Пола удивилась приветливому энтузиазму, с которым ее приветствовал Дункан. Он сжал ей руку и сказал:
— Вот женщина, которую я разбудил телефонным звонком в прошлую субботу.
— Как вы догадались? — улыбнулась Пола. — Вроде бы, я чирикала, словно бодрый воробышек.
— Я не открою вам тайну моей догадки, но поверьте на слово: просто догадался. Вы — симпатичны, Майлз был прав. Роксанна, позаботься о нем, а я хочу побеседовать с его хорошенькой женой. Хотите что-нибудь выпить?
— Пожалуй, шерри. Если есть — Манцаниллу.
— Боюсь, мы не такие любители шерри. Все, что у нас есть — Олоросо.
Пола не любила сладкий шерри, особенно перед ужином, но приняла напиток. Пока Роксанна и Майлз разговаривали с принцессой Андраши и Филипом Розеном, Дункан подвел Полу к белому креслу. Присев рядом, он наклонился поближе. В нем чувствовалась способность полностью концентрироваться на собеседнике — или же притворяться, что он это делает. Пола заметила, что глаза у него были фиалковыми, как у дочери и, как у дочери и, как ни странно, тоже холодными.
— Не могу передать, насколько рад был познакомиться с вашим мужем. Я редко даю интервью, но в тот раз сделал это с удовольствием. Он мне ужасно понравился: прекрасный юноша и огромный музыкальный талант. Нас, старых «боевых лошадок», больше всего волнуют поиски талантов среди молодежи.
Пола недоумевала, с какой стати талант Майлза показался ему выдающимся, когда целый ряд критиков нашел его крайне заурядным.
— Спасибо за добрые слова, мистер Эли. Но я предпочитаю отдать первенство литературному дарованию Майлза.
— Возможно. Я не читал ни единой его работы, но уверен — они великолепны. Впрочем, извините за музыкальное отвлечение. Расскажите-ка о себе: все-все. Я ужасно любопытен и люблю узнавать о людях все, что можно. Вы — не уроженка Нью-Йорка, чувствую по акценту. Массачусетс?
— Почти. Коннектикут.
— Хартфорд?
— Точно, профессор Хиггинс.
Дункан Эли был не просто любопытен, он походил на Великого инквизитора. Во время ужина — оказавшегося восхитительным — он вытягивал из Полы информацию с юмором и тактом, исключавшими какое-либо недовольство собеседницы. Хотя Пола ощущала неловкость, она рассказывала и рассказывала о своих, ныне покойных родителях, о детстве, учебе, встрече с Майлзом и их женитьбе. Затем наступила очередь Эбби, магазина, друзей, наклонностей, политики и еще — об их намерении завести второго ребенка… К тому времени, как они поднялись и вновь перешли в гостиную, где подавали брэнди и кофе Пола выложила все, и, не удержавшись, заметила:
— Я чувствую себя несколько обиженной.
— Почему?
— Вы знаете обо мне все, а я о вас — ничего.
— Этому трюку не трудно научиться под старость, — улыбнулся он. — Впрочем, можете прочитать обо мне в статье мужа и узнать то, что вас интересует. То есть, голые факты. А если хотите узнать по-настоящему, послушайте мою игру. Моя музыка — это я, а мое «я» — в музыке. Вообще, я очень простой человек. Брэнди.
Пола, напротив чувствовала, что он весьма — сложная личность, пытающаяся выдать себя за простака. Ее не покидало странное ощущение, что своими расспросами он преследовал некую хитроумную цель, не ограничивающуюся обычным интересом к партнерше по ужину. Да, хитроумную цель. Она решила, что Дункан Эли — хитроумный человек.
Место Майлза за ужином было рядом с Роксанной. Сейчас он присоединился к сидящей на длинном диване жене.
— Как ты находишь угощение? — прошептал он. Она заметила, что от него пахнет вином и надеялась, что это не повлияет на его игру.
— Джулия Чайлд упала бы в обморок от восторга.
— А Романи-Конти! Знаешь, сколько такая штука стоит?
— Я знаю, что тебе следует выпить кофе, иначе ты испортишь музыкальную часть. О чем вы так мило беседовали с Роксанной?
— О, она задала массу вопросов, касающихся меня. Ты понимаешь.
— Понимаю. Большой Папа тоже пропустил меня через мясорубку. Тебе не кажется, что они — шпионы или что-то в этом роде?
— Определенно. Агенты, пытающиеся выяснить, каким образом мы ввозим в страну контрабандный гашиш. Тс-с-с! Маэстро собирается играть.
По обычаю, заведенному в доме Дунканом, он всегда играл после ужина. Когда гостям подали брэнди и кофе, он приблизился к левому «Стейнвэю» и уселся за него. Гости наблюдали в манере истинных меломанов, приглашенных на музыкальный пир.
