Он взглянул на картину Рассела Флинта с красавицами у купальни. Одна слегка напомнила леди Джин. Внезапно Беллмастер почувствовал себя усталым. «Какая скука сегодняшний ужин, – подумал он. – Да и вся эта затея с Вашингтоном. Хочу ли я попасть туда? Из Клетки мне уже не вырваться. Ее люди пойдут за мной по пятам до самой смерти, даже за гробом проследят, – он ухмыльнулся, – не обманул ли я их и на этот раз. Вернее всего было бы жениться на леди Джин и спокойно жить с ней в Конари. Что имеем – не храним… Решено. Сначала – письмо».
Из Лиссабона они поехали в Эсториль, два дня прожили в гостинице «Глобо» на радость Мелине и ее мужу Карло. Для Сары здесь началось, пожалуй, самое счастливое время. Она подолгу разговаривала с Мелиной, которой Ричард явно понравился. Сару это только радовало – она не стеснялась открыто наслаждаться, если Ричард приходился кому-нибудь по душе. Карло тоже его полюбил и вскоре – едва узнал, что Ричард когда-то владел рестораном, а теперь подумывал купить дом в Дордони – уже увлеченно рассказывал, как содержать гостиницу, с гордостью провел Ричарда по «Глобо», объясняя тонкости своего занятия.
Когда собирались уезжать, Мелина уединилась с Сарой в номере и сказала: «Ты нашла себе хорошего мужа. Сразу видно. И не казни себя за то, что сбежала из монастыря. Зря ты вообще туда уходила. Знаешь, когда было решено, что ты станешь монахиней, я сказала твоей матери: „Это не для Сары. Не такой у нее характер… не та душа“. И знаешь, что она мне с усмешкой ответила?»
– Нет.
– «Не волнуйся. Сара вся в меня. Если поймет, что там ей не по нраву, насиловать себя не станет».
Тут вошел Ричард со свертком под мышкой. В нем оказался новый костюм, который он купил по настоянию Сары на смену старому, потрепанному. Мелина ушла, и Ричард, чтобы порадовать Сару, тут же его примерил.
– Милый, ты в нем просто красавец. Я знаю – ты не слишком заботишься о платье, но мой отец благоволит хорошо одетым людям. Наверное, армия повлияла. А теперь снимай костюм и я уложу его по-настоящему, а не по-твоему, то есть как попало.
– Я спокон веку так вещи складывал.
– Теперь это делать буду я. – Она подошла и поцеловала его. А он вспомнил, что в детстве учебники в ранец ему всегда укладывала мать, и как она недовольно щелкала языком, глядя на ранец вечером. Эта же картина всплывала у него в памяти и на вилле, перед самым отъездом, и он вынул дневник из чемодана, завернул в газету и спрятал в машине, под задним сиденьем.
Из Эсториля они поехали в Биарриц, потом в Бордо и в глубь материка в Периге, где три дня прожили в маленькой гостинице, изучали полученный от агента по недвижимости список усадеб на продажу. Три или четыре их заинтересовали, они решили заехать туда на обратном пути, прицениться.
В ночь перед отъездом из Дордони Сара сказала: «Мне очень нравится путешествовать так, как мы. С матерью ездить было просто наказанье – сплошные тюки и чемоданы, да жалобы, если ей не угодили в гостинице или ресторане».
– И никаких пикников с бутылкой вина, хлебом и паштетом?
– Нечто подобное случалось, но посмотрел бы ты на это! – рассмеялась Сара. – Складные стулья и столики, камчатые скатерти и серебряные вилки. Высший класс, как говорят французы. Охлажденное вино, и Джорджио в роли официанта. Учитывалась каждая мелочь, особенно если с нами был лорд Беллмастер. Впрочем, отца эта напыщенность никогда не прельщала.
Ричард обнял Сару и, радуясь, что в темноте ей не разглядеть его лица, спросил: «Какой он был, этот Беллмастер?»
– Не знаю, – вздохнула Сара. – Мне вроде бы следовало сторониться его – хотя бы в те годы, когда я понимала уже, кем он был маме. А он мне нравился. Он очень хорошо ко мне относился. Даже лучше папы. Впрочем, порою отец менялся – и тогда он был заботливей, гораздо заботливей Беллмастера. Знаешь, что удивительно? Мне, прожившей вдали от мира столько лет… сейчас понять его гораздо проще, чем раньше. А мама, по-моему, в глубине души была очень несчастна… на людях она просто притворялась.
– Ты хочешь сказать – несчастна, потому что Беллмастер на ней не женился?
– Возможно. Хотя, знаешь, она, быть может, и мечтала стать леди Беллмастер, но по-настоящему его не любила. Мелина рассказала мне много неожиданного, и теперь я считаю, мама любила папу, несмотря ни на что.
– Тут сам черт ногу сломит. А как уживались твой отец и Беллмастер?
– Я редко видела их вместе. Они любезничали друг с другом, и только.
– Не пойму, отчего отец его не вышвырнул.
