От волнений и новостей мать почувствовала, как поползло вверх давление. Уже чувствуя жар, она вышла на улицу, чтобы глотнуть воздуха и не напугать людей: при скачке давления у нее всегда шла носом кровь. Их участковый врач, Антон Михалыч, всегда говаривал: «Везет тебе, Сергеевна, и таблетки не нужны! Кран открылся, давление стравил — и опять котлы в норме!» Переждав привычное «стравливание давления», она прошлась по деревне и углядела, что одеты жители коммуны просто, но чисто и не в рванье. Огороды и дома выглядели ухоженными, а их обитатели здоровыми и вполне довольными. А уж когда к началу моления стали съезжаться к деревне иномарки да в молельном доме появились люди явно небедные и непростые, мать и вовсе подумала, что, может, по нонешним-то смутным временам не так плохо ее дочка и устроилась. У каждого свой бизнес: одни воруют, другие крышуют, а третьи вон молятся.
Когда верующие собрались, расселись в зале и затихли, Кирилл начал проповедь. Он говорил про сложное время и непростую жизнь. И про то, что у каждого в этой жизни своя роль и необходимо роль эту узнать и понять правильно, чтобы выполнить свое предназначение. Помочь в этом может пророчество. Он, Кирилл, пророк, посланный в смутное время, чтобы помогать людям. Вера людей ослабла, и пути их спутались, они заплутали в лабиринтах своих суетных желаний, и его миссия — вывести их на свет и придать смысл их существованию, сделать так, чтобы их жизни не были напрасными.
Он говорил и говорил, и мать слушала с напряженным вниманием. Речь Кирилла, сперва размеренная и спокойная, становилась все более страстной. Обыкновенное, в общем-то, лицо преобразилось: он горел и пророчествовал, он вещал и верил в то, что говорит. Голос его набрал силу и то гремел под сводами зала, то заставлял напрягать слух, опускаясь до порога слышимости. Порой речь его обретала рифму, неровные, но выразительные стихотворные формы, и это действовало еще сильнее. Люди подавались вперед, жадно ловили каждое слово старца. Так же как и он, они верили, что творят историю, что живут ради блага народа и веры, что только такой путь правилен и праведен… Кирилл подошел вдруг к одному из сидевших в первом ряду мужчин: высокий человек с породистым и капризным лицом римского патриция, он невольно подался назад, когда Кирилл положил руку ему на лоб и умолк. Все затаили дыхание. Молчание скручивало напряжение в тугую пружину, заставляло неровно биться сердца, ждать и верить: что-то важное родится сейчас из этой напряженной тишины, наполненной дыханием более чем сотни людей.
— Путь твой ведет тебя по краю пропасти, — быстро заговорил Кирилл. — Но ты должен пройти его, не сворачивая и не боясь. Ибо так ты послужишь людям и имя твое останется в веках!
Все время, пока Кирилл говорил, обращаясь то ко всем, то к отдельным людям, Марина сидела чуть сбоку, отдельно от остальных. Ее голубые глаза неотступно следили за пророком. В какой-то момент, остановившись подле одной из женщин, Кирилл поманил жену к себе. Марина подошла, положила руку женщине на голову, а он свою — сверху. Быстрым шепотом Марина читала молитву, пока пророк неотступно смотрел в глаза верующей. С последним словом та коротко вздохнула и без чувств повалилась на руки соседей. Мать испуганно ойкнула, и кто-то рядом негромко пояснил, что эта женщина актриса, у нее неоперабельная опухоль мозга, но благодаря чудесному воздействию старца, она почти не чувствует боли и даже выходит на сцену, сохраняя смысл своего существования.
Мать уехала успокоенная. Она посвятила себя мужу, ухаживала за ним, дочери звонила редко, та была не слишком приветлива, и всегда разговор получался пустой. «Как ты?» — «Хорошо». — «Как папа?» — «Хуже». — «Тебе надо что-нибудь?» — «Деньги Николаша посылает, нам на все хватает, но вот повидаться бы…» — «Сейчас не могу, попозже, может быть». Через два года умер отец, и Марина, приехав на похороны, привезла с собой годовалого мальчика: голубоглазого и светловолосого. Мать, рыдая, просила не лишать ее внука, но Марина на следующий же день вернулась в скит и строго-настрого не велела матери приезжать. Была она как чужая, словно льдом подернулись голубые глаза, а волосы из светло-русых вдруг словно стали белыми.