— Обычно мы начинаем с Баха и заканчиваем Стравинским, — заметил хозяин. — Но сегодня вечером я пересмотрел эту последовательность. Впрочем, я не собираюсь исполнять ничего современного: подобные вещи слишком тяжело воспринимаются на полный желудок. — Смех. — Поэтому я начну с чего-нибудь «сочного», а затем возвращусь к Моцарту, при чем в этот момент ко мне присоединится юный господин Кларксон, на пару с который мы исполним сонату для двух фортепиано ре-мажор… Но для начала — немножко Листа-Бузони. «Мефисто-вальс»!
Гости взволнованно зашептались, зная, что это — одна из любимых, бравурных пьес Дункана. Наступила тишина. Пола не могла не поразиться той легкости, с которой старик управлял зрителями, не взирая на их количество. Казалось, он обладал сверхъестественной способностью общения с публикой и манипулирования ею — именно это выделяло звезду из ряда заурядных исполнителей. Он впился в клавиатуру взглядом, будто хирург, собирающийся сделать первый надрез. Затем, в точно рассчитанный миг, склонился к инструменту и атаковал ре-диез. Рояль словно запульсировал нервными, вальсирующими звуками «ми», с резким, на ударных долях, ре-диезами, мелодия лилась мягко и таинственно, напоминая настройку таинственного колдовского оркестра на Лысой горе. Затем добавились си-минорные аккорды, с замогильными, напоминающими эхо, пятыми ступенями. Вот на пятые доли ми-минора легли диссонирующие фа-диезы и до-диезы и мелодия расширилась до маниакального резкого вопля, и тут же вновь — тема вальса. Мелодраматическая пьеса из девятнадцатого века, прозвучавшая бы вполне заурядно под руками менее талантливого артиста, приобрела вдруг удивительную свежесть и энергию в исполнении Дункана. Мелодия кружилась, дымила, вопила и грохотала, заставляя забыть обо всем на свете. Дункан мастерски извлекал из инструмента любые эффекты. Казалось, его чувственные легато в пассажах doice amoroso, напоминающие фейерверк, великолепие звука в vivace fantastico и ударная мощь октав brutalemente вызывают из рояльных струн самого Мефистофеля. Перед Полой возникали образы визжащих на шабаше ведьм, кружившихся в сатанинском экстазе, завершающемся пороксизмом извращенной демонической похоти. Пьеса закончилась буйным финалом и слушатели застыли, словно пораженные громом… Затем разразились аплодисментами.
— Боже, — шепнул Майлз, — это все равно что услышать самого Листа!
Казалось, он робеет словно мальчишка.
Дункан, повелитель аудитории, встал, осушил мокрый от пота лоб, улыбнулся аплодисментам и поднял руки, призывая к тишине.
— Если играешь Листа, можешь пренебречь физкультурой. — Смех. — А теперь пьеса поспокойнее: Шуберт, ля-мажор.
— Он уселся и углубился в прозрачность сонаты с нежностью, в которую невозможно было поверить после предыдущего сатанинского фейерверка. Глаза Полы медленно блуждали по прекрасной, комнате, заполненной прекрасной публикой и прекрасными звуками. Теперь она понимала, почему Дункан Эли произвел на Майлза столь сильное впечатление. У этого артиста могли быть свои странности и причуды, но несомненно, он вел необычайно блестящий образ жизни.
Взгляд задержался на Роксанне, сидящей в одиночестве позади всех. Роскошное, облаченное в атлас тело казалось расслабленным, холодный взор фиалковых глаз — прикован к отцу. Хотя сейчас они не были холодными. Скорее, горячими.
У ног ее свернулся большой черный Лабрадор. Животное было прекрасно — огромное, мощное и гладкое, с шерстью, своим атласом напоминающей платье хозяйки.
Собака смотрела прямо на Полу.
И та вдруг, ощутила непонятный холод.
* * *
Майлз играл плохо.
Он нервничал и слишком много выпил. Хотя ошибки не резали слух, техника и звук были слабыми. В сравнении с мастерской трактовкой Моцарта Дунканом, Майлз выглядел новичком. Но по окончании пьесы Дункан рассыпался в восторженных похвалах:
— Восхитительно! Поглядите на эти руки! Поглядите же! Истинный Рахманинов!
В этот момент «рахманиновские пальцы» вставляли в мундштук сигарету и нервно чиркали спичкой.
— Вы слишком много курите, — укоризненно заметил Дункан. — Человеку с вашим талантом следует заботиться о своем теле. Сигареты могут убить вас — не верьте надписям «вредно» на коробках: просто-напросто убить. Немедленно погасите эту дрянь и никогда не закуривайте вновь! Слава Богу — я никогда не курил.
