Через несколько секунд он заснул. А когда проснулся, уже наступило утро. Его часы показывали половину десятого, Лора уехала, оставив записку на полях вырванной из журнала страницы: я тебя люблю.
Прошло два дня, госпоже Куртен час от часу становилось лучше. Она по-прежнему была бледна и слаба, мало ела, но ее речь теперь бывала бессвязной только изредка, пространственно-временны́е ориентиры восстанавливались, равновесие укреплялось. После последнего рентгена было решено выписать ее.
Желая доказать, что она «совершенно в себе», госпожа Куртен решительно настояла, что сама соберет вещи. Иногда, если ей казалось, что она теряет равновесие, кончиками пальцев она опиралась на угол ночного столика или спинку кровати.
Антуан просто передавал ей вещи, которые она складывала и аккуратно убирала в сумку. Однако взгляды обоих были прикованы к экрану телевизора, где шла речь о новостях в «деле Реми Дэме».
Антуан узнал молодую журналистку, которую несколько дней назад видел перед ратушей Боваля. «Итак, ДНК заговорила, и полиции известно теперь чуть больше о хозяине волоса, обнаруженного возле останков маленького Реми Дэме. Судя по всему, речь идет о личности мужского пола, белом. Мы не можем сегодня ничего сказать о его росте, зато уверены, что у него карие глаза и светлые волосы. Под такое описание, разумеется, подпадает слишком большое количество людей, и это не позволяет следователям составить настоящий фоторобот этого человека».
Антуан дождался повтора этой информации, чтобы окончательно убедиться в том, во что он еще не осмеливался поверить: у полиции имеется образец ДНК, возможно его, но он не внесен в картотеку, а поскольку и не будет внесен, риск быть уличенным в убийстве Реми Дэме приблизительно равняется нулю…
Представлялось маловероятным, что снова начнется следствие, а главное, в каком направлении оно двинется… После более десяти лет дело Реми Дэме пустило несколько кругов по воде, чтобы снова исчезнуть.
Неужели жизнь Антуана опять войдет в нормальное русло?
– Ну вот, госпожа Куртен, а мы-то надеялись, что вы задержитесь у нас до Рождества!
Медсестра, маленькая брюнетка с искрящимися глазами, наверное, шутила так со всеми выписанными и ожидала привычного успеха. Но напала на парочку, замершую перед телевизором, которым в конце концов заинтересовалась и она.
Камера снимала супермаркет в Фюзельерах, в частности его служебный вход, откуда в сопровождении двух жандармов появился господин Ковальски, бывший колбасник из Мармона, отпущенный в свое время за неимением улик. Многие готовы были поспорить, что следователи окажут давление на этого единственного свидетеля, чтобы получить от него образец, который позволит сравнить его ДНК с той, что обнаружена рядом с телом несчастной жертвы девяносто девятого года.
Движения госпожи Куртен стали более лихорадочными. Ей с трудом удавалось скрыть с детства знакомую Антуану ярость по отношению к бывшему хозяину. Как будто этот человек, которому она, впрочем, давным-давно создала прочную репутацию скареда и эксплуататора, обманул ее. Конечно, она тоже испытывала ту озлобленность и негодование, которые ощущаешь, сам того не ведая, соприкасаясь с человеком, проявившим себя как извращенец, манипулятор, то есть чудовище.
Антуан уже второй раз присутствовал при его аресте и второй раз, смутно и без особого стыда, ощущал облегчение от ошибки следствия.
На этот раз, разумеется, вопрос так не стоит, ДНК не солжет, как мог бы это сделать свидетель, но в сердце Антуана вновь закралась надежда, что вместо него будет осужден Ковальски. Антуан не видел его много лет. Франкенштейн заметно постарел: он поседел, изможденное лицо казалось еще более худым, он шел медленно, свесив руки.
Арест в девяносто девятом году подмочил его репутацию торговца. Колбасная лавка постепенно хирела, он был вынужден продать ее и устроился работать заведующим колбасно-мясным отделом супермаркета в Фюзельерах.
Господина Ковальски отпустят через несколько часов, самое большее через день-два, возможно, это будет последним неожиданным поворотом в деле, призванном теперь обогатить полицейские архивы. Антуан ощущал, как с каждой минутой ему свободнее дышится. В его воображении непрерывно рождались новые картины: Лора, завершение их учебы, отъезд за границу…
Госпожа Куртен вернулась к себе («На такси… могли бы поехать на автобусе…»), проветрила дом («Мог бы сам это сделать, Антуан»!), составила список покупок («Обрати внимание на сухарики, только „Хедеберт“, других не покупай!»).
