Короткий шлагбаум, перед которым они торчали, скакнул вверх. Между аккуратной стопкой покрышек и вразнобой поставленными и уроненными металлическими бочками, расплескивая радужные от бензина лужи, «хаммер» втянулся на территорию какого-то автосервиса.
«Не, ты видишь?! — услышал Кирилл. — Как отверткой! Чисто отверткой кто-то херачил как будто!.. Вот твари, а?..» Он оглянулся. Возле алой «феррари» суетился ражий детина с физиономией и тембром зоновского «танкиста», но в клоунском рэперском прикиде и с разноцветными салонными татухами — показывал меланхоличному работяге в комбезе на алое крыло рядом с колесом: «Собаки, не, ты представляешь?! Вот такие вот твари здоровые, бродячие, грязные, их там штук десять было. Среди бела дня, в московском дворе! Прямо бросаются на машину!..»
«Калинки-малинки! — верещал откуда-то истошный попе. — Брюнетки-блондинки!..»
«…Не, ну представляешь?! Ну что это за страна, а?..»
Конечно, в тайниках «барбоса» собирались везти никакую не наркоту — что Дрямов и объяснил снисходительно Шалагину. К тому моменту «Росеврокредитъ» уже вовсю потрошили ДЭБовцы, и информация о семи с половиной миллионах, обналиченных как раз к 19 сентября, успела пройти.
— Представляешь вообще, как выглядят семь лямов кэшем? — ухмылялся Дрямов. — Это несколько здоровенных мешков. Их же чисто технически сложно транспортировать… И, мягко говоря, небезопасно…
— Только зачем было возить их в краденой машине?
— Ну какая она краденая? Она краденая стала, когда этот, как его, Арзуманян заяву подогнал. Какого числа это было? 20-го. А 19-го все бабки были уже обналены. К тому моменту, когда «барбос» попал бы в базу по угонам, он давно бы уже тихо стоял в отстойнике.
— И что дальше?
— Они же готовили его к переправке за бугор. Вот и переправили бы.
— И там бы его встретил Амаров?
— Естественно. Причем даже если бы машину накрыли здесь, с Амаровым ее, вроде как, все равно связать нельзя. Что Амаров с этим Арзуманяном старые кореша, даже я, считай, случайно понял…
Потом, в Москве, когда Дрямов у тех же ментов из «семерки» стал выяснять, где могли быстро оборудовать внедорожник тайниками, ему рассказали про один хитрый сервис в Сходненском тупике.
— Да ты че, не понимаешь, что Америка скоро накроется? Да все, уже накрывается! Спеклись пиндосы, дебилы! — разорялся недурно прикинутый детина студенческого возраста; за их столиком сидела целая такая же компания: молодая, прикинутая, говорливая, посещающая, стало быть, «Крокус-сити».
Кирилла сюда занесло случайно — завезло на розовом, со стразами, «чемодане». К тому моменту, как Амаров уехал из сервиса и влип в пробку на пересечении Волоколамского и МКАДа (солнце уже снизилось, било в глаза, то прихлопываемое, то упускаемое огромными придорожными биллбордами), Кирилл наконец ощутил послепохмельный голод и осведомился о Вардановых планах. Тот направлялся в Красногорск — где Кириллу, естественно, ловить было нечего. На въезде под путепровод Хавшабыч заметил указатель на этот самый «Крокус» и предложил Кириллу ждать его там. Кирилл предупредил, что у него не работает телефон. Вардан выругался, глянул на часы. Договорились через три часа с поправкой на пробки. Кирилл перешел по мосту позолоченную реку, раздувающуюся каким-то затончиком, зеленеющую островками, и свернул вправо, к гигантским торговым сараям.
В здешнем Экспоцентре имело место нечто под названием Millionaire Fair («крупнейшая выставка товаров и услуг класса luxury», входной билет от 1000 р.). Кирилл подумал, что логичней уж было бы начинать цены с лимона; но и тысячу пожалел. Зато в кабаке напоролся на Леню Гурвича. Тот, разумеется, был с Юлей. Вторая Гурина жена (габаритами и физиономией больше всего напоминающая водяного опоссума), результат какой-то экзотической смеси кровей (не то польской с татарской, не то литовской с азербайджанской), происходила из провинции и в Москве, подобно прочим «завоевательницам», беспрерывно самоутверждалась — в том числе (в большой степени) за счет Гурвича. Ленчика, бесхарактерную мелкокалиберную столичную звезду, она в свое время обрабатывала года полтора с агрессивным въедливым упорством штробореза — и таки уволокла из прежнего, отягощенного двумя детьми семейства.
На этот раз она помалкивала, дожидаясь, когда мужнин приятель уберется из-за их столика, копя в себе неведомое раздражение — хотя Кирилл знал, что в принципе Юля вполне способна коммуницировать с людьми помимо Лени, даже шутить, делиться довольно смешными и меткими наблюдениями. Правда, наблюдаемые — все без исключения — представали в ее рассказах в абсолютно дурацком свете: либо откровенными мудаками, либо (если даже какой-нибудь знакомый описывался снисходительным тоном) в глупой ситуации или со стыдной стороны.
