Его телефон не отвечал. Ясно, принял скотина как следует и сидит себе, дремлет перед телевизором. Он был доминиканцем и относился ко мне с предубеждением. А как же, пуэрториканец и к тому же художник – значит, принадлежу к богеме. Он не знал, что я работаю в полиции. Пришлось утепляться. Я надел свитер, включил электрообогреватель и направился к рабочему столу. Заточил новый карандаш «Эбони», подышал на руки и принялся за работу.
Казалось, моей рукой водит какая-то сила. Вообще-то я никогда не верил ни в какую чертовщину, был твердым и последовательным материалистом, но в последнее время рядом со мной происходило столько необъяснимого…
Рисунок получился потрясающий. Глаз как будто ожил. И что-то в этом лице было мне знакомо. Я его где-то видел. Но где? В реальной жизни или во сне?
Черт возьми, а может, это Дентон? Тот человек, о котором меня предупреждала бабушка. Я присмотрелся. Нет, у Дентона глаза вроде не такие.
Я посидел, прислушиваясь к окружающим звукам – рядом бубнил телевизор, неподалеку сработало автомобильное сигнальное устройство, за стеной что-то шуршало, наверное, крысы, – попробовал опять рисовать, но сила, которая водила моей рукой, куда-то исчезла. И в комнате теплее не стало, несмотря на обогреватель. Оказалось, он не работает. Перегорел.
Тут я уже разозлился окончательно.
Он отключает отопление и долго сидит, желая убедиться, что оно перестало работать. Идет на цыпочках по тускло освещенному коридору, бормочет под нос свои фашистские заклинания.
Вот она, дверь. Он останавливается и вынимает новый охотничий нож, который заказал по почте. Прикладывает ухо к двери, слышит закадровый смех телевизионного комедийного сериала и удовлетворенно кивает. Хорошо, ничего не будет слышно. На замок у него уходит менее минуты.
Бригада технарей обследовала место преступления. Они рассредоточились по комнате, шурша по пыльному полу своими ботинками в полотняных чехлах, собирали улики. Отличить новое от давнишнего трудно. В квартире давно не убирали. Они обозначили мелом квадрат со стороной два с половиной метра с телом убитого в центре, контуры которого тоже обведены мелом. В этом квадрате пока работал только медэксперт.
Терри разбудили в четыре утра. Это не ее участок, но рядом с убитым обнаружили рисунок, поэтому расследование возглавило Бюро, а ее группу вызвали для поддержки. Какой, к черту, поддержки? Сейчас было почти шесть. Терри ничего не ела и боялась, что после всех этих картинок ее начнет тошнить.
В противоположном конце комнаты агент Ричардсон задавал вопросы свидетелю и записывал ответы в блокнот. Она подошла к медэксперту.
– Судя по всему, смерть наступила примерно шесть – восемь часов назад, – произнес он.
Терри прикинула. То есть между десятью и полуночью. Медэксперт расстегнул рубашку убитого.
– Ему нанесли четыре ножевые раны. Может, пять. Точно скажу, когда его вымоют.
– С этим он расправился жестче, чем с другими, – заметил Перес. – Вероятно, обозлился.
– Если обозлился, – проговорил Дуган, сдерживая зевоту, – то, может, перестанет так аккуратничатъ.
Вокруг трупа на цыпочках ходил фотограф. От каждой вспышки Терри чуть вздрагивала.
– А нам-то что, – усмехнулся Перес, – пусть теперь с этим возятся федералы.
– Заткнись, – буркнула Терри.
– Извини. – Перес поднял руки, будто сдаваясь.
Терри глубоко вздохнула и направилась к агенту Коллинз.
– Я хочу посмотреть рисунок.
– Идите домой, детектив. Мы во всем разберемся сами.
Терри сделала вид, что не заметила тона.
– Мне нужно сравнить его с остальными.
– Все сравнят в нашей лаборатории. Определят тип бумаги, карандаша и все остальное. Конечно, не исключено подражание, преступнику захотелось попасть на первые полосы газет.
– Я понимаю, однако…
Терри прервал агент Арчер:
– Убитый латиноамериканец, так что все сходится.
Зазвонил мобильный телефон Коллинз.
– Да, сэр. Нет, сэр. Здесь нет никого из журналистов. Да, сэр. Я думаю, мы сможем держать это под контролем.
