Она сидела перед ним, подкрепляя жестами каждое слово; ее руки летали в нескольких сантиметрах от его носа. Неожиданно она коротко рассмеялась — как будто над самой собой.
— Поговорите же со мной! — Первое слово она произнесла почти умоляюще.
Ван Герден тупо смотрел в стену.
— Хоуп, наши с вами взгляды на жизнь очень сильно различаются.
— С чего вы взяли? Вы ведь совсем меня не знаете.
— Хоуп, я знаю достаточно. И прекрасно понимаю ваши так называемые воззрения. Вам кажется, будто жизнь справедлива. Вы думаете, что, если очень захотеть, если постараться жить праведно, все будет отлично. Вы думаете, что добро заразительно. Если вы постараетесь жить праведно, остальные люди тоже повернутся к добру, один за другим. Волна добра накроет весь мир и победит зло. Я прекрасно вас понимаю, когда-то и я был таким же, как вы. Нет. Я был лучше. Я достиг момента просветления задолго до девяносто второго года. Как-то, когда я служил в Претории, я подошел к камере и всмотрелся в ее обитателей через решетку. Дело было в три часа ночи. Среди пятнадцати или шестнадцати чернокожих пьяниц, хулиганов, насильников и грабителей я увидел одного чернокожего, сидевшего на краю стальной скамьи с раскрытой книжкой стихов Брейтена Брейтенбаха в руках. Я был лейтенантом, Хоуп, заместителем начальника участка. Я велел вывести его из камеры и привести ко мне в кабинет. Я закрыл дверь и начал с ним разговаривать. Сначала о поэзии. Он оказался учителем из тауншипа — пригородного гетто Мамелоди. Он говорил на африкаансе лучше меня. Его арестовали, потому что он оказался в белом квартале после полуночи. Он же шел пешком на вокзал, который находился в двенадцати километрах. Он навещал профессора, который преподавал в Южно-Африканском университете. Был у него по приглашению. Потому что ему нужно было обсудить свою магистерскую диссертацию по Брейтену. Его арестовали по простой причине — что может делать чернокожий в белом квартале посреди ночи? Тогда и настал мой момент истины. Он изменил меня. Мне захотелось стать просветителем, этаким африканским Ганди для бедных, который хочет донести весть о пассивном сопротивлении до чайной, спальни и гостиной. В цивилизованной форме. Я специально заводил разговоры с работниками автозаправок, уборщиками, официантами придорожных кафе. Я шутил, я сочувствовал, я всем своим видом подчеркивал, что вижу в них людей. Да, мы сильно отличаемся друг от друга, но это-то как раз хорошо. Мы разные, но по сути своей все мы люди, Хоуп. Я это понимал.
Ван Герден посмотрел на нее. Она не сводила с него глаз. Она была потрясена. Он действительно разговаривал с ней, он говорил как мудрый, интеллигентный, живой человек.
— Да, вот в чем суть. Я думал, что все мы в основе своей хорошие. Ну, не все, но большинство из нас. И, позвольте вам заметить, то был гигантский шаг, огромное достижение для полицейского. Я совершил большую ошибку, потому что верил, что все мы хорошие, что я сам хороший. Что добро свойственно мне изначально, присуще по праву рождения.
Ван Герден замолчал. Он сидел на вытертом кресле и смотрел на нее, изучал контур ее лица, уже знакомый ему, видел, как напряженно она его слушает. Ее близость мешала; ван Герден медленно встал, стараясь отстраниться от нее, не допускать физического контакта. Во рту у него пересохло. Он метнулся на кухню, поставил чайник, обернулся. Хоуп по-прежнему не сводила с него взгляда.
— Моя мать — художница. Вот ее картина на стене. — Ван Герден небрежно махнул рукой. — Она создает красивые полотна. Она смотрит на мир и делает его красивее на холсте. По-моему, таким образом она отделяет себя от зла, которое заключено в каждом из нас. Моя мама считает: если хочешь понять людей, нельзя забывать о всей нашей истории. Она говорит, что применительно к прошлому мы близоруки. Как правило, мы не помним, не знаем, что было раньше греков и римлян. Некоторые помнят Моисея. Но, по мнению моей мамы, нам следует заглянуть в еще более дальнее прошлое. Она говорит, что иногда, когда она работает у себя в студии и все тихо, она слышит какой-то звук и ее слуховые мышцы начинают сокращаться. Ей хочется повернуть ухо в направлении звука — как кошке. Вот и доказательство, такая реакция лишний раз напоминает о том, что мы не так далеко ушли от животных… Но даже моя мать не хочет признать, что мы плохие. Просто не может. Совсем как вы. Потому что вы верите в то, что вы — хорошая. Да, вы в самом деле хорошая. Вы добрая. Потому что у вас никогда не было возможности дать злу вырваться, потому что жизнь никогда не ставила вас перед выбором.
