— Парень, огонька не найдется?
— Ты пьян? — спросил Кейт.
Джейн резко обернулась, поджала губы и повернулась к ним спиной.
— Во рту не было ни капли, парень. С тех самых пор, как Герман нашла мой виски и взглядом заставила его скиснуть.
Кейт расхохотался и ткнул кулаком в костлявое плечо Стэна Линкхольма. Школьному смотрителю оставалось три недели до пенсии, и он мечтал провести остаток жизни дома, любуясь на грязь и беспорядок. Они познакомились в «Оленьей голове», единственном баре у шоссе, куда можно было дойти пешком и где тебя не пичкали музыкой кантри шесть вечеров из семи. Именно там Кейт и услышал все эти рассказы о темнолунии и об одичавших среди холмов собаках, которых туристы забывали тут летом.
— Так ты поможешь мне заработать рак или как?
Кейт вытащил спички. Линкхольм кивнул в знак благодарности, окинул кафетерий взглядом, презрительно фыркнул и вышел, бурча что-то себе под нос, — спина согнута, голова опущена, этакий обманчиво-хрупкий мужчина, выискивающий малейший намек на пыль.
— Он тебе нравится? — невинным голосом спросила Джейн.
Очередь наконец-то сдвинулась с места.
Кейт пожал плечами:
— Он рассказывает отличные анекдоты, время от времени угощает меня стаканчиком-другим и говорит то, что думает.
— Ах да, — усмехнулась Джейн, — он упомянул о своей стычке с милейшей миссис Герман.
«Стычка», — подумал Кейт, вряд ли подходящее слово для того, что больше похоже на полномасштабные военные действия. Стэн требовал, чтобы ему разрешили заходить в подвал, дабы проверять, удерживает ли еще фундамент здание; учительница же математики утверждала, что его утварь и бойлер находятся совсем в другом месте и ничто из документов, хранящихся глубоко под увенчанным шпилем главным зданием, не может представлять ни малейшего интереса для человека, который бреется не чаще двух раз в месяц.
Стэн твердо решил разорвать этот замкнутый круг, до того как выйдет на пенсию.
Следующие двадцать минут Джейн старательно уклонялась от вопросов Кейта про ее жизнь с Карлом Эндрюсом. В конце концов, когда Кейт понял, что начинает чрезмерно жалеть себя, он извинился, легко чмокнул ее в щеку и вышел на свежий воздух, чтобы немного успокоиться. Он стоял перед школой, прямо под шпилем, когда-то украшенным колоколом, а сразу перед ним начинался небольшой подъем, ведущий к шоссе; позади резко спускался крутой откос, а сразу за рядом толстоствольных вязов начинался жилой комплекс. Дома на пологих холмах старой фермы словно то опускались, то поднимались, а за ними под полуденным солнцем темнел густой лес.
Кейт прикурил и оглянулся на школу. Своего рода диковина, подумал он. Изначально в ней была всего одна комната, потом их пристраивали то с одной стороны, то с другой, модернизировали, школа раздувалась и расширялась вокруг центрального здания; обрамленное с двух сторон ивами, оно теперь походило на карликовую церковь Новой Англии. Кейту не нравилась школа. Безобидная, выкрашенная в белый цвет, полная детей, — но она ему не нравилась. Она выглядит так, думал он, словно строители знали что-то неизвестное всем остальным и пытались скрыть это, но скрыли плохо.
Он отбросил сигарету, не докурив. Кейт злился на то, что у него испортилось настроение, и равно винил в этом и себя, и Джейн. Он шел медленно, надеясь, что мозги хоть немного прояснятся, и, к тому времени как добрался до дому, уже был готов улыбнуться.
И улыбнулся, увидев дожидавшегося его Питера.
Вход в его квартиру находился сразу под сланцевой крышей. Дверь направо вела к соседям, дверь налево — к нему. Питер стоял на бетонном крыльце. Рыжие волосы растрепались, под глазами залегли тени.
— Привет, дядя Кейт. — Сказано неловко, отрывисто.
Кейт прислонился к дверному косяку.
— Сегодня ты прогулял школу, мальчик мой. Твоя мама знает, что ты уже дома?
Питер помотал головой и хмуро глянул на здание через дорогу:
— Миссис Герман хочет меня исключить.
— Что? Глупость какая, ты же только в пятом классе!
Мальчик едва заметно ухмыльнулся:
— Ну… я подложил ей на стул кнопку.
Кейт не удержался и захохотал. Неоригинально, глупо и унизительно для учителя, но он смеялся, обняв мальчика за плечи — здесь, в тени, прохладные, почти замерзшие.
— Просто поверить не могу! Господи, только не говори своей маме, что я это одобряю.
— Она меня убьет.
— Хочешь, чтобы я с ней поговорил?
Питер тут же отпрянул, радостно просияв:
— Правда? Поговорите?
— Конечно. Почему бы и нет? Но сначала ты сам должен ей сказать, а потом я приду и поговорю.
