— Мне всегда казалось, что мой дом там. Странно, ведь я жил там только три месяца в году, во время школьных каникул.
— А может, это из-за твоей любви к деду? Возвращаясь сюда, ты не… ну… — Она недосказала, будто не смогла найти слов.
— Да, наверное, отчасти и поэтому. Но в любом случае, мне больше нравится жить в деревне.
Ли вернулся около полудня. Мы все так же сидели на большой софе перед огнем, когда услышали шум подъезжающей машины.
— А знаешь, большинство притормаживают, когда сворачивают на дорожку, ведущую к дому, — произнесла Мэри задумчиво.
Я услышал его шаги в холле, его твердую и быструю, как всегда, поступь. Я мог представить себе, как он идет. Ли остановился в дверях, и я поднялся с софы.
— Сэр, — проговорил я торжественно, — ваша жена и я любим друг друга. И как цивилизованные люди, мы должны это обсудить. Мы хотим получить развод и три сотни в месяц.
Хлопнув меня по плечу, он схватил мою руку и окинул меня прежним шальным, счастливым взглядом.
— Ах ты большой, славный негодяй! Я так и подумал, что это ты, когда увидел перед домом кучу железного хлама! Я приглашу рабочего, чтобы он оттащил ее подальше!
Никто никогда не принимал нас за братьев. Сколько себя помню, люди говорили: «Удивительно, как мало сходства между мальчиками Крейн. Они совсем не похожи».
Ли всегда был дьявольски красив. Скорее всего он даже не проходил через этот нелепый прыщавый период, который перестрадали мы все. Уже в детстве девочки не отрывали от него глаз. Он был ровно шести футов ростом, на целый дюйм ниже меня, но всегда казался выше за счет своей стройной фигуры и твердой походки. И несмотря на его необузданный нрав, на несдержанность и энергию, тратившуюся, как правило, впустую, в нем была какая-то мягкость. Может быть, всех привлекала самоуверенность в его взгляде и манера одеваться. У него была сравнительно темная кожа и тонкое лицо с высокими скулами, а глаза — карие и необычайно живые. Обычно в них отражалось безрассудство и насмешка. Но если он хотел на кого-то воздействовать, взгляд мог стать суровым и спокойным, совсем как приговор Верховного суда. Когда же он выбирал почтительный светский тон и пускал в ход шарм, перед ним не могли устоять и пожилые дамы. Он умел одними лишь взглядами воспламенить страсть девушки. И это искусство выводило меня из себя, когда дело доходило до той, что мне нравилась.
Что касается меня, то я думаю, что в семью Крейн некогда затесался некий швед и мне все досталось от него.
Одна девушка, забыл ее имя, она обычно сидела рядом со мной на занятиях, как-то сказала, что я выгляжу как коллективный портрет всех футбольных защитников Миннесоты, начиная с 1910 года. У меня квадратное лицо с приплюснутым носом, и я, черт побери, выгляжу чересчур здоровым. Это как раз то, что выбирают, когда хотят пробить брешь в правой линии защиты. В средней школе из-за цвета волос и бровей меня называли Хлопок. Другое мое прозвище — Мак — было сокращением от Мак-грузовик.
— Слава Богу, как здорово, что ты вернулся! — сказал Ли в третий раз.
Он стоял прислонясь к камину, куря сигарету и улыбаясь мне. Он, как всегда, прекрасно выглядел. На нем был серый твидовый костюм, сшитый на заказ и явно стоивший очень дорого. Он никогда не покупал дешевой одежды.
— Позор, что ты не смог приехать на похороны отца! Но я всем сказал, что это из-за выпускных экзаменов.
— И никто не рассмеялся тебе прямо в твое классическое лицо?
— Черт побери, Боб, не будь таким дикобразом! Существует такое понятие как уважительная причина. Не зли меня!
— Ну хорошо, я не мог приехать из-за выпускных экзаменов. Это в апреле-то! Он раздраженно покачал головой:
— Ты просто безнадежен!
— Я только что говорила, — вмешалась Мэри, — что ему следует поступить на дипломатическую службу. Он, несомненно, там преуспеет!
— Ага, через неделю мир превратится в большое поле боя!
— Я по натуре застенчив и чувствителен, — запротестовал я, — и не люблю, когда мою особу обсуждают таким образом в моем присутствии. Мы не можем поговорить о чем-нибудь другом?
— Можем, Красавчик, — улыбнулся Ли. — Идем, я покажу тебе новое ружье. Я только что его купил. Извини нас, Мэри.
Через холл второго этажа он провел меня в комнату, когда-то бывшую его детской.
Там он выудил из ящика комода бутылку виски.
— Это твое ружье? — искренне удивился я.
— Сделай-ка глоток и заткнись! — Он усмехнулся. — А затем дай мне. Ружье вон там, в углу.
Я выпил, передал ему бутылку и подошел к ружью. Выглядело оно прекрасно. Двустволка системы Паркер. Оно оказалось таким же прекрасным и на ощупь. В нем было то великолепное равновесие, которое свойственно всем охотничьим ружьям, стоящим баснословные деньги.