Вода закипела.
Ван Герден отвернулся, достал с полки две кружки. Кофе, подумал он. Вот та планета, вокруг которой вращается общение его и Хоуп Бенеке.
И еще одна мысль мелькнула в голове: а она смелая. Надо же, приехала к нему. Так больше никто не поступил бы.
— С молоком и сахаром?
— Только с молоком, пожалуйста.
Ван Герден вытащил пакет молока из холодильника, налил в ее кружку, отнес кофе к столу. Хоуп Бенеке пересела на кресло напротив. Ей много всего хотелось сказать, но она боялась неосторожной фразой спугнуть появившегося только что нового, красноречивого, умного, другого, странного ван Гердена.
Он сел.
— Видите ли, Хоуп…
Зазвонил телефон. Он посмотрел на часы, встал, снял трубку:
— Ван Герден.
— Можно Майка Тайсона? — услышал он голос Кары-Ан.
— Вы ищете Хоуп?
— Нет, Майк. Я ищу вас. Я еду в Морнинг-Стар, но не могу найти ваш дом. Скажите, как до вас добраться.
Чего ей надо?
— Где вы сейчас?
— У каких-то ворот. Рядом с воротами вывеска: «Столовая команда». Наверное, слово «Столовая» относится к горе, а не к заведению общепита. Иначе владельцу пришлось бы…
— Через сто метров поворот на боковую дорогу.
— Как мне узнать, что я добралась до места?
— Увидите две белые колонны. По бокам от входа.
— Никакого красивого названия?
— Нет.
— А я так надеялась, Майк… Ждите. Буду через минуту.
— Подъезжайте к маленькому дому, а не к большому.
— Надеюсь, у вас не домик в прерии.
— Что?
— Не важно, Майк. Вы ведь у нас боксер, а не интеллектуал. — Его собеседница отключилась.
Ван Герден нажал отбой.
— Звонила Кара-Ан.
— Она что, едет сюда?
— Почти приехала. Уже на нашей улице.
Хоуп ничего не ответила, просто кивнула.
— Чего она хочет? — спросил ван Герден.
— Понятия не имею.
Темноту прорезали лучи фар.
Хоуп Бенеке подумала: жаль, что она не любит сквернословить. Сейчас одно из любимых словечек ван Гердена оказалось бы весьма кстати.
С разрывом в неделю пришли два письма. В одном было назначение в брикстонский отдел убийств и ограблений, другое письмо предлагало новый, неожиданный поворот.
«Дорогой Затопек!
Не знаю, читаете ли вы раздел „Приглашаем на работу“ в воскресных газетах, поэтому спешу сообщить, что факультет полицейской подготовки расширяется; в связи с увеличением числа студентов нам требуется преподаватель.
С наилучшими пожеланиями,
профессор Кобус Тальярд.
P. S. Когда собираетесь защищать магистерскую диссертацию?»
Как тут выбрать? И дело не в жалованье — разница была небольшой. И не в перспективах карьерного роста; уж очень разными были два предполагаемых места работы. Условия труда? Все зависит от того, что кому нравится.
В конце концов я сделал выбор, потому что мне льстило представлять себя ученым, преподавателем. Моя самооценка выросла до небес. Я гордился тем, что стал учителем, а не исполнителем, радовался, что смогу работать головой. А потом я получу титул, который куда более весом, чем звание. Однажды я стану доктором. Потом — профессором.
Изучая психологию, я разработал теорию: большинство, если не все решения, которые мы принимаем, призваны подпитать нашу самооценку, наше эго. Мы выбираем машину, одежду, район для проживания, друзей, любимые напитки, и все это нацелено на создание уникального образа, с помощью которого можно заявить миру: «Вот я какой». И тогда восприятие мира станет зеркалом, в котором мы отражаемся, и, подобно Нарциссу, постепенно полюбим свое отражение. В феврале 1989 года я начал работать на факультете полицейской подготовки в Южно-Африканском университете. В то же самое время я переехал в квартиру побольше и получше в Саннисайде. И сменил старенький «ниссан» на почти новый «фольксваген-гольф». Я неуклонно и решительно двигался наверх.
Мне недоставало одного: Любви с большой буквы.
Женщины в моей жизни были. Короткие связи в первые годы в Претории время от времени перемежались более долгими отношениями. Оглядываясь назад, я, с некоторой долей стыда, должен признать, что все эти романы завязывались из удобства. Нет, я не эксплуатировал женщин сознательно. Просто естественным образом коротал время в ожидании великой Любви, того напряженного и чудесного мига, когда я посмотрю женщине в лицо и пойму: вот Она!
