Мы с Чарльзом много раз слышали это от нее раньше. А вот Энтони был удивлен. Он с высоты своего роста изучают мою безобидную внешность и явно думал, что она ошиблась во мне.
– Индия Кэткарт тоже не поверила Дженни, – утешил его я.
– Что?
– И мысли он тоже читает, – сказала Дженни, поставив стакан и вставая. – Энтони, дорогой, нам пора.
Отцу она сказала:
– Извини за такой короткий визит, – а мне:
– Индия Кэткарт – сука.
Она взглянула мне в глаза.
– Я не могла с этим жить. Я сказала ей правду.
– Я знаю.
– Не дай ей сломать тебя.
– Не дам.
– Ладно. – Она говорила отрывисто, громко, улыбаясь. Когда птицы вылетают из клетки, они поют и радуются. – Прощай, Сид.
Она выглядела счастливой. Она смеялась. Я желал вернуться в то время, когда мы встретились и она всегда была такой, но вернуться назад нельзя.
– Прощай, Дженни, – сказал я. В совершенном изумлении Чарльз вышел проводить их и вернулся, нахмурившись.
– Я просто не понимаю свою дочь, – сказал он. – А ты?
– Я понимаю.
– Она разрывает тебя на части. Я не могу этого вынести, даже если ты можешь. Почему ты никогда не отвечаешь?
– Посмотрите, что я с ней сделал.
– Она знала, за кого выходила замуж.
– Не думаю. Всегда нелегко быть замужем за жокеем.
– Ты слишком многое ей прощаешь! И потом, ты знаешь, что она сказала мне только что на прощание? Я ее не понимаю. Она обняла меня – обняла, а не просто клюнула в щеку – и сказала: "Позаботься о Сиде".
Я почувствовал, как слезы подступают к глазам.
– Сид...
Я тряхнул головой.
– Мы заключили мир.
– Когда?
– Только что. Прежняя Дженни вернулась. Она освободилась от меня.
Она вдруг почувствовала себя совсем свободной... и ей не нужно будет больше... разрывать меня на части, как вы это называете. Думаю, что вся ее разрушительная ярость наконец ушла. Она выпорхнула из клетки.
– Надеюсь, – неуверенно сказал Чарльз. – Мне надо выпить.
Я улыбнулся и присоединился к нему, но, когда мы сели есть, я обнаружил, что чувствую не облегчение, а утрату – пусть даже Дженни теперь не будет мучить и презирать меня.
Утром в четверг, выехав из Эйнсфорда пораньше, я добрался до Лондона и оставил машину, как обычно, в большом общественном подземном гараже возле Пойнт-сквер. Оттуда я пешком пошел к прачечной, где стирал рубашки, и подождал, пока дважды прогнали лоскут из Нортгемптона через сухую чистку. В результате я получил нечто похожее на тесьму бирюзового цвета с зелено-коричнево-розовым узором. Черные пятна отстирать не удалось. Я уговорил работников прогладить полосу, но единственным результатом этого было то, что полоса из мятой стала гладкой.
– Что, если постирать ее с порошком? – спросил я у дородного чистильщика, который заинтересовался этим делом.
– Ей это уже не повредит, – саркастически ответил он. Так что я постирал тряпку и снова отгладил, но кончилось все тем же – бирюзовая тесьма, неопределенный узор, упрямые черные пятна.
При помощи "желтых страниц" я отыскал выставку известного дизайнера по тканям. Неимоверно вежливый старик объяснил мне, что узор на моей тряпке выткан, а он работает с тисненым рисунком. Разный рынок сбыта, сказал он и направил меня в торговые фирмы, клиентами которых были толстосумы. Нужно проконсультироваться с декоратором, сказал старик и любезно написал мне небольшой список фирм.
Первые две не помогли мне ответить на вопрос. По третьему адресу я наткнулся на не очень загруженного работой молодого человека лет двадцати, который с интересом отнесся к моей проблеме. Он развернул бирюзовую ленту и поднес ее к свету.
– Это шелк, – сказал он.
– Настоящий шелк?
– Несомненно. Это была дорогая ткань. Узор выткан. Вот посмотрите.
– Он протянул мне лоскут, показывая изнаночную сторону. – Это заметно.
Где вы ее взяли? Выглядит очень старой. Прекрасно. Красители органические, не минеральные.
Я принял во внимание его явную молодость и спросил, не может ли он поискать второго консультанта.
– Потому что я только что из школы дизайна? – предположил он, явно не обидевшись. – Но я изучал ткани. За это меня здесь и держат. Я знаю их.
Дизайнеры их не делают, они ими пользуются.
– Ну тогда скажите мне, что же это такое.
Он ощупал бирюзовый лоскут, приложил его к губам и к щекам – он обращался с ним так, словно это был хрустальный шар.
– Это современная копия, – сказал он. – Очень искусно сделанная.