Антуану скоро не придется делать то, что он всегда с трудом выносил, но сейчас он добродушно выслушивал замечания матери – такое облегчение и счастье он испытывал, видя, что она дома. «Больше испугалась, чем ушиблась», – отвечала она знакомым, которые звонили ей справиться о здоровье. Весть о ее возвращении уже трижды облетела Боваль.
Антуан, сколько мог, откладывал момент выхода в город, когда все станут приставать с расспросами о состоянии мамочки. Значит, Бланш дома? Ну что ж, тем лучше, тем лучше, знаешь, мы ведь испугались, сам-то я не видел, но мне рассказали, какой кульбит она совершила… ну и страху же мы натерпелись…
Антуан беспокоился: предали ли Мушотты огласке несчастье своей дочери, но нет, никто ничего не знал. Ни Эмили, ни ее родители не пожелали сообщить о ситуации, которую осудили бы, случись она с кем-то другим.
Перепрыгивая через ступеньки, Тео поднимался по крыльцу мэрии и издали махнул ему в знак приветствия. Кроме того, Антуан встретил Барышню, как прозвали дочь господина Вальнэра. Дважды в неделю она в своем инвалидном кресле выезжала из дома хроников, куда ее вынуждены были определить после смерти отца, и в сопровождении сиделки совершала круг по городу. Она всегда устраивалась на террасе «Кафе де Пари». Летом она лакомилась там мороженым, и сиделка стирала с ее подбородка сладкие потеки, а зимой маленькими глотками пила обжигающий шоколад. Ее инвалидное кресло уже не было причудливо раскрашено, как прежде, зато сама молодая девушка не изменилась. Ее тело по-прежнему напоминало сухую виноградную лозу, ее белые ледяные руки все так же лежали поверх шотландского пледа, а лицо и сегодня казалось посмертной маской с пылким взором.
Антуан терпеливо стоял в очереди во всех лавочках где, позабыв о времени, покупатели обменивались новостями.
Он ощущал, что охвачен легкой эйфорией, которая, разумеется, во многом была связана с усталостью последних дней, но также с чувством постепенно возвращающейся уверенности в себе. Если бы не та история с Эмили Мушотт… Но даже ее он воспринимал как незначительное затруднение по сравнению с опасностью, сгущающейся над ним… Чем она могла ему грозить, немного денег, пустяковое дело…
Он пока даже не смел верить.
Он закончит учебу, уедет подальше от всего этого, начнет новую жизнь.
Господина Ковальски преспокойно освободили уже назавтра, подозрение с него было снято, но не в глазах обитателей Боваля, которые не так-то легко отказывались от своего мнения: нет дыма без огня, это непреложная истина.
По мере того как утихала тревога Антуана, пропал и интерес его матери к местным новостям. Она больше не впивалась жадным взглядом в экран телевизора, как это было в последние дни в больнице. Зато, в отличие от Антуана, она прислушалась к заявлению прокурора республики в ответ на вопросы журналистов: «Нет, провести анализ ДНК для всего населения Боваля нереально. Этот план намного превзошел бы наши финансовые возможности, а главное, не дал бы точных данных. Нет никакого объективного повода считать, что носитель ДНК, которую мы ищем (если речь действительно идет об убийце Реми Дэме), житель Боваля, а не соседнего городка или просто случайный прохожий…»
– Вот то-то же! – проворчала госпожа Куртен, как если бы должностное лицо подтвердило теорию, которую она всегда отстаивала.
Теперь, когда была высказана эта последняя гипотеза, Антуан мог спокойно уехать: госпожа Куртен выкарабкалась, пришла пора возвращаться домой и продолжать подготовку к экзаменам.
– Уже? – недоуменно спросила госпожа Куртен.
Мать, настоявшая на «скромном прощальном обеде» (у нее была привычка называть «скромным» все, что представлялось ей важным), надела пальто и отправилась в центр. Там, в лавочках, она будет изображать чудом спасшуюся и скромничать, что всегда вызывало улыбку Антуана.
Он собрал вещи. Ему не хотелось звонить Лоре, настал его черед удивить ее своим приездом.
За обедом госпожа Куртен позволила себе роскошь выпить глоточек портвейна. Они ели почти молча, оба были даже немного удивлены, что находятся здесь, вместе, в этих непредвиденных обстоятельствах, исход которых еще два дня назад казался неясным.
Потом госпожа Куртен взглянула на часы и подавила зевок.
– У тебя еще есть время отдохнуть, – сказал Антуан.
