Не дожидаясь ответа, она повернулась и ушла в дом.
Рико ожидал чего угодно, только не этого. Он принялся постукивать ногой по полу, не замечая этого. «Черт возьми, действительно будет повторение». Такого с ним еще не бывало.
Романо вышел на террасу с моцареллой и напитками, налил Рико вина.
– Сара была здесь…
Рико испугался. Он не знал, что из сказанного на террасе, можно было услышать через открытую дверь в траттории.
– Она показала мне вашего сына. Прекрасный малыш!
– Правда? – Романо просиял. – Хорошо, что ты его увидел. Приятного аппетита!
И он исчез, оставив Рико наедине с закуской.
Часовня находилась недалеко от Монтефиеры, на краю оливковой рощи. Пешком туда было не больше десяти минут. Часовня уже не использовалась добрых двадцать лет и, соответственно, пришла в запущение. Выбитые окна, дыра в потолке приблизительно с квадратный метр величиной, через которую можно увидеть небо, и трава, которая выросла на полу, там, где недоставало камней, придавали ей вид руины. В часовне больше не было скамеек, алтаря и исповедальни, но сохранился подиум высотой тридцать сантиметров, зрительно отделявший пространство алтаря от прихожан.
Высокий каменный забор с деревянными воротами огибал небольшое заросшее травой и кустарником кладбище, поэтому вход в часовню со стороны улицы не просматривался.
Сара ни разу не видела, чтобы кто-нибудь входил туда, поэтому чувствовала себя относительно уверенно.
Она была уже там, когда Рико ровно в пять часов зашел в часовню. Его мать считала, что он на работе, но он еще на один день сказался больным.
На Саре было облегающее платье в цветочек в пастельных тонах, распущенные волосы падали до талии, и на ней не было ни грамма косметики. Рико захотелось немедленно повалить ее на пол часовни.
– Как твои дела? – спросила она с улыбкой. – Прекрасный был праздник в Монте Кальма, правда? Надеюсь, у тебя остались такие же чудесные воспоминания, как и у меня.
– Сара… – сказал он.
Только ее имя. Только одно это слово, на большее он не был способен.
Ему очень хотелось использовать эту уникальную ситуацию, чтобы она не прошла бесследно, но он не знал как.
– Я думал только о тебе. День и ночь. И я не пошел на работу, – прошептал он.
Это было неплохо для начала. Он почувствовал себя лучше и немного расслабился, потому что, как минимум, смог сказать ей, что чувствует.
Она весело улыбнулась, облокотилась на церковную ограду и принялась наматывать длинные локоны на указательные пальцы.
– Так я и думала. Послушай, Рико, я должна поговорить с тобой. Ты с кем-нибудь говорил о нас?
Рико покачал головой, словно маленький мальчик, которого спрашивают, не ел ли он тайком сладости.
– И с матерью тоже?
– Нет. Ни слова. Я бы никогда так не поступил.
– Это хорошо. Об этом никто не должен знать, слышишь? Никто.
Рико кивнул и постарался придать себе серьезный и внушающий доверие вид.
– Я ведь не сошел с ума. Я же не буду ставить все на карту.
Он медленно приблизился и попытался осторожно обнять ее за плечи. Она отстранилась и облокотилась на ограду в паре метров от него.
– Рико, – начала она, – все намного сложнее, чем ты думаешь. Ты хороший парень, по-своему очень милый, но так нельзя. Мы не можем встречаться. Этого никогда больше не повторится.
– Почему? – заикаясь, пробормотал он. – Почему, почему, почему? Я клянусь тебе святой Матерью Божьей, что никому ничего не скажу. Никто ничего не узнает. Никогда!
– Нет, – повторила она. – Может быть, это и так, но это невозможно.
В этот момент для Рико мир перевернулся. Он никогда больше не встретит женщину, которая была бы такой, как Сара. Он каждую будет сравнивать с ней, и ни одна не сможет тягаться с ней. Он обречен на одиночество, и все только потому, что пережил с ней тот краткий миг в лесу в Монте Кальма. Она играла с ним, не воспринимая его всерьез. Она просто не верила его обещаниям, потому что не было никакой иной причины, почему им нельзя встречаться. Сейчас, например, была такая удобная возможность… Никто не знал, что они в церкви. Ему было жаль тратить время на разговоры.
– Извини меня, Рико, – сказала она.
В нем вспыхнула ярость, готовая выплеснуться наружу.
