что все они были предназначены для этой импровизированной домашней тюрьмы и самый крохотный из них идеально подошел к наручникам. На запястьях несчастной, в тех местах, где наручники впивались в тело, обнаружились багровые следы наподобие язв. На полу валялись две шпильки, изогнутые, покрытые почерневшей, запекшейся кровью — видимо, несчастная пыталась использовать их в качестве отмычек.
Она была тут пленницей. И достаточно долго. Никаких сомнений в этом у полицейских уже не оставалось.
А хозяйка дома, милейшая миссис Уэлш, когда-то заботливо угощавшая Десмонда кофе, оказалась ее тюремщицей. Только, к сожалению, выяснилось это уже слишком поздно.
— Мы и знать ни о чем не знали, — заявил, отдуваясь, какой-то бесцветный джентльмен из социальной службы, подслеповато моргая в камеру. И поспешно юркнул за спины дюжих полицейских, когда кому-то пришло в голову задать ему неприятный вопрос: как же так случилось, что миссис Уэлш, эта затворница, приехавшая в город откуда-то с запада, похоже, устроила в доме настоящую камеру пыток? И как так произошло, что никто из полицейских об этом не знал, хотя все это происходило, можно сказать, у них под носом?
— Обещаю вам, что мы немедленно наведем справки, — поспешно добавил чиновник. Однако не успел он еще даже сбежать со ступенек, чтобы спастись от разъяренных взглядов столпившихся перед домом зевак, как все уже поняли, что подобные обещания — не более чем «обычное дерьмо», как изящно выразился кто-то ему вдогонку. Вдруг выяснилось, что ничем не примечательная женщина, спокойно прожившая много лет в своем домике в самом дальнем конце улицы, — кровожадное чудовище. И никому, похоже, не было до этого никакого дела — и меньше всего властям.
Пока длилось этой действо — иначе говоря, пока облаченные в белоснежные скафандры «астронавты», сопровождавшие их полицейские из ближайшего участка и кинологи с собаками кропотливо делали свое дело, пытаясь приподнять покров тайны над этим чудовищным злодеянием, — Десмонд продолжал размышлять. В отличие от многих других старик уже понял, что все, о чем со страхом перешептывались и во что отказывались верить соседи, — правда. С того самого времени, как к дому подъехала первая машина «скорой помощи», чтобы забрать тело несчастной девушки, почтальон, вцепившись в поручень, чтобы не упасть, стоял на противоположной стороне улицы — его застывший взгляд ни на мгновение не отрывался от цифры «1», выведенной на грязно-коричневой входной двери дома. Прошло несколько часов, а он так и продолжал там стоять, даже когда сгустились сумерки. Детски-наивная, простодушная улыбка на старческих губах, которую все привыкли видеть, сменилась какой-то странной, кривой усмешкой. И мало-помалу те же самые люди, которые годами с такой терпимостью воспринимали все странности и причуды старика, теперь вдруг стали бросать озадаченные взгляды в сторону щуплого, преждевременно облысевшего почтальона, который мучительно выворачивал шею, чтобы увидеть, как тело девушки в черном мешке грузят в машину «скорой помощи». Эти его любопытные взгляды, которые раньше, когда он разглядывал интерьер чьей-то кухни, ни у кого не вызывали ни малейших подозрений, теперь, казалось, приобрели совершенно новый, зловещий смысл, отчего у каждого в душе появилось какое-то неприятное чувство. Однако возможность свалить вину за то, что никто в округе не заметил ничего подозрительного, на единственного простофилю, который идеально подходил на роль козла отпущения, показалась настолько заманчивой, что все мигом почувствовали облегчение.
— Чертов извращенец! — прошипела какая-то мать семейства, выплюнув это слово с такой яростью, что толстый слой помады у нее на губах пошел трещинами.
— Больной ублюдок! — подхватила, покачивая головой, ее соседка. Ни та ни другая, конечно, уже не помнили, как только вчера с улыбкой угощали Десмонда кофе.
Но хотя странные взгляды, которые почтальон бросал на место страшного преступления, можно было смело отнести на счет обычного обывательского любопытства или своего рода извращенного сексуального возбуждения, все, кто заметил их, ошибались. Появись у них возможность заглянуть в глубь сердца Десмонда, им бы не удалось обнаружить там ничего, кроме глубочайшего чувства вины и стыда за самого себя. Тот странный шум, который он слышал, проходя мимо дома… Теперь, после всего случившегося, приобрел зловещий смысл. А доносившиеся с верхнего этажа крики, которые он в свое время отнес на счет работающего телевизора, могли… нет, в действительности это были мольбы о помощи. Теперь старик уже почти не сомневался в этом. Та бедняжка, предчувствуя мучительную смерть, пыталась звать на помощь, а он просто прошел мимо. Десмонд сокрушенно покивал столпившимся перед домом соседкам — но те, не отрывая взгляда от крыльца дома номер один, словно надеясь, что от этого им станет легче, даже не повернулись в его сторону.
На город опустилась ночь. «Астронавты» в белых комбинезонах, свернув наконец свои палатки, загрузились в машину, чтобы отвезти собранные улики в лабораторию. Толпа зевак стала понемногу редеть, однако зрители еще не успели разойтись, когда вдруг Десмонду показалось, что внутри дома раздался то ли вопль, то ли крик. Судя по всему, кто-то был очень удивлен — и не сказать, чтобы приятно. Не прошло и нескольких секунд, как в дверном проеме показался один из полицейских — помоложе, тот самый, что незадолго до этого наткнулся на скорчившуюся у двери запертой комнаты девушку. На подгибающихся ногах парень вывалился на крыльцо. Его и без того уже пепельно-бледное лицо теперь позеленело и стало похоже на какую-то маску. Похоже, увиденное потрясло его до глубины души — видимо, те пределы человеческой жестокости, которые он допускал до сего дня, за последнее время значительно расширились.
— Сержант! — сдавленным голосом окликнул он, с трудом проглотив вставший в горле комок. — Похоже, мы кое-что пропустили…
Одна из служебных собак, царапая когтями ковер в коридоре, решительно отказывалась сдвинуться с места — припав брюхом к полу перед шкафом на втором этаже, пес жалобно и протяжно выл. Не так пронзительно, как вначале, а тоскливо, будто оплакивая нечто страшное, что подсказывал собачий нюх.