Терри не сводила глаз с агента Коллинз. Черт возьми, почему эти люди из Бюро всегда так стремятся держать все в секрете? Если, не дай Бог, что-нибудь узнают журналисты, это для них трагедия. Неужели они не понимают, что все бесполезно? Никогда не слышали об Уотергейте, Монике Левински и иракской тюрьме Абу-Грейб? Они не верят, что журналисты в конце концов обязательно докопаются до истины?
– Будем надеяться, что рисунок даст нам нужную информацию, сэр.
Терри пыталась разглядеть рисунок в ее руке.
В другом конце комнаты агент Ричардсон продолжал беседовать со свидетелем. Ей хотелось находиться там, но вначале нужно посмотреть рисунок. Она снова взглянула на Коллинз и неожиданно прониклась к ней сочувствием. Усталая, измотанная женщина. На нее давят, да еще как, на карту поставлена карьера. Терри знала, что это такое. Она вспомнила, какое лицо было у Коллинз, когда Штайр вела допрос Карффа. Может, им нечего делить, ведь у них так много общего. Она тронула ее за руку.
– Представляю, как вам тяжело все это переносить.
Коллинз грустно усмехнулась:
– Ничего, пока справляюсь.
– Я понимаю, под каким прессом вы находитесь, и не намерена стоять у вас на дороге.
– Рада слышать. – Коллинз вздохнула. – Вероятно, в глазах полицейских мы выглядим плохими ребятами, но у нас такая работа. И мы должны ее делать, как и вы.
– Да, – печально проговорила Терри. – Ужасно постоянно чувствовать, что кругом все ждут, когда ты оступишься. – Она на секунду замолчала. – Но я занимаюсь этим делом с самого начала и хочу помочь. Поверьте, только помочь.
Коллинз протянула ей рисунок:
– Вот, пожалуйста.
Терри сразу направилась к Ричардсону:
– Может, вы сделаете перерыв и мы с Родригесом перекинемся парой слов?
Агент Ричардсон кивнул и отошел.
– Как ты? – спросила она.
Натан пожал плечами.
Терри повернула рисунок к нему.
– Ты это видел?
– Да.
– Мне показалось, он выглядит иначе. На сей раз он что-то добавил сбоку. Рот убитого? Или… Что ты скажешь?
У Натана дрожали руки. Он не спал ночь и очень устал. Сосредоточиться было трудно.
– Действительно… насей раз рисунок лучше проработан. И непонятно почему сбоку он отдельно изобразил рот.
Его знобило. Он оглядел гостиную – без окон, на цокольном этаже. На столе квитанции об уплате за аренду помещения и другие бумаги, старый факс, раковина с грязными тарелками и сам управляющий, мертвый на иолу. В это невозможно было поверить.
– По-твоему, это тот самый?
– А кто же еще?
– Но его рисунки уже появились в газетах. Видимо, кто-то решил прославиться и подражает. Ты уверен?
Натан вгляделся в рисунок.
– Да, выполнен иначе, помягче, штрихи не столь отчетливые, наверное, он использовал карандаш иного типа… – Его опять зазнобило. – Можно достать его из пакета?
Терри взглянула через плечо. Коллинз обсуждала что-то со своими людьми. Протянула Натану перчатки:
– Давай, только быстро.
Натан натянул перчатки и достал рисунок.
– Да, карандаш мягче, чем прежде. И больше оттенков и прорисовки.
– А что у него на руке?
– Не знаю, – ответил Натан, с трудом сдерживая озноб. – Похоже, какой-то символ расистов.
– Необходимо увеличить. Но черта с два Коллинз позволит это сделать. – Терри покосилась на факс, потом на Коллинз – та стояла, отвернувшись, прижав к уху мобильник, – и быстро вставила рисунок в аппарат.
Через тридцать секунд она положила в карман довольно сносную копию. Отнесла рисунок Коллинз.
– Спасибо.
– Удалось выяснить что-нибудь новое?
– Пожалуй, нет.
Коллинз обратилась к Натану:
– Вы должны пойти со мной, дать показания.
– Но я их уже дал агенту Ричардсону.
– Да, – согласилась Коллинз, – но это нужно сделать официально. Таковы правила.
Он может прекратить все сейчас, и тогда никто ничего не узнает. Но разве он этого хочет? Чтобы о нем никто никогда не узнал? Когда впереди такая важная миссия? Он раскладывает на столе несколько рисунков, которые сделал для вдохновения. Да, хорошо, однако надо все увидеть снова, чтобы обдумать, где и когда.
Он замирает на момент и начинает рисовать.
Да, сейчас он действительно продвинулся вперед.
Теперь осталось рассчитать время. На сей раз это будет что-нибудь по-настоящему большое. Грандиозное.