Это лампасная ткань, сотканная на жаккардовом станке. Этого мало, чтобы судить уверенно, но я думаю, что это копия шелковой портьеры, сделанной Филиппом де Ласалем в 1760 году. Но фон оригинала не был сине-зеленым, он был кремовым, с узором из лиан и листьев зеленого, красного и золотого цветов.
Это меня поразило.
– Вы уверены?
– Я просто провел три года за изучением этих вещей.
– Ну а кто же сделал это сейчас? Или мне придется ехать во Францию?
– Вы можете обратиться в пару английских фирм, но, знаете...
Его бесцеремонно прервала сурового вида женщина в черном платье, с огромным ожерельем ацтекского стиля на груди – она влетела в комнату и остановилась у стола, на котором лежала непрезентабельная тряпка.
– Чем вы занимаетесь? – спросила она. – Я просила, чтобы вы составили каталог новой партии бисерной отделки. – Да, миссис Лэйн.
– Ну так займитесь этим, пожалуйста. Сейчас же.
– Да, миссис Лэйн.
– Чем могу вам помочь? – живо спросила она у меня.
– Мне нужны только имена некоторых ткачей.
По дороге к своей бисерной отделке мой источник знаний бросил через плечо:
– Похоже, это именно ткач, а не фирма. Спросите Саула Маркуса.
– Где? – воззвал я.
Он скрылся из виду. Под негостеприимным взглядом я забрал свою тряпку, одарил миссис Лэйн плакатной улыбкой и вышел.
Я отыскал Саула Маркуса – сначала его телефон в справочнике, а потом и его самого в художественной студии поблизости от Чезвика, на западе от Лондона, где он создавал свои узоры для тканей. Он с интересом посмотрел на мою тряпку, но покачают головой.
– Это может быть работой Патриции Хаксфорд, – неуверенно предположил он наконец. – Можете спросить у нее. Она иногда делает – или делала такие вещи. Больше я никого не знаю.
– Где ее можно найти?
– Суррей, Суссекс. Где-то там.
– Большое спасибо.
Вернувшись на Пойнт-сквер, я стал искать Патрицию Хаксфорд по всем телефонным книгам Суррея, Суссекса и граничащих с ними южных районов Кента и Гемпшира, которые у меня только были. Среди имеющихся там Хаксфордов ни один не был ткачихой Патрицией.
Мне в самом деле нужен помощник, подумал я, попрощавшись с миссис Полой Хаксфорд, женой торговца. Такие поиски отнимают много времени. Черт бы побрал Чико и его заботливую жену.
Затем я обратился к компьютерной справочной системе. Обычно, чтобы получить номер телефона, нужно назвать адрес, но компьютерная система высокомерно выплюнула обратно Патрицию Хаксфорд из Суррея – слишком мало данных.
Я попробовал найти Патрицию Хаксфорд из Гилфорда (это главный город графства Суррей), но нашел только двух П. Хаксфорд, которых уже проверял.
Кингстон, Суррей – результата нет. Я последовательно перепробовал все остальные главные районы: Саттон, Эпсом, Лезерхед, Доркинг... Может, Суррей и невелик по площади, но очень населен.
По счастью, Хаксфордов не так уж много. Хорошо еще, что ее фамилия не Смит.
Ну, тогда попробуем Суссекс. Здесь есть Восточный Суссекс (со столицей в Льюисе) и Западный Суссекс (Чичестер). Я мысленно подбросил монетку, выбрал Чичестер и получил потрясающий результат. Безликий голос сообщил мне, что номер телефона Патриции Хаксфорд закрыт и получить его можно только с разрешения полиции в критической ситуации. Его даже не было в разделе справочного вызова, когда можно уговорить оператора позвонить по этому номеру. У Патриции Хаксфорд была вторая степень закрытия, и таким способом до нее добраться было невозможно.
Номера самой высокой, третьей степени закрытия, не значатся в справочниках вообще, так что операторы даже могут не знать, что они существуют, – это номера телефонов правительственных служащих, королевской семьи и шпионов.
Я зевнул, потянулся и перекусил кукурузными хлопьями.
Пока я без особого энтузиазма размышлял о поездке в Чичестер, которая означала больше семидесяти миль боли в руке, из Эйнсфорда позвонил Чарльз.
– Рад, что застал тебя, – сказал он. – Я говорил с Томасом Улластоном и подумал, что ты захочешь об этом знать.
– Верно, – с интересом согласился я. – Что он сказал?
– Ты, конечно, знаешь, что он уже не глава Жокейского клуба? Его срок кончился.
– Знаю.
Я сожалел об этом. Новый главный распорядитель был склонен относиться ко мне как к некой досадной помехе. Полагаю, что он имел к тому основания, но если приходится обращаться с просьбой, то лучше бы заручиться поддержкой начальства. Никто больше не испытывал благодарности за то, что я избавил их от негодяя, – они предали забвению неприятный инцидент, и с этим я был согласен, но не возражал против некоторой теплоты в отношениях.