Сара, ничего не подозревая, стояла рядом с разбитым церковным окном. Она уже начинала скучать и думала только о том, как бы побыстрее закончить этот неприятный разговор вежливыми, но однозначными словами. Неожиданно Рико в несколько шагов – такой быстроты она никак не ожидала – подскочил к ней, прижал ее к неровной стене из камня и поцеловал, запустив левую руку к ней под юбку. Его рука была требовательной и грубой. Камни с острыми краями впились ей в спину, причиняя боль. Он сжимал ее все сильнее. Все его чувства – страсть, тоска, обида, но прежде всего разочарование и ярость – вырвались наружу и придали ему сил.
– Нет! – вскрикнула она и вырвалась из его объятий. – Черт возьми, прекрати! Нельзя, Рико, я не хочу этого! Не мучай себя!
Ее слова были подобны ведру воды, которая заливает бушующее пламя и с шипением превращается в пар. Рико вдруг показался смешным самому себе.
– Что я сделал не так? – заикаясь, прошептал он.
– Ничего, – ответила она и вздохнула. – Дело в том, что это был всего лишь раз. Один вечер. Особая ситуация, и ничего больше. Такое не повторяется. Когда ты, в конце концов, поймешь это?
– Ладно. – Он чуть не плакал. – Ладно, – повторил он, потому что не знал, что еще должен сказать.
– Chiao, bello [54], – нежно сказала она и поцеловала Рико в щеку.
Потом она исчезла.
Рико взял больничный и целую неделю пролежал в постели. Роберта не знала точно, но подозревала, что его болезнь, которая выражалась не в симптомах простуды, не в боли, не в высыпании на коже и не в повышении температуры, была связана с этой стервой из Монтефиеры. Мать ухаживала за ним, но Рико был ко всему равнодушен. Он без возражения, безучастно глотал лекарства и еду, а остальное время тихо, с отсутствующим видом лежал на спине, как больной, находящийся в коме и не воспринимающий ничего из окружающего мира. Он молчал, ни о чем не спрашивал, ничего не отвечал.
Через неделю он встал, принял душ, ни слова не говоря оделся и поехал на работу в больницу. Возвращаясь домой, он был замкнутым и тихим. Его матери казалось, будто на ней надета шапка-невидимка, поскольку он вообще с ней не разговаривал. Он был живым с виду, но омертвевшим внутри.
Роберта не пропускала ни заутренние молитвы, ни воскресные богослужения. Она стояла на коленях на жесткой и неудобной церковной скамейке, хотя ноги невыносимо болели, проклинала Сару Симонетти и молила Бога о справедливой, но, главное, жестокой каре для этой ведьмы и о прощении для сына, чтобы он обрел покой и вернулся в этот мир.
Тереза и Эльза сидели за домом на солнце перед широко открытой кухонной дверью и чистили помидоры. Как и каждый год, они созрели в конце июня и стоили сейчас на рынке всего лишь пару лир за ящик. Каждое утро Романо привозил четыре-шесть ящиков, которые Тереза перерабатывала на соус. Помидоры обдавали кипятком, снимали с них кожицу, мелко нарезали, а потом варили с чесноком, перцем, солью, базиликом и порошком паприки на медленном огне, пока сок не загустевал и его уже можно было заливать в банки. В эти дни Тереза готовила запас соуса на зиму для траттории и обеих семей.
У Эльзы в руках был огромный нож, которым она нарезала очищенные помидоры маленькими кубиками. Если у нее заканчивалось терпение, она больше портила помидоры, чем резала. Тогда Тереза строго смотрела на нее поверх очков, но ничего не говорила.
– А что такое «дитя любви»? – вдруг спросила Эльза.
Тереза ошеломленно замерла и на миг даже перестала чистить помидоры.
– А с чего это ты вдруг спросила?
– Потому что мама иногда говорит, что Эди – дитя любви.
– Ах, это… – Тереза не любила разговоры подобного рода.
– Так что это такое? – упорно допытывалась Эльза.
– Если двое очень любят друг друга, а потом у них рождается ребенок, то это дитя любви.
– А я тоже дитя любви?
Тереза нервно вздохнула:
– Я так полагаю.
– А почему ты этого не знаешь?
– Потому что я не ясновидящая.
– Но мама и папа ведь любят друг друга.
– Эльза, пожалуйста, не мучай меня. Мне нужно залить помидоры кипятком.
Она встала и пошла в кухню. Эльза направилась за ней.
– А почему мама говорит, что только Эди – дитя любви, а я – нет? И поэтому он счастливее, чем я? А я как же? – Эльза все больше волновалась.
– Черт подери, о Dio mio, porcamiseria! [55] Потому что Романе тебе не отец, Эльза! Madonna, неужели это так важно? Возможно, Сара и твой отец не очень хорошо понимали друг друга. Я этого не знаю. А сейчас оставь меня в покое.
Не говоря больше ни слова, Эльза выскочила из кухни, схватила нож, одним ударом вогнала его в грубый деревянный стол и помчалась по деревенской улице.
