Зайдя туда вновь, она обнаружила в лавке народ — туристы мешались там с местной публикой. Взяв в руки лошадку, она проверила цифры, проставленные аккуратным мелким почерком на табличке, прицепленной к лошадиному копыту. Шестерка при этом оказалась восьмеркой, что приблизило цену уже к тридцати фунтам. Поставив лошадку на место, она продолжила осмотр, намереваясь порыскать в поисках чего-нибудь еще — может быть, отыщется подарок подешевле, — но было ясно, что больше ничего интересного вокруг нет, и вскоре ее опять прибило к полке с лошадкой; она ощупывала ее так и сяк, пытаясь убедить себя, что вещь стоит таких денег. Впрочем, сколько она стоит — Лили не касается, на ее долю выпадет лишь разворачивание восхитительно шуршащей подарочной бумаги и радость ожидания.
В нескольких шагах от себя Анна заметила хорошо одетого мужчину лет сорока, внимательно за ней наблюдавшего. Высокий, плотный, с поредевшими темными волосами, он показался ей странно знакомым. Возможно, они виделись в отеле, хотя если он и постоялец, то все равно итальянской крови — в этом она уверена, иначе откуда эта гладкая кожа, так хорошо умеющая удерживать влагу под самым жгучим солнцем? Ведь у уроженцев Британии кожа краснеет и шелушится — для них солнечные лучи скорее бич, нежели благо.
Взгляды их встретились, и он улыбнулся. Она улыбнулась в ответ, так как смутно почувствовала, что не улыбнуться было бы вызовом, после чего опять занялась лошадкой. Она представляла себе, как пальчики Лили станут разворачивать блестящую бумагу, неуклюже тыча в нее и продирая острыми краями лошадиных копыт, как поняв, что это такое, она начнет повизгивать от восторга.
— Простите...
Она подняла глаза.
— Ведь вы моя соседка, да? По отелю Корри?
— Да. — Значит, виделись они и вправду в отеле.
— Вы англичанка?
— М... да.
— Вам нравится лошадка? — Последнее слово он произнес чересчур старательно и четко, будто не был уверен, что сможет сделать это должным образом.
«А-а, понятно, он торговец», — подумала она. Вежливо кивнув, она опять обратила взгляд на фигурку лошади.
— Но за такую штуку цена непомерная, не находите?
— Простите?
— Восемьдесят тысяч лир! Это, как вы говорите, обдираловка! На рынке такие лошадки вдвое дешевле.
— Правда?
— Разумеется. Это ведь не итальянцы делают. Лошадки эти из Африки. Ими торгуют сенегальцы-лоточники. Не видали?
— Нет.
Однако сенегальцев она видела. Молодые красавцы с кожей, блестевшей на солнце, как черный уголь — так выделявшиеся в городе, основными красками которого были золотистый и цвет жженой охры. Присутствие здесь этих парней было одним из отличий теперешней Флоренции от той, которую она увидела во время первого своего, такого давнего, сюда приезда. Если бы сегодня превратилось бы во вчера, как знать, не предпочла ли бы она одного из этих сенегальцев смуглолицему, с оливковым оттенком кожи юному Ромео, за которым охотилась в то незрелое лето, наполненное итальянскими глаголами и строками Данте? Возможно, все-таки не предпочла бы. Эти ласковые юноши, похоже, больше думают о деньгах, чем о любви, что доказывается и товаром, аккуратно выложенным на пестрые тряпки — стеатитовыми или вырезанными из дерева фигурками. Среди таких фигурок ей попадались слоны, реже — дикие кошки, но лошадей она не видела. Их она бы не упустила.
— Конечно, решать вам, — сказал мужчина, — но вы сэкономили бы приличную сумму.
По-английски он говорил очень хорошо, гораздо лучше, чем Анна по-итальянски — язык этот она уже много лет как забросила. Она не могла понять, польщена ли его вниманием или раздражена той проницательностью, с которой он так точно определил, что путешественница ограничена в средствах. Может быть, ее выдал отель — не из лучших, хотя, видит бог, не такой уж дешевый.
— Вообще-то я сегодня отсюда уезжаю, так что времени для рынка у меня не будет.
Ах, так вы возвращаетесь в Англию?
Да.
— А вылетаете откуда? Из аэропорта во Флоренции или из Пизы?
— Из Пизы.
— В котором часу? Ответила она не сразу.
— Ну... около восьми.
— Отлично. А спросил я только из-за поездов. Вам надо ехать на шестичасовом. Он доставит вас прямо в пизанский аэропорт и вовремя. А еще у меня к вам предложение. Отправляйтесь на вокзал пораньше, и там перед главным входом вы увидите сенегальцев с лошадками. Вы сделаете выгодную покупку, прекрасно доедете, и у вас еще останутся деньги на кофе-эспрессо с пирожным в аэропорту. Она рассмеялась, невольно очарованная тем, как это было сказано.