— Я могу предложить тебе за него свое старое ружье.
— А ты станешь следующей королевой Румынии. Послушай, давай пойдем завтра на охоту. Мы не охотились с тобой черт знает сколько времени!
— И не говори! Кстати, я только что подстрелил птицу. — И я рассказал ему о встрече с Сэмом Харли.
— Говорить о Сэме! — Поставив бутылку, он всплеснул руками и присвистнул. — Господи Иисусе!
— Я не знал, что вы с Сэмом в таких отношениях.
— Заткнись, урод, и слушай. Помнишь его старшую девчонку — Анджелину?
— Не знаю. А, такая девчушка с карими глазами?
— Да, когда-то она была тоненькой девчушкой, это правда. Тебя не было два года, зубрила! О, какого цвета у нее глаза! Любой, кто посмотрит в них, тотчас же упадет замертво, сам того не заметив!
— Здорово, должно быть! Ей, вероятно, около пятнадцати?
— Около пятнадцати, дьявол тебя побери! Ей восемнадцать, и она в самом расцвете.
В пятнадцать лет такого не может быть. Я отдал бы семьсот долларов и левую лодыжку только за один ее кусочек!
— Ладно, не поднимай крика! Чего ты хочешь? Женить меня? Это шикарное ружье. Ли. Вот бы попробовать его как-нибудь утром!
Он забыл про ружье.
— Какое ружье? О, конечно. И не беспокойся, Анджелина не про тебя. Лучше держись от нее подальше. Я ее первый заметил.
Я непонимающе взглянул на него. Он ухмылялся. Мне не нравилось выражение его глаз. Все это неспроста.
— Ты что, ненормальный? Мне почему-то казалось, что ты женат. Или я ошибаюсь? Он протянул мне бутылку:
— Глотни еще, бабушка! И не читай мне проповедь. Сегодня не церковный день.
Я сделал еще глоток и постарался забыть об этом разговоре. Но он прочно засел в моей башке. И кроме того, я знал Сэма Харли лучше, чем Ли.
Вечером за ужином Ли внезапно обратился ко мне:
— Послушай, Боб. Я собирался написать тебе об этом сразу после смерти Майора, но все никак не мог придумать, как это выразить. Он поступил с тобой довольно жестоко в своем завещании. Но ты должен знать, мне ничего не было об этом известно, пока нотариус не зачитал его.
— Забудь об этом, — сказал я, кивая в сторону Мэри, которая наблюдала за мной несколько обеспокоенно. — Мы, образованные люди, не думаем все время о деньгах. Есть вещи поважнее.
Он рассмеялся:
— Вы, образованные люди! Все, чему ты научился за четыре года в колледже, сводится к тому, как вывернуть руку какому-нибудь бедняге, а затем сделать ему еще больнее, если тебе кажется, что никто не видит.
Мы проговорили до полуночи, и я отправился наверх спать, преисполненный счастьем оттого, что снова дома. Я радовался их налаживающейся супружеской жизни. Хотя, конечно, они были женаты менее года. Но я всегда сомневался, что Ли вообще когда-нибудь женится или, если это произойдет, сумеет сохранить брак. Он как-то не был создан для домашней жизни, хотя больше всего в ней нуждался. Ему нужна была жена, которая обеспечила бы надежный тыл, ему нужна была именно Мэри.
Но нужно ли это Мэри? Бесспорно, она давно ждала предложения Ли. Для нее никогда не существовало никого другого. У Ли были дюжины девчонок, и все же почему-то он всегда возвращался к ней. Она была его прибежищем, его гаванью, той, что всегда выручала его из любых трудных ситуаций. И хотя я сам никогда не был по-настоящему влюблен в Мэри, я считал ее самой хорошенькой девушкой в городе. И кроме того, самой лучшей. Я всегда гордился знакомством с ней.
В детстве Мэри пережила несчастье, которое могло бы сломать многих других девушек, но она вышла из этой беды с честью.
Когда ей было двенадцать лет, ее отец покончил с собой. Некрасивая история, одна из тех, что частенько происходят в маленьких городах. Не раскрытая до конца, она вечно у всех на слуху.
Джон Истерли был одним из самых уважаемых людей в городе, почти со всеми дружен. Не весельчак и не фамильярный человек, а, наоборот, спокойный, трезвый, надежный и честный. Говорил он всегда разумно и взвешенно. Джон Истерли был, по нашим масштабам, довольно богат. То есть владел своим делом и домом, и его семья ни в чем не нуждалась. Его жена вызывала симпатию, и все знали, что она предана семье. Он регулярно посещал церковь и принимал активное участие в церковных делах. Вел размеренную, отнюдь не блестящую жизнь, которую ведут миллионы подобных ему людей, но, по-видимому, ему это нравилось. И тем не менее он тихо вышел под сень деревьев за домом, когда жена и дочь легли спать, и повесился. Это случилось весенней ночью. Ни записки, ни объяснения он не оставил. Никто не знал причины происшедшего.