— Мерзкая девка, — первым делом заявил в свое время Юрка после знакомства с четой Гурвичей. — Она вообще кто?
— Редактор в большой сериальной конторе, — пояснил Кирилл. — Рулит сценаристами. Раньше сама писала, а теперь рулит. С позиций корифея кинодраматургии.
— Еще одна творческая личность, — фыркнул Юрис. — А откуда эти понты роковой женщины? При такой-то харе?
— От Гури, естественно… То есть самомнение, полагаю, от природы и воспитания, а Леня ее в этом самомнении изо всех сил поддерживает…
Сейчас, бесцельно слоняясь по неохватным пространствам потребления, Кирилл неожиданно для себя думал, что вдвоем — а поодиночке их еще поди встреть — Гурвичи и на него самого, пожалуй, всегда производили впечатление скорее неприятное. Типичная сплоченная нацменская семейка, себе на уме, спецы по совместному выдаиванию бабок из пространства… Кирилл понимал, что предвзят и предвзятости своей удивлялся. И вдруг понял: ему несимпатичен и чужд сам типаж, почти в эталонном виде явленный этими двоими. Оба — единственные дети в интеллигентских семействах с претензиями, забивших им в подкорку убежденность в собственной исключительности. Оба круглые отличники, школьные медалисты, получатели повышенных стипендий в престижных столичных вузах. Гуманитарии с апломбом творцов. Ребята самоуверенные, самодовольные и самодостаточные (Гуря в силу обаяния и вкуса никогда не совал это в лицо окружающим, но при хоть сколь-нибудь долгом общении нетрудно было заметить, что данного добра в нем не меньше, чем в откровенно наглой жене).
Да, но откуда во мне это рефлекторное отторжение? Я сам что — не оттуда же, строго говоря? Мои родители что, не те же совинтеллигенты: пусть не вузовские преподы из Москвы, как у Гури, а инженеры из областного центра, но тоже зацикленные, помнится, на хороших отметках?..
— Сказать, за что ты их не любишь? — сказал вдруг Вардан, когда Кирилл, снова забравшись к нему в «хаммер» (прошло не три часа, конечно, а все четыре с половиной) и обмолвившись, что встретил старого приятеля, пояснил, по Амаровской просьбе, кто таков Леня. Видимо, тон его при этом был не вполне нейтрален, но Кирилл все равно посмотрел в зеркало заднего вида с изумлением:
— Ты что, мысли читаешь?
Амаров осклабился:
— Твои мысли у тебя на морде написаны. Как у собаки.
«Не то что у того же Лени… — подумал Кирилл. — Он будет тебе улыбаться мило и ехидно, а что думает при этом, ты еще хрен догадаешься!..»
— И что же у меня на морде?
— Ущербность деклассанта, вот что. Тебе не дает покоя, что этот Гурвич — почти совсем свой. Вам вроде и есть, о чем поговорить, вы вроде думаете об одном и том же, не любите одного и того же… Но в какой-то момент ты все равно натыкаешься на стеночку, видишь вещь в себе. Обнаруживаешь, что мужичок — непонятен и недоступен, что вообще-то, по большому-то счету, почти на все ему положить… Правда?
Кирилл снова подумал о телепатии. Или все настолько очевидно?..
— Вот интересно… — пробормотал, насупясь. — Он же сам все прекрасно понимает, Леня же вполне трезвый тип на самом деле… Понимает, и признается, и Урюпина своего кроет — и при этом спокойно продолжает на него работать…
— А ты ему где работать предлагаешь? Болгаркой махать? Как бы то ни было, он в нише, он классово адекватен, столичный журналист, вопросов нет… А ты? Вот ты кто такой?
— Хороший вопрос… Чтоб я сам знал.
— Во! — нравоучительно качнул бровями Хавшабыч и замолчал, словно предоставляя Кириллу делать выводы. «Хаммер» разгонялся по ярко освещенному, несколько расчистившемуся к ночи МКАДу.
Кирилл поглядывал на айсора, на носатый самоуверенный профиль с выдвинутым подбородком и думал неожиданную и странную мысль — о чем-то общем, что, возможно, есть у него с «генералом».
Кто я?.. Никто. Вот кто Леня — ясно. И окружающим, и, главное, ему самому. Какая-нибудь Ряба — банковская яппи, поди усомнись. Куда ни глянь — со всеми все ясно, ясней некуда: кто тут клубная молодежь, кто слуга государев, и чем более пуста сущность, тем несомненней образ. Уж это-то правило товарищу генерал-лейтенанту, кавалеру Красной Звезды, обладателю наградной «беретты» знакомо как никому. Только хрена ли он передо мной так охотно колется, столько языком чешет? Передо мной-то почему?
