Неожиданно одна из машин зажгла поворотники.
Начала перестраиваться, чего-то испугалась, чуть-чуть притормозила.
И в ту же секунду, как по мановению злой и могущественной руки, правильность ряда нарушилась, сбилась, кто-то не рассчитал скорости, вот уже завизжали тормоза…
В последнюю секунду он вывернул руль.
Пролетел в образовавшийся промежуток.
Руки покрылись ледяным потом, ноги стали ватными.
Он ожидал страшного скрежета, даже втянул голову в плечи, но машина протиснулась в щель, никого не задев.
Другие автомобили продолжали биться друг о друга, он оторвался от аварии и только после этого перевел дыхание.
В зеркале заднего вида во всех подробностях развернулась миновавшая его чаша. Авария перегородила дорогу, он удалялся от нее, оставляя за собой пустое асфальтовое поле.
«Один дурак – и столько проблем! Еще только задумал перестроиться, а уже авария на пять машин».
И вдруг ему показалось, что в голове забрезжила догадка.
Он нахмурился, глядя перед собой, и теперь почти не видел дороги…
«Только задумал перестроиться, – бормотал он. – А уже столько проблем».
По сердцу снова прошел холодок, но теперь он был другой – приятный.
Как же он обманывал себя все эти годы!
Выходил в парк санатория, шумно вдыхал, говорил: «Счастье-то какое! Дышится-то как!», гордо оглядывал сосны, задирал голову, выискивая дождевые облака…
Это сейчас он был счастлив. Только сейчас – впервые за пять лет.
Он занимался любимым делом.
Мир, который открывается лишенному памяти человеку, в общем-то ничем не отличается от того мира, который открывается человеку при рождении.
Как только в ребенке пробуждается сознание, он в подарок получает Вселенную, о которой ему сразу будет многое известно. Почти все в этом знании принимается на веру. То есть ребенок верит, что мир таков, каким его описывают родители, учителя, книги, фильмы – и очень редко впоследствии размышляет, истинны ли эти знания.
Если же возникают какие-то сомнения, то он начинает собственное расследование, ничем, по сути, не отличающееся от того, которое ведет сейчас лишенная памяти Марина.
Когда она задумалась об этом, ей стало намного легче.
Что она знала о мире до потери памяти? Примерно то же, что и сейчас. Она и сейчас помнила, что Земля круглая, а Вселенная бесконечная, но эти факты, по большому счету, были очень условными. Наверное, ей об этом впервые сказали, когда она стала что-то соображать, скорее всего, лет в шесть или в семь (никто не помнит, когда ему это впервые рассказывают, и амнезия здесь ни при чем!); с тех пор она помнила: Земля круглая, Вселенная бесконечная, помнила даже после комы – но что это были за факты?
Очнись она на триста лет раньше, ей бы сказали совсем другие вещи.
Если бы Марина проснулась, скажем, Коперником, то она подвергла бы несомненный факт сомнению, стала докапываться до правды, и ее объявили бы сумасшедшей. Если бы она очнулась Джордано Бруно, ее бы даже сожгли. При этом Земля оставалась бы круглой, а Вселенная бесконечной.
Или нет? Как это возможно: быть бесконечным? Какая глупость, граничащая с амнезией – верить в бесконечность чего бы то ни было! Люди прячут от себя собственное неверие в настоящие размеры Вселенной (а некоторые сомневаются в форме Земли), они делают вид, что не помнят о смерти, а Бог есть. Разве это их собственные открытия? Да они просто очнулись – один Лолой, другой Мариной, третий следователем Турчаниновым – и не желают копаться в подаренных им историях. Вот и все их отличие от нее.
Забытое после комы было отсечено от оставшегося в памяти какой-то зыбкой и неверной линией. То есть это было не так: «Досюда помню, а дальше – нет». Это было совсем по-другому. В основании ее личности лежал огромный пласт несомненных знаний. В этом пласте зияли разнообразные пробелы, определить происхождение которых было невозможно. Она помнила улицы Москвы и географию России, помнила столицы европейских государств, но не знала столицу Гвинеи-Бисау Она помнила Пушкина, Фета, Чайковского, Вагнера, но не помнила, кто написал: «Мы вспоминаем не то, что знали, а то, что когда-то вспомнили». Когда она забыла это? До комы или после нее? Ее не очень волновал ответ на этот вопрос. Скорее всего, до. А если даже и после, то какая разница, что за столица у Гвинеи-Бисау? Хорошо бы, чтобы и прочие, такие же ненужные факты забылись за компанию.