— Но мы идем обедать к бабушке.
— Вы все время ходите обедать к бабушке. Наверное, она чертовски хорошая стряпуха. Нет. Сначала рассказываешь ты, потом разговариваю я, или договор расторгается. — Кейт помолчал. — Высоко она подскочила?
— Это самое дурацкое. Она вообще ничего не почувствовала. Ей Элси Френкс наябедничала.
Питер ушел раньше, чем Кейт сумел сказать что-нибудь еще. «Отлично, — подумал он, — кажется, меня только что обвели вокруг пальца». Кейт пожал плечами, протянул руку к дверной ручке и замер, увидев около замка глубокие царапины.
Он оглянулся, поискал глазами Питера, потом легонько толкнул дверь носком ботинка. Она медленно отворилась. Сразу направо была лестница, устланная тускло-золотистой ковровой дорожкой, которая отчаянно нуждалась в том, чтобы ее пропылесосили. Кейт прислушался, ничего не услышал и осторожно пошел вверх по ступенькам, не отрывая взгляда от тусклого света, не дававшего толком рассмотреть комнату наверху. Руки словно одеревенели, дышалось с трудом, и почему-то знобило. Кейт быстро поморгал, сглотнул и сказал себе, что нужно спуститься и вызвать от Мойры копов. Насколько он понимал, грабители, вандалы, убийцы все еще наверху, прячутся за креслом, в спальне, в кухне, за пластиковой занавеской в душе. Насколько он понимал, из квартиры вынесли все подчистую, и у него не осталось ничего, кроме того, что сейчас на нем.
Кейт дошел до самого верха и остановился.
Комната была двадцати пяти футов от двери до балкона и двадцати футов шириной. В ней было темно, занавески опущены, а все остальные двери затворены. Намного темнее, чем должно быть в майский день. И холоднее. Намного холоднее. Дыхание из пересохших губ вырывалось паром. Кейт передернулся, напряг левую руку и потянулся к выключателю. Щелкнул и подождал, но свет не включился.
Пробки, подумал он, пробки перегорели.
Глаза уже привыкли к темноте, и Кейт не увидел никаких разрушений. Все книги стояли на полках, стол не тронут, рукопись у пишущей машинки так и валяется в беспорядке.
Но холод никуда не исчез, и Кейт обхватил себя руками.
«Уходи, — подумал он, — уходи и оставь меня в покое». Но не мог понять, к кому обращается — к себе или к тому, кто вломился в его дом.
Кейт сделал шаг назад, и холод начал отступать.
Свет зажегся.
Кейт снова посмотрел в комнату и увидел, что шторы никто не опускал, а на ковер струится солнечный свет.
Он резко сел, уперся руками в колени и уставился на открытую дверь внизу. Кейт знал, что должно быть объяснение всему случившемуся. Он устал. Он переработал. Он расстроился из-за того, что потерял еще одну женщину. Вполне естественно, что мозг перегружен и наказывает его за плохое обращение. Преподает ему урок.
Это были вполне логичные рассуждения, и Кейт себя почти убедил, просидев на лестнице чуть не до заката. Потом встал, спустился вниз, закрыл дверь и обнаружил, что никаких царапин на ней нет.
Он быстро пошел прочь. Подальше от квартиры, вверх по холму к шоссе. Руки у него дрожали, и он сунул их в карманы, переходя на другую сторону улицы, где белые шары фонарей, реагируя на сумерки, уже заполняли жилой комплекс мягким светом. Под весенним небом тянулась гряда невысоких холмов; их неровные края с западной стороны переливались всеми оттенками — от серого до сверкающего розового. И пока Кейт шел по обочине, проходившие мимо автобусы и машины поднимали клубы пыли, отчего ему приходилось щуриться. Сумерки сгущались, и, когда фары исчезали из виду, казалось, что на их месте остаются черные пятна.
У Фрезьеров — в семейной закусочной, объединенной с бакалейной лавкой, — он съел безвкусный сэндвич, выпил четыре чашки кофе и, купив блок сигарет, засунул их под мышку. Перекусив и приятно пообщавшись у Фрезьеров, Кейт почувствовал себя лучше, но только вышел из закусочной, как вспомнил о своем обещании Питеру.
— Просто здорово, — пробормотал он и торопливо зашагал вперед.
В воздухе пахло дождем, поднимался ветер, шины мокро шелестели по асфальту. Чувство вины подгоняло, и Кейт уже перешел на легкий бег, но вдруг услышал, как взвыла и резко замолчала сирена, и остановился. Прикрывая лицо от ветра, он посмотрел в сторону школы. На подъездной дорожке стояли патрульная машина с крутящимися синими огоньками и фургон службы спасения с открытыми задними дверками, в который как раз задвигали покрытые белым носилки. Кейт посмотрел по сторонам, вихрем пересек шоссе и остановился у подножия поросшего травой откоса. Ему навстречу шел Карл Эндрюс.