— Благодарю!
Он пожал плечами — жест, у англичанина выглядевший бы чересчур театральным, здесь казался вполне естественным: уместно, и не более того.
— Не за что. Это просто, как вы говорите, разумный совет на случай. Приятного полета домой.
Она принялась было опять благодарить его, но он уже отошел, переключив внимание на что-то другое. Она пожалела, что разговаривала с ним так чопорно. Ее осенило, что в этом-то отчасти и заключается ее проблема — так привыкла за эти годы воздвигать вокруг себя оборонительную стену, что в простой доброте подозревает хитрую подоплеку. Надо научиться больше доверять людям. Она еще раз взглянула на лошадку, но решение уже было принято, и вскоре она вышла из лавки, так ничего и не купив.
А через несколько минут мужчина, подойдя к кассе, положил на расчетный столик две ассигнации по пятьдесят тысяч лир. Рядом с ними он поставил фигурку лошади. Когда продавщица хотела упаковать покупку, он, наклонившись, что-то сказал ей, продавщица нырнула под прилавок и вытащила Оттуда рулон серебряной оберточной бумаги.
Отсутствие — Четверг, утром
В четверг, в последнее свое утро во Флоренции, Анна не покидала номера. Даже спускаться к завтраку она не стала, ожидая звонка. Окно с видом на грязный внутренний дворик не пропускало ни малейшего свежего дуновения — номер, в котором можно было только спать, но уж никак не проводить время, дешевый номер, хотя в разгар сезона не такой уж и дешевый. Она лежала на кровати и смотрела, как лениво вращаются на потолке лопасти вентилятора. Постепенно, истомленная ожиданием, она так и уснула — одетая, на постели. Проснулась она разбитая и под впечатлением от снов, которые помнила лишь смутно, но из которых вынесла память о какой-то молчаливо грозящей ей опасности, страшной и неизбежной.
Проснувшись, она первым делом позвонила на коммутатор узнать, не было ли звонка, который она, возможно, не слышала. Никаких звонков не было. Почему он не звонит? Может быть, что-нибудь случилось? Он опаздывает уже на два дня. Непонятно.
Поначалу Анна не имела ничего против такой паузы. Напротив, она благодарила судьбу за продых. Она даже умышленно прилетела двумя днями раньше, чтобы к его приезду успокоиться, обрести равновесие, чтобы знать, что говорить, и не позволить желанию увлечь себя и сбить с пути. Равновесие должен был подарить ей город. Она часами бродила и бродила по нему, выбирая маршруты в стороне от обычных достопримечательностей, привлекающих к себе туристов, — осматривала церкви, удостоившиеся одной-единственной строки в туристских справочниках, выходила на площади, в целом обойденные историей. И всюду она ловила тень себя прежней — молодой, жадной до жизни, неоперившейся и влюбленной в город и в ощущение своего могущества и вседозволенности в этом городе. Тень этой прежней Анны была настолько четкой, что однажды ей показалось, будто она вдруг увидела себя в маленькой пухленькой девушке в броских солнцезащитных очках и с короткой панковской стрижкой — но то было лишь доказательство причудливых кульбитов, какие выделывает мода, с легкостью возвращая тебя в прошлое.
В городе ее привлекала именно эта черта — легкость, с которой в нем уживались противоположные стили. Местные уроженки — увешанные золотом и напомаженные, чтобы скрыть возраст, мешались на улицах с приезжими хиппи — парнями в металлических заклепках и татуировках, девицами с голым пупком и спиной, загоревшей до черноты, по-детски тоненькими, худыми, как палка. Было время праздников, и то тут, то там в окрестностях устраивались фиесты — рай для бродяг и любителей покрасоваться. Но в конце концов все возвращались во Флоренцию. Ближе к полудню зной призывал их к фонтану возле бокового входа в кафедральный собор — лохматые парни, чьи пышные мелкозавитые шевелюры походили на бисерные занавески, голые по пояс, плескались в воде, как щенки, плескались и брызгались.
Она как зачарованная глядела на эту картину. Ей живо вспомнилась ночь, которую много лет назад она провела, вернувшись из Рима в общежитие, где остановилась, и обнаружив, что место ее занято и общежитие переполнено. Заночевала она тогда в конце концов на ступенях Баптистерия, а наутро мылась в туалете ближайшего кафе. Теперь такое она посчитала бы немыслимым. Куда канули все эти годы? Места, люди, любовники, службы... С рождением Лили словно горлышко песочных часов расширилось, и время ринулось туда уже не как песок, а как поток воды. Эти парни возле собора по возрасту, наверное, ближе к ее дочери, чем к ней самой. Как могло это случиться? Невозможно, непредставимо.»
