Значит, и до Мюллера добрались. Нервно оглядываю палату: техники нет. Возможно, здесь все чисто.
— Мне нужно уйти.
— Вы помните, где находились?
Нет. Обшариваю мозг, пытаюсь извлечь хоть какие-то воспоминания. Пустые дома. Темная дыра. Ничего. Мысли словно пробиваются сквозь вязкий сироп, и тошнота не проходит. Может, меня накачали наркотиками? Поворачиваюсь, пытаюсь разглядеть, что за кроватью.
— Майкл, с вами все в порядке?
Поднимаю руку, выгибаю шею, свешиваясь за край койки и почти мгновенно, словно от удара, падаю назад, на кровать. За моим плечом стойка, на которой обычно крепится мешочек с жидкостью для внутривенного вливания, но я вижу черную коробочку всего в нескольких дюймах за моей головой. На ней мерцают и вращаются красные линии, по мере того как жидкость медленно стекает мне в руку.
Врачи моментально пресекают мою попытку спрыгнуть с кровати.
— Майкл, спокойно! Что случилось?
— Я должен идти, — говорю со стоном сквозь зубы.
Грудь мучительно стеснена. Сцарапываю с руки пластырь, вытаскиваю иглу. Врачи не успевают меня остановить. Боль пронзает руку.
— Фрэнк! — зовет доктор Мюррей.
Громила от двери устремляется к кровати, хватает за плечи.
— Нет! — кричу я. — Нет, мне нужно идти!
— Держи его!
— Майкл, что случилось? — снова спрашивает Мюррей, нависая надо мной. — В чем дело?
— Вы не понимаете! Уберите это, пожалуйста. Уберите ее из комнаты!
— Что убрать?
— Стойку, монитор — что там у вас. Уберите их!
— Успокойтесь! Объясните, что вас не устраивает!
— Я вам объясню, уберите их отсюда!
— Доктор Пайн, — говорит Мюррей, кивая на стойку для внутривенных инъекций.
Женщина отпускает мою ногу и катит стойку к двери, на ходу собирая трубки.
Она задвигает все это за дверь. Становится легче, но я все еще чувствую, что наблюдение не прекратилось. Знают ли об этом врачи? Нет, исключено. Не могут знать, иначе их бы здесь не было. Это подразумевает, что они друзья, но только если буду действовать быстро. Я слишком уж психанул из-за этого монитора. Теперь я раскрыл перед безликими карты. Женщина возвращается. У нас мало времени.
— Что здесь есть еще? — спрашиваю я, роняя голову на подушку и позволяя санитару удерживать меня. «Не сопротивляйся. Они должны поверить тебе». — Какие-нибудь мониторы? Компьютеры? Мобильники?
— Майкл, у нас у всех телефоны. Мы врачи…
— Унесите их отсюда.
— Майкл, пожалуйста, успокойтесь…
— Это важно! — Закрываю глаза, пытаюсь понять, который час.
Как давно я в палате? Три минуты после того, как пришел в себя, плюс-минус несколько секунд. Но кто знает, как долго лежал без сознания. Сколько остается до того, как они заявятся сюда?
На игры нет времени, а народу слишком много, чтобы драться. Сейчас нужно выложить правду и надеяться на лучшее. Набираю в легкие побольше воздуху и говорю:
— Я все расскажу, но только когда в комнате будет чисто. Чтобы никаких электронных приборов.
Доктор Мюррей кивает, но как-то самодовольно, словно слышал все это прежде: перед ним еще один псих.
— Майкл, почему вас пугают электронные приборы?
То же самое было и в прошлом году — вследствие таких же самоуверенных допущений я оказался в дурдоме. Если система решает, что ты псих, ничего нельзя с этим поделать. Мотаю головой:
— Сотовые телефоны должны быть убраны.
Мюррей несколько секунд смотрит на меня, переводит взгляд на остальных, пожимает плечами:
— Хорошо, Майкл. Как угодно, если вам так легче. Но вы должны объяснить.
— Поспешите. — Пытаюсь не допускать в голос отчаяния.
Мюррей собирает все сотовые и выносит в коридор, возвращается минуту спустя. Открывает рот, но я опережаю:
— Слушайте внимательно, все слушайте, потому что я не знаю, сколько времени у нас есть. Извините, что втянул вас в это, но меня преследуют очень опасные люди, и мне необходимо как можно скорее убраться отсюда. Они могут выследить меня. Они могут выследить всех нас с помощью электроники: компьютеров, сотовых телефонов, телевизоров, радиоприемников — чего угодно. Знаю, в это трудно поверить. Скажите, окно здесь открыто?
Мюррей снова кивает:
— Спокойнее, Майкл, давайте спокойнее…
— Вы не понимаете. Они будут здесь в любую минуту. Слушайте, если окно не открывается, можно выбраться через коридоры. Только нужно держаться подальше от техники. На служебных лестницах обычно стоят камеры, так что мы не можем рисковать…
— Майкл, вас никто не преследует.
