Теперь, когда зрачки ее начали, наконец, расширяться, Иссерли различила кое-какие очерченные светом луны детали своей спальни. Впрочем, поскольку спальня была пустой и голой, детали эти сводились к трещинам в стенах, шелушащейся краске, неработающим электрическим выключателям и тусклому перламутровому свечению бездействующего в камине телевизора. Томимая жаждой, Иссерли нащупала стоявший у ее кровати стакан с водой, однако тот оказался пустым. Она подняла его к губам, потом перевернула донышком кверху — так, на всякий случай. Пусто. Ладно, можно обойтись и без воды. Потребностям тела ее не запугать.
Иссерли села, кое-как выпуталась из простыней и перевалилась с матраса на пол, приземлившись вкривь и вкось, едва не упав набок. Длинная игла боли пронзила самый низ ее спины, один из перенесших ампутацию участков тела, — Иссерли в который раз попыталась сохранить равновесие, опершись на хвост. Она постояла, покачиваясь вперед и назад, пока тело отыскивало свой новый центр тяжести; влажные от пота ладони ее ног немного липли к холодным доскам пола.
Лунного света для того, чтобы сделать разминку, не хватало. Иссерли не понимала, почему для выполнения упражнений ей требовалось видеть свои конечности, однако так оно и было. Похоже, в слишком густой тьме она утрачивала уверенность в том, какого рода существом является. И нуждалась в ревизии того, что осталось от ее тела.
Возможно, телевизор сумеет не только дать немного света, но и поможет ей сориентироваться во времени. Вихрь нереальности завивался вокруг нее, точно бредовые миазмы над снова приснившимися ей кислородными ямами Плантаций.
После таких сновидений приятно было просыпаться под солнечным светом надежного, безопасного мира. А если солнца еще не было, ее успокаивали многообещающе сиявшие в темноте часы. Ладно, раз нет ни того, ни другого, она обойдется тем, что есть.
Иссерли доковыляла до камина, включила телевизор. Тусклый экран оживал лениво, как овеваемые ветерком угли костра, но затем на нем появилось яркое изображение — словно в камине вспыхнул психоделический огонь, — и Иссерли изготовилась к усилиям, необходимым для того, чтобы привести себя в должный вид.
Двое водселей, самцов, в сиреневых колготках, блузах с рюшами и причудливых зеленых шляпах, придававших им сходство с игрушечными плюшевыми Чудищами озера Лох-Несс, стояли у вырытой в земле ямы, из которой вылетали, точно порывы бурого дыхания, комья земли. Один держал на ладони маленькое изваяние, трехмерный вариант знака опасности, изображенного на дверях главного амбара фермы Аблах.
— …это, государи, не моя гниль без челюсти, — обращаясь к изваянию, сообщил он с каким-то чужеземным выговором, еще более странным, чем у жителей Глазго, — и ее стукает покрышкой заступ могильщика[5].
Несколько секунд Иссерли размышляла над его словами, раз за разом креня косный торс к правому бедру.
Тем временем, телевизионная камера нырнула в яму (бр-р!), к копавшему ее уродливому старому водселю. Работая, он напевал жидким голосом Джона Мартина:
— Мерило пата и ку-ку и новый саван щей, и рой могилу старику на вод варенье в ней[6].
Впечатление все это производило несколько гнетущее, и потому Иссерли пальцами ноги переключила канал.
По широкой, залитой солнечным светом, мощеной камнем улице продвигалась большая толпа водселей. Каждый из составлявших ее был завернут в белую простыню с узкой прорезью для глаз. Один нес плакат с приклеенной к нему увеличенной и оттого расплывшейся до неразличимости фотографией такого же, как все они, закутанного в простыню существа. Голос репортера заверил, что, поскольку к ним приковано внимание всего мира, главный вопрос состоит теперь в том, как далеко этим женщинам позволят зайти.
Иссерли пару секунд вглядывалась в шествие: ей тоже интересно было, как далеко позволят зайти водселихам, однако камера этого показывать не стала, а переключилась на совершенно другую картину: большую толпу водселей-самцов, собравшихся на спортивном стадионе. Многие из них походили на собачьего заводчика, некоторые молотили друг друга кулаками или боролись, сцепившись, а полицейские старались разнять их, отогнать одних от других.
Камера показала крупный план на редкость мясистого водселя, тело которого выпирало из цветной футболки. Большими пальцами он оттягивал верхнюю губу к носу, показывая наклейменное на влажной розовой плоти, что изгибалась над его желтыми зубами, слово «БРИТАНСКИЙ». А покончив с этим, оттянул к подбородку нижнюю и показал слово «БУЛЬДОГ».