– Может, мама не позволяла, а он так ее любил, что мирился со всем. От Мелины я впервые услышала, почему уволился Джорджио. Когда он ушел, я уже была в монастыре. Дело в том, что «Роллс-Ройс», на котором ездила мама, принадлежал Беллмастеру. И однажды его светлость сказал Джорджио, что машина износилась и надо купить новую, другой марки. Не помню, то ли «Даймлер», то ли какую-нибудь роскошную американскую. И тут Джорджио взорвался. Он как раз мыл машину, а гараж у нас был рядом с комнатами для прислуги, так что Мелина и Карло все слышали. Джорджио заявил Беллмастеру, что никогда не сядет ни в какую другую машину и, если его светлость купит не «Роллс-Ройс», он сразу же уйдет. – Сара даже затряслась от смеха. – Мелина говорит, они прямо-таки орали друг на друга. Наконец Беллмастер отрезал: «Не хватало только, чтобы я покупал „Роллс-Ройс“ в угоду какому-то шоферишке!» Джорджио нас бросил, – это было плохо само по себе, – но перед уходом он еще пошел к Беллмастеру и выложил все, что думал о нем. Тут вмешалась мама, попыталась умиротворить их обоих, но только подлила масла в огонь – Джорджио вышел из себя, высказал и ей все, что на душе накипело. – Сара вновь рассмеялась. – Мелина говорит, ей едва удалось удержать Карло – он хотел вступиться за маму, потому что не жаловал ни Беллмастера, ни Джорджио. Какие они все глупые, правда? Воевать из-за какой-то старой дурацкой машины!
– Так чем дело кончилось?
– Джорджио уехал в тот же день. Шофером сделали Карло, купили новую машину. Но и это не все. О Боже! – Она замолкла, переборола смех и продолжила: – Через две недели Карло – он ведь водил неважно – врезался в трамвай, кажется, в Лиссабоне, и разбил автомобиль вдребезги. А потом… потом… – Сара повернулась к Ричарду, захохотала ему в плечо – говорить она уже не могла, – и в те минуты Ричарда затопила волна беспредельного, неописуемого счастья.
– Так что же потом? – спросил он.
Она отодвинулась и, успокоившись, закончила: «Никогда не догадаешься! Беллмастер заменил ее „Роллс-Ройсом“. Глупо, правда? Столько шума из ничего. Но и смешно. Надо будет посмотреть, описала ли мама этот случай в дневнике. А может, и картинку к нему подрисовала. Как вернемся на виллу, возьмусь за ее дневник».
Вскоре Сара уснула, а Ричард лежал во тьме, размышлял. Он знал – мать ничего об этом происшествии в дневнике не написала, знал, что не позволит Саре его читать, и думал – а не сжечь ли его? Наверно, так и нужно сделать. Сара просыпается поздно и завтракает в постели. Надо бы завтра встать пораньше, найти уединенное местечко и… Тут Ричард посуровел и отказался от этой мысли. «Беллмастер, – подумал он, – а не пришло ли время расплатиться за все? Но один Бог знает, как отомстить тебе. Надо посоветоваться с кем-то… кто не выдаст, все поймет, кто наставит на верный путь. Но только не с полковником Брантоном. Он – человек заинтересованный, да и от Сары слишком долго открещивался. На восемь лет засадил ее в темницу. Отчасти в этом, впрочем, и Беллмастер виноват. Потом, когда Сара вышла на свободу, оказалось, Беллмастер еще и мелкий мошенник – подсунул матери дешевую фальшивку. Может быть, Кэслейк? Да, пожалуй, он. Он – стряпчий и глупостей не допустит. Как приедем в Англию, загляну к нему в контору».
… Из Периге они через Лимож и Орлеан приехали в Париж, где три дня развлекались.
Стояла чудесная майская погода. Близился полдень, длинные кисти ракит казались в голубом небе золотыми, сирень у дороги покрылась крошечными звездочками лиловых цветов, вернулись ласточки – они гнездились над застрехами, соседская кобыла на пастбище через дорогу лоснилась, как полированный каштан. А на столе в кабинете полковника Брантона нераспечатанными лежали утренние письма. Они давным-давно перестали приносить радость. Ведь это были, черт побери, в основном неоплаченные счета.
Брантон сел за стол и быстро просмотрел пять конвертов. Сам не понимая отчего – весна, что ли? – он пребывал в отличном настроении. Собирался ехать на реку Уэй, полдня порыбачить в одиночестве, а полдня – в обществе провинциальной знати, людей богатых и честолюбивых, которые вдыхали жизнь в здешние предприятия и банки, но не гнушались мухлевать с налогами, оставаясь, впрочем, людьми приятными… не все, но большинство.
Пять писем. Два – явно счета. Он разорвал их, не вскрывая, и бросил в мусорную корзину. Третье, в неофициальном конверте, распечатал, а там оказались – ну и хитры же эти кредиторы – давно просроченный счет и записка с вежливой, но твердой просьбой о немедленной оплате. Полковник повесил счет на стоявшую у лампы наколку. Четвертое письмо с заграничным штемпелем он озадаченно повертел и так и сяк, тщетно пытаясь угадать, от кого оно. Наконец вскрыл. Письмо, как оказалось, от Сары, из Парижа. От короткого, но нежного послания полковник еще более воспрянул духом. Сара сообщала, что приедет в Англию через несколько дней вместе с Ричардом Фарли и сразу позвонит. Что ж, ради Бога. Она – его дочь, теперь он ни за что не назовет ее чужой – так пусть поживет у него. Правда, придется раскошелиться. Ну и что? Покутим малость, а потом потуже затянем пояс. Не впервой.