А еще через два года Кирилла арестовали, и началось долгое и муторное следствие по делу о мошенничестве, туда же приплели вдруг наркотики, сектантство. Николай мог помочь только деньгами — он безвылазно сидел на Дальнем Востоке, сколачивая капитал на останках рушащейся империи. Кирилл умер в следственном изоляторе при весьма странных обстоятельствах. Марина, помаявшись в Москве год, вдруг сгинула неизвестно куда, оставив мальчика бабушке. Та была счастлива, холила и лелеяла внука, но сердце в какой-то момент не выдержало. Дела повернулись так, что Яромильскому пришлось скрываться, он не смог даже приехать на похороны матери. Почти три года Николай Павлович жил на Урале по чужому паспорту и, только когда бандитские разборки унесли тех, с кем он не поладил, смог вернуться в Москву.
Тогда он и узнал, что его племянника усыновили иностранцы. Рассудив, что там пацану вряд ли будет хуже, чем здесь, он просто выбросил его из головы.
— И только родив своих детей, я понял, что это был мой самый, наверное, страшный грех, — произнес Николай Павлович, глядя на Андрея полными слез глазами. — Ты не поверишь, но последнее время я думал о тебе все чаще. Решил, что надо начать настоящие поиски. И тут вы оба являетесь… с дурацкой историей о кладе. Я чуть с ума не сошел, гадая, что именно вы задумали.
Мири, которая чувствовала себя словно Алиса, попавшая в Зазеркалье, некоторое время просто таращила глаза, а потом выдохнула:
— Но почему вы так уверены? Его внешность… да и факт усыновления могут оказаться совпадениями.
— Вы же пили у меня чай, — усмехнулся помещик. — Я попросил сделать анализ ДНК. Она совпала с моей ровно в той части, как и должна. Андрей — мой племянник.
Андрей, который так и не притронулся к коньяку, спросил хриплым голосом долго молчавшего человека:
— Когда умерла моя мать?
— Она жива, — быстро сказал Яромильский.
— Жива? Но… вы знаете, где она?
— Да… — он помедлил, но все же продолжил: — Я отыскал ее лет пять назад. Это стоило трудов и денег, но тогда деньги уже не имели значения. Она живет на Алтае. Скит, отдаленная деревня… Ее называют Белой пророчицей или Белой колдуньей, и туда ездит иногда народ. Она мало кого принимает. Меня приняла, — он криво усмехнулся какому-то болезненному, видимо, воспоминанию. — Смотрела как на чужого. Я ей: «Как же ты сына бросила?» А она: «Так было нужно». Я говорю, что могу его найти. А она… — Помещик виновато глянул на напряженно слушающего Андрея. — А она только плечами пожала. Я говорю: «Приезжай, хоть на могилы сходишь к родителям». Она глянула, словно я глупость сказал, и говорит: «На мне лежит забота о живых». Потом встала и говорит: «Уезжай. У тебя своя жизнь, а у меня своя».
После того, что рассказал им Яромильский, всякие поиски неведомых сокровищ отступили на второй план. Мири купила три билета до Сургута, а оттуда на местный авиарейс до Бийска. И, отыскав в Интернете местное турагентство, договорилась, что им дадут человека с машиной, который довезет их до озера Уч-Кель. Девушка в турагентстве не знала, где это, и Мири пришлось читать по бумажке странные названия, которые записал для них Николай Павлович.
Надо сказать, что поездка произвела на молодых людей тяжелое впечатление. Мири, хоть и проводила в России много времени, никогда (кроме школьных экскурсий по Золотому кольцу) не выбиралась дальше Москвы и Питера. А Анри, всю сознательную жизнь проживший в Европе, даже в этих городах был лишь проездом. Когда он узнал, что они едут в горы, то скорее обрадовался — с приятелями они много времени провели в Альпах, катаясь зимой на всем, на чем можно кататься, а летом бродя с альпенштоком и прочими альпинистскими радостями по склонам. Однако вскоре выяснилось, что горы горам рознь.
Главное для туриста, бесспорно, природные красоты и впечатления от них, но есть и бытовая сторона вопроса, которая тоже имеет немалое значение. Аэропорт Сургута заставил молодых людей нервно озираться и с осторожностью выбирать то, что можно съесть. А уж Бийск поверг в состояние почти шока.
— Здесь все как после войны, — пробормотал Андрей, оглядывая облезлые стены и груду железа неясного предназначения, но мокрого и ржавого, сваленного в углу и без того невеликого здания.
— Не говори глупостей, — отозвалась Мири. — Не было здесь войны.
— Никогда?
— Ну… в древности. Скифы там… Потом, может, монголы.
— Почему же здесь так… неустроенно?
— Не знаю я!
Но Андрей не мог успокоиться:
— Я прочел статью в Википедии, там сказано, что этот край — богатейший. Тут есть золото, и драгоценные камни, и природные богатства. И туризм.