— Очень даже преследует. Это безликие люди. Они могут найти меня по сотовым телефонам, компьютерам, по чему угодно, что посылает и принимает сигналы. Вас они не ищут, так что можете остаться, позвольте только мне уйти…
— Хоккеист, — шепчет женщина.
Поднимаю взгляд: все четыре доктора и санитар отступили.
Пытаюсь понять, что у меня сзади.
— Что еще за Хоккеист?
— Когда вы говорите «безликие», — спрашивает она, — вы этим хотите сказать, что лица… были уничтожены?
— Нет. — Я поворачиваюсь к врачам. Что у них на уме? — Нет, ничего подобного. Они безлики в буквальном смысле — ни глаз, ни носа, ни ртов — ничего, сплошное ничто. — Я провел рукой по лицу, помогая им понять.
Несколько секунд они глазеют на меня, и я проникаюсь надеждой.
— Это не просто тревожный невроз, — произносит один из них, остальные кивают.
— Я не сумасшедший.
— Травма мозга? — задает вопрос кто-то из врачей.
Они уже беседуют так, будто меня здесь нет.
— Не исключено, — говорит другой. — Или психическое заболевание. Может, шизофрения?
Женщина смотрит с опаской:
— На прошлой неделе был такой же случай. Нельзя рисковать.
Меня пробирает дрожь. Становится трудно дышать.
— Прошу вас — о чем это вы?
Доктор Мюррей замолкает, внимательно смотрит на меня, потом шепчет что-то на ухо коллеге, тот быстро покидает палату. Мюррей подходит вплотную:
— Майкл, я должен задать вопрос, а вы должны ответить максимально точно и честно.
Смотрю на дверь. Куда ушел тот врач? За чем или за кем послал его Мюррей?
Доктор сверлит меня взглядом:
— Вы видели когда-нибудь трупы с уничтоженными лицами?
— К чему вы это спрашиваете? Где я мог видеть такое?
— Помните, где были в течение двух последних недель?
— Нет! — срываюсь на крик. — Ничего я не помню! Объясните, что происходит!
Доктор Мюррей бросает взгляд на остальных врачей, потом снова смотрит на меня:
— Вы что-нибудь слышали о Хоккеисте?
Я замираю:
— Вроде что-то знакомое.
— Это серийный убийца.
В животе словно образовалась пустота. Не оттого, что услышал прозвище убийцы, а от выражений на лицах врачей. Они явно боятся.
Боятся меня.
— За последние восемь месяцев, — сообщает доктор Мюррей, — Хоккеист убил почти десять человек в Чикаго и окрестностях. Никто понятия не имеет, кто он такой, но все газеты только о нем и пишут. Вы уверены, что ничего не знаете об этом маньяке?
— Я не смотрю телевизор, — отвечаю, глядя на темный экран: могут ли безликие наблюдать за мной через выключенный телевизор? — Зачем вы спрашиваете? Какое это имеет отношение ко мне? И почему вы так испуганы?
— Если бы вы смотрели новости, то знали бы: когда Хоккеист убивает, он калечит тела. — Доктор хмурится и продолжает: — Уничтожает лицо: кожу, мышцы, кости — всё.
Вот вам пожалуйста. Маньяк разгуливает на свободе, и потому достаточно малейшего намека, чтобы хлынул поток подозрений. Я все тот же человек, но при этом в глазах врачей уже не просто обычный пациент, а психопат и возможный убийца.
— Я не делал ничего плохого.
— Мы и не утверждаем, что вы что-то такое делали.
— Вы считаете меня убийцей, иначе не заговорили бы об этом.
Нужно убираться отсюда. Бежать, пока не стало слишком поздно.
— Мы ничего не думаем, Майкл, никто вас ни в чем не обвиняет…
Вскакиваю, заставая врачей врасплох. Успеваю преодолеть лишь половину расстояния до двери — санитар хватает меня. Следом набрасывается персонал. Дерусь, как загнанный зверь, бешено лягаюсь. Под ногой раздается жуткий хруст, слышу стон одного из врачей. Все кричат, зовут сестер с успокоительным. В этой ситуации я могу только одно — укусить руку, обхватившую меня за грудь.
— Принесите зипрасидон!
— Фрэнк, держи его крепче!
На краткий миг хватка ослабевает, успеваю приподняться. Тут же кто-то хватает за руку, почти выворачивает ее из сустава. Вою от боли. Ноги резко слабеют. В отчаянии я жалобно хнычу.
В комнате появляются новые люди. Меня подхватывают и укладывают в кровать. Потом чувствую укол — в вену закачивают успокоительное. Времени не остается.
— Пожалуйста, — молю я, — вы должны увезти меня отсюда! Я не тот, за кого вы меня принимаете, а они будут здесь в любую минуту.