Она снова переключила канал. Водселиха с почти такими же большими, как у нее, грудями истерически визжала, прижав ладони к щекам и не отрывая взгляда от существа, идентифицировать которое Иссерли не смогла. Походившее на гигантское насекомое, оно, размахивая рачьими клешнями, неуклюже подступало к ней на двух ногах. В картинку вбежал водсель-самец и пальнул в насекомое лучом вроде электрического, вылетевшим из пластмассового пистолета.
— По-моему, я говорил тебе: сиди с остальными, — рявкнул самец самке, пока несчастное насекомое корчилось в агонии. Его предсмертные крики, едва различимые за назойливо громкой животной музыкой, казались пугающе человечьими, свистящими звуками сексуального упоения.
Иссерли выключила телевизор. Уже почти проснувшаяся, она вспомнила то, о чем могла бы подумать и включая его: попытки сориентироваться в реальности с помощью телевидения бессмысленны. От него только хуже становится.
Годы тому назад телевидение было замечательным наставником, то и дело подбрасывавшим Иссерли лакомые кусочки информации, которые она поглощала, если была к ним готова, — или откладывала про запас, если не была. В отличие от книг, подобранных Ессвисом для ее обучения, светившийся в камине ящик неустанно болтал, слушала она его или не слушала, никогда не застревая на слове или на странице. В те ранние месяцы чтения и перечитывания Иссерли удавалось продираться за один раз лишь сквозь пару-другую абзацев «Истории мира» У. Н. Уича (даже пугающе подробная брошюра по фермерскому делу — «Какой культиватор выбрать?» — и та выглядела не столь устрашающей), зато основные представления о психологии водселей стали кристально ясными для нее за пару проведенных у телевизора недель.
Странно, конечно, однако до точки насыщения она добралась уже несколько лет назад, когда в голове ее не осталось больше места для подносимых телевидением лакомых кусочков. Телевизор прошел пик его полезности и обратился в пустого балабона.
И все-таки, нужно же выяснить, какой нынче день и скоро ли — или не скоро — взойдет солнце. Как только ей удастся восстановить гибкость тела, решила Иссерли, она выйдет из коттеджа и сама разберется, что за ночной час стоит на дворе. Да, собственно говоря, зачем ждать? Разминку она может закончить и на морском берегу, под покровом тьмы, — Иссерли сильно подозревала, что день только-только начинается. Понедельник.
Она понемногу приходила в себя.
Держась за перила, она спустилась по лестнице к ванной комнате. Ванная и спальня были единственными хорошо знакомыми ей комнатами коттеджа, все прочие оставались маленькими загадками. В ванной Иссерли никаких затруднений не испытывала. Она приходила сюда в темноте бесчисленное множество раз — собственно говоря, каждое зимнее утро.
Иссерли и сейчас вошла в ванную комнату вслепую. Ладони ее ног ощутили смену дерева плесневеющим линолеумом. Отыскать то немногое, что ей требовалось, труда не составляло. Ванна, краны, шампунь, бьющая из патрубка струя: все это осталось на обычных местах, все ждало ее. Больше к ним никто не прикасался.
Мылась она тщательно и терпеливо, уделяя особое внимание шрамам и чужеродным впадинкам тела, опасно лишенным чувствительности: местам, в которых могла завестись и развиться инфекция, а могла и вскрыться тайком так до конца и не зажившая рана. Ладони Иссерли проходились по телу вперед и назад, покрывая его густой мыльной пеной, ноздреватыми слоями моющего средства, казавшимися ей более обильными, чем они, вероятно, были. Она воображала себя обвитой, окруженной ореолом пены, маленькими облачками ее, похожими на пузырящуюся грязную накипь, которую волны временами прибивали к берегу Аблаха.
Погруженная мысленно в эти картины, медленно вращавшаяся под струей теплой воды, Иссерли понемногу утрачивала способность сознавать себя. Ладони и предплечья продолжали плавать по скользкому от пены телу, обретая регулярный ритм, регулярные маршруты. Она закрыла глаза.
И только сообразив, что некоторые ее пальцы блуждают в межножье, слепо нащупывая то, чего там уже не сыскать, она пришла в себя и ополоснулась — деловито и основательно.
Полностью одетая, как для работы, Иссерли шла туннелем деревьев к морю. Под ботинками негромко похрустывала замерзшая грязь, от мокрых волос поднимался в холодный воздух парок. Шла она осторожно, соразмеряя шаги с темнотой, руки ее, чуть выставленные у бедер вперед, готовы были предотвратить падение. В какой-то миг Иссерли обернулась, постояла, ожидая, когда рассеется пар ее дыхания и она сможет понять, как далеко ушла. Горбатый силуэт коттеджа еще различался на фоне ночного неба, два верхних окна его горели, точно совиные глаза, отражая свет луны. Иссерли повернулась к фьорду и двинулась дальше.
