Похоже, она знала Аарона с разных сторон. Мне стало интересно, что с ней произошло в коммуне.
— Вы думаете, что они станут преследовать тех, кто ими интересуется?
Помедлив секунду, Мэри кивнула.
Было неясно, опасалась ли она судебного преследования или же более жестоких мер, но мне меньше всего хотелось, чтобы от страха она отказалась разговаривать со мной.
— Понимаю ваше беспокойство, но мне кажется, что сейчас он не рискнет привлекать к себе лишнее внимание.
Я рассказала о том, что пережила сама и что подала заявление в полицию.
— Мне жаль, что вам пришлось это пережить, но я не удивлена, — сказала она. — Там повсюду были секс и наркотики. Люди говорят себе, что раз они хотят любви и мира, то можно делать все, что угодно.
— Да, и я не думаю, что он бросил это занятие, просто периодически находит себе все новые жертвы. Неизвестно, сколько жизней он уже разрушил. В коммуне была девушка по имени Ива. Я пытаюсь выяснить, что с ней стало.
— Ива? Я думала, что она уехала сама, — озадаченно сказала Мэри.
Я решила не делиться своими подозрениями, пока не узнаю ее лучше.
— Да, но мне хотелось бы узнать, где она теперь. Может быть, увидеться с ней.
Я пристально смотрела ей в глаза, чтобы уловить малейшее колебание взгляда. Она прищурилась, словно пытаясь понять, к чему я клоню, вытащила руку из-под курицы и потерла лоб. На руке у нее не хватало одного пальца. Заметив мой взгляд, она опустила руку и, словно защищаясь, сжала ее в кулак.
Слишком поздно. Ко мне пришло очередное воспоминание.
Ночь, прошло несколько дней после исчезновения Ивы. Я сижу у себя в хижине и думаю о том, что хочу сбежать и найти ее. От большого костра доносятся странные звуки. Я выскальзываю из двери и крадусь в тени, пока вдруг не слышу громкие голоса. Джозеф стоит на коленях перед светловолосой женщиной — она тоже на коленях, одна рука ее привязана к чурбаку, во рту кляп. В руках у него мачете. Женщина сдавленно всхлипывает и пытается вырваться, но он держит ее.
Аарон стоит рядом, на лице его тревога. Я не могу разобрать слов, но вижу — он обращается к Джозефу и протягивает к нему руку. Мне кажется, что он уговаривает Джозефа отдать мачете. Джозеф колеблется, поднимает взгляд к небу и что-то произносит. Вдруг сверкает вспышка — он занес мачете — и раздается глухой удар. Я зажимаю рот рукой, чтобы заглушить крик, но не успеваю, и Аарон слышит меня. Он вырывает мачете у брата. Женщина всхлипывает. Он идет в мою сторону, но женщина плачет все громче и давится кляпом, и он поворачивается к брату и шепчет: «Заткни ее!»
Я торопливо бегу к своей хижине.
Утром я обхожу костер стороной. На земле видны следы драки и капли крови. Во время утренней медитации Сосна сидит отдельно и ни с кем не разговаривает. На ее руке повязка.
Мать шепчет:
— Аарон сказал, что она порезалась, хотя он предупреждал, чтобы она была осторожнее. Теперь ей велели посидеть в тишине и подумать о своем поведении, чтобы она сделала выводы.
Я снова смотрю на Сосну. Наши взгляды встречаются. И в ее глазах я вижу не раскаяние, а гнев.
Теперь, много лет спустя, я увидела у Мэри тот же взгляд.
— Это сделал Джозеф, — сказала я. — Теперь я вспомнила. Но почему?
Мэри молча отвернулась и подошла к следующей курице.
— Как это было ужасно!
Она замерла, разглядывая яйца в ведре, которое держала в здоровой руке. Я гадала, о чем она думает. Наконец она заговорила хрипло и сердито:
— Я собиралась покинуть коммуну в конце лета. Моя кузина жила в Калифорнии, и я захотела к ней. В тот вечер, когда все улеглись, я рассказала об этом Аарону, а Джозеф нас подслушал…
— Джозеф отрубил вам палец, потому что вы захотели уехать?
Она кивнула, и я заметила, как напряжена у нее шея.
— Он сказал, что ему было видение, в котором мой палец был ядовитой змеей, отравляющей мои мысли.
— Но почему вы не уехали после этого?
— Аарон… он сказал, что я нужна ему, что мы одна семья, а в семье не бросают друг друга, — задумчиво произнесла она. — Я иногда думаю обо всем этом… Какая красивая у него была улыбка! Он мог заставить поверить во что угодно. Я постоянно была одурманена — медитациями, травкой, песнями и молитвами, прогулками, сексом и любовью. Это был словно сон наяву.