Собственно, неприятна была не сама амнезия, а эта невозможность определить, какие вещи она забыла до, а какие после. То есть, что она сможет вспомнить, если выздоровеет, а чего не сможет, поскольку никогда не знала.
Марина теперь по многу часов лежала в кровати с закрытыми глазами. Она думала о том, что внутри нее должны появиться пейзажи, лица – они-то и помогут определить, кто она на самом деле. Но когда они действительно стали появляться, она внезапно поняла, какие похожие вещи должны были видеть дочь и жена Михаила Королева.
Воспоминания, которые начали приходить к ней, не были из разряда забытых – она с ними, видимо, проснулась, просто не тревожила до поры до времени. Например, она видела сосны, мощеную дорожку, искусственную речушку с двумя круглыми мостиками. Шофер уже рассказал, при каких обстоятельствах впервые познакомился с ней, описал и эти мостики. Это был дом в Жуковке, проданный два года назад. Часть суммы пошла на ее лечение, часть – на покупку другого дома, более скромного, на Киевском шоссе.
Итак, это был загородный дом Михаила Королева. В нем жила Марина и жила Лола. Они обе теперь могли вспоминать эти круглые мостики.
Еще она вспоминала какой-то солнечный сад. Что за солнце освещало его? Солнце Украины или солнце Свердловска? И там и там была милая, уютная провинция, а также чьи-то теплые колени в ситцевом сарафане (колени матери? бабушки?).
Даже больничный коридор, даже медицинский институт (его она не помнила и не надеялась, что вспомнит: слишком близко к трагедии он подходил) – даже они могли всплывать и перед глазами падчерицы, и перед глазами мачехи.
С невнятным и тягостным страхом она ожидала увидеть лицо того, кто позвал ее из коридора после пробуждения и назвал «Лёлик». Ей рассказывали, что любовник Лолы – красивый мужчина; очевидно, его лицо должно появиться перед ее глазами как последнее доказательство: оно проступит близко-близко, оно будет прекрасным и любимым… Но потом она поняла, что и это не будет доказательством. Ведь этот мужчина был врачом и в течение пяти лет наклонялся над спящей Мариной, и, если она действительно Марина, то она не умирала эти годы, а копила силы для пробуждения, и значит – могла видеть его лицо сквозь ресницы. И даже могла любить его. Пациенты любят своих врачей, да…
«Мы вспоминаем не то, что знали, а то, что когда-то вспомнили». Это, кажется, Ахматова… Ахматова – это высокая, худая, горбоносая и красивая женщина. Разве ты знала ее, Марина? Почему же ты называешь ее высокой, худой, горбоносой и красивой, да еще так безапелляционно называешь?
Именно тогда ей стала приоткрываться и еще одна удивительная особенность памяти – ее навязанный другими характер.
Шофер рассказал Марине о речушке с двумя круглыми мостиками, и сразу же со дна ее памяти всплыла соответствующая картинка. Но что, если это не память, а воображение? Вдруг она просто представила то, что рассказал шофер, подобно тому, как писатель рождает несуществующие миры, а мир настоящий потом в них верит, и Анна Каренина прямо-таки ложится на рельсы и из-под них брызжет настоящая кровь? Да и кто реальнее, если разобраться? Сосед с третьего этажа, этот тихий незаметный жулик, пришедший в мир на какую-то секунду и умерший от инсульта, или Анна Каренина?
Она видела, как на дне памяти колышется ил воспоминаний; ей начинало казаться, что этот ил – теплый, мягкий, осклизлый – намного реальнее всего, что она знала в своей прошлой жизни.
Она видела детскую ножку, болтающую в иле, она даже слышала довольный смех, вслед за которым кто-то сказал: «Там могут быть пиявки!», но совсем не ощутила страха, как не ощутил его, наверное, маленький хозяин ноги.
Она не знала, придумала ли эту ножку, видела ли ее когда-то наяву, но только сейчас эта ножка существовала – не с большим и не с меньшим основанием, чем сама Марина.
Да и была ли Марина собой? Вне зависимости от того, кем она была – была ли она собой?!
Если она когда-то была Мариной, то что в ней осталось от той девочки – после пяти лет, проведенных в коме?
Если она когда-то была Лолой, что в ней осталось от той беззаботной и веселой красотки – после страшного решения, принятого из-за денег и любви?
Если она Марина, в ней даже полностью сменились все клетки. Если же она Лола… То и ее клетки сменятся через пару лет.
Зазвонил телефон. Она неохотно открыла глаза, понаблюдала за мухой на потолке, вздохнула. Телефон был настойчивым, словно звонивший знал, что она колеблется – подходить ли. Опять угрозы? Ей было все равно.