— А почему тогда вы не уехали вместе с коммуной?
— После смерти Финна на нас обратила внимание полиция. Аарону это не нравилось. Я сказала, что останусь тут, чтобы наблюдать за ними. Он обо мне забыл. Я была всего лишь одной из многих.
В ее голосе не было горечи, скорее, в нем звучало облегчение — она просто констатировала факт.
— С тех пор вы с ним не виделись?
— Нет, и не хотела бы. — В ее голосе прозвучала угроза. — Мне хотелось бы забыть об этом периоде.
— Могу вас понять. Я бы тоже этого хотела, но у меня недавно была пациентка…
Не вдаваясь в подробности, я объяснила, почему вернулась к этим воспоминаниям.
— В коммуне живет много девушек, и я боюсь, что Аарон будет продолжать разрушать их жизни, если его не остановить.
Она молча продолжала собирать яйца, но я заметила на ее лице задумчивое выражение. Мне стало интересно, как же она жила после ухода из коммуны.
— У вас есть дети?
Она сунула руку под курицу, и та протестующе заквохтала.
— Сын.
Голос ее звучал вызывающе — ее явно обеспокоил мой вопрос, — но вместе с тем горделиво. Сына она любила.
— Вы часто видитесь?
— Он много путешествует, но мы поддерживаем связь. Ему не нравится, что я живу одна, но я тут уже сорок лет. Я сказала, чтобы он похоронил меня в груде навоза. — Она ухмыльнулась.
— Хорошо, что он за вас переживает. У меня есть дочь, но мы не общаемся.
Я услышала, как дрогнул голос. Мэри тоже это заметила и вопросительно посмотрела на меня.
— Она живет в Виктории, где-то на улице. Я беспокоюсь за нее.
Мягко говоря! У меня вдруг перехватило горло.
— Мы распоряжаемся своими детьми, только пока они живут у нас в животе.
Она понимающе на меня взглянула. Две матери, скучающие по детям…
— Поэтому я так и волнуюсь из-за центра. Аарон забирает девушек вроде моей дочери и кормится их эмоциями. Я все думаю об их матерях — они и не представляют, кто он такой и что с ними делает. Я могу понять ваш страх, но если вы расскажете полиции историю с пальцем, они, возможно, отнесутся к расследованию серьезнее.
Она молча вертела хрупкое яйцо в своих грубых руках.
— Я подумаю.
Мне показалось, что она не собирается обращаться в полицию, но давить на нее не следовало. По правде сказать, сложно будет открыть дело по прошествии стольких лет, и я не могла ее винить за нежелание в этом участвовать.
На прощание она подарила мне коробку яиц. Я медленно ехала от фермы по изрытой дороге. Продолжая размышлять о Мэри, я вдруг осознала, что проезжаю то место, где погибла моя мать. Дерево, унесшее ее жизнь, с тех пор выросло, но шрам на коре был по-прежнему виден.
По пути в Викторию я заехала к Робби, чтобы расспросить его об Иве и рассказать о Мэри, но грузовика его не было на месте, а в окнах было темно.
В понедельник по пути в больницу я, как обычно, заглянула в органическую кофейню на углу за стаканом зеленого чая и увидела там Даниэля — он одиноко сидел в углу с газетой. Увидев меня, он криво улыбнулся и помахал мне рукой.
— Доброе утро, — сказала я. Мне было приятно его видеть. Я не раз вспоминала его и думала, как у него дела. — Не знала, что вы тоже живете в этом районе.
— Нет, я просто приехал подписать бумаги об отсутствии претензий.
Пусть он и не имел претензий к больнице, я по-прежнему сокрушалась, что мы не смогли помочь Хизер. Судя по виду Даниэля, ему самому требовалась помощь. Он похудел, побледнел, зарос, а под глазами залегли темные круги.
— Как вы, Даниэль? Справляетесь?
Он безнадежно пожал плечами.
Я указала на соседний стул.
— Может быть, поговорим?
Он не являлся моим пациентом, и мне не следовало с ним работать, но я не могла уйти, не попытавшись хотя бы его утешить.
— Хорошо.
В его взгляде отчетливо читалось непонимание — мне часто приходилось видеть такое у переживших смерть близкого человека спустя несколько недель после трагедии. Когда кто-то умирает, сначала наступает суматоха — телефонные звонки, организация похорон, множество дел… Потом дела заканчиваются, и вы остаетесь наедине со своей потерей.
— Я вернулся на работу и заставляю себя бегать, но мне так не хватает Хизер… я так и не убрал ее вещи.
Я вспомнила Пола — мне потребовалось несколько месяцев, чтобы отдать его вещи, а в его пижаме я спала несколько лет.
Даниэль покачал головой.
