Виктор Суворов - Змееед

— Так что, Змееед, делать будем? Искать? Снова все фотографии малолетних проходимок вам собрать? Лицо-то еще из памяти не стерлось?

— Да нет, Генрих Григорьевич, я уж постараюсь.

— Я вам еще работы подкину. У меня там товарищи в приемной дожидаются. У них чемодан сперли. Дело невеликое. Тряпки в нем были всякие. Но были там памятные вещицы для музея чекистской славы. С Дальнего Востока ребята привезли, да в Ярославле проворонили. Поможете найти?

— Помогу, как же.

Товарищ Буланов тем временем выскользнул в приемную, тихо дверь притворив, и объяснил неудачливым курьерам, что в их группу включается новый товарищ, который поможет преступление раскрыть.

Улыбнулся тут, в землю глядя, начальник группы курьеров капитан Государственной безопасности Давыдов Михаил Борисович, и тихо сказал товарищу Буланову, что они, курьеры, сознают, что виноваты, что проверку на бдительность они, конечно, не прошли, но в следующий раз будут службу нести с утроенной бдительностью.

Ничего не понял товарищ Буланов.

И тогда старший группы курьеров объяснил, что узнал он сейчас этого молодцеватого стройного чекиста, который по приказу товарищей Ягоды и Буланова в Ярославле чемодан у них тяпнул.

— Кого вы узнали?

— Да того, которого вы в нашу группу назначили, того, который сейчас с товарищем Ягодой беседует. Явно они там, в кабинете сейчас над нами потешаются.

Настя обманула Буланова. Она вовсе не была мастерицей вести допросы и определять по выражению глаз, правду говорит человек или врет. Просто у нее была хорошая память. Уже скоро, прямо накануне наступающего 1937 года, в Москве откроется Восьмой Всесоюзный съезд Советов, который примет новую, самую демократическую в мире Сталинскую Конституцию. В Большом Кремлёвском дворце соберутся лучшие люди страны. Их будет 1286. Уже выпущена книжка с фотографиями и краткими биографиями народных избранников, которым суждено оценить и принять Конституцию в качестве основного и нерушимого закона Родины всех трудящихся мира. Совсем недавно эта книжка попала Насте в руки, она ее прочитала. А раз прочитала, значит запомнила. И вот оказалось, что лишних знаний не бывает. Вошедшего очкастого чекиста она сразу узнала: его портрет был на странице 66. Сомнений не осталось: это депутат грядущего Восьмого Всесоюзного съезда Советов товарищ Буланов Павел Петрович. Она вспомнила все, что на той 66-й странице было про него сообщено. Начиналась биография со дня рождения — 12 февраля 1895 года. Если бы он не испугался и не убежал, то она, глядя в его глаза, «установила» бы и место его рождения, и основные вехи биографии, и чекистское звание, и занимаемую должность — секретарь Народного комиссара внутренних дел СССР.

Ей надо было показать: принимайте меня всерьез, старший майор Государственной безопасности. Со мной не надо шутить.

И она показала.

И он понял.

А еще ей показалось, что голос его — это один из голосов, которые она ночью подслушала.

Но в этом уверенности не было.

К двенадцати часам проклятый сейф выволокли из кремлевского склада в большой пустой зал, который когда-то служил местом упражнений фехтовальщиков. Николай Иванович Ежов еще до начала поединка мастеров-медвежатников по-деловому распорядился: выставил вокруг всего здания охрану мощную, комиссию государственную организовал для приема ценностей. Не удастся вскрыть — ничего страшного. А если удастся — все к приему готово.

Железный Генрих поздно спохватился: у меня особая рота из отборных молодцов для охраны!

— Ничего, — ответил товарищ Ежов. — Красноармейцы из Первой Московской Пролетарской стрелковой дивизии тоже не лыком шиты.

Представил Генрих Григорьевич Ягода судье товарищу Ежову свою команду — пятерых мастеров НКВД. Команда Холованова — один до самых глаз заросший рыжей бородой иностранец в буржуйской шляпе, в черных перчатках, с белым шелковым шарфом на шее.

Перед представлением капитан команды НКВД взглядом показал Железному Генриху: всю ночь, а до того вчера весь день старались. Слегка даже руками развел: если бы недельку дали, так, может быть, мы бы его…

Вздохнул Железный Генрих, сам себя еще раз обругав: как же год, два, пять лет назад не озаботился этот сейф ковырнуть! А если вскрыть нельзя, так надо было вывезти в топкое болото, да в трясине и утопить. А так ведь черт знает, что там внутри окажется! Товарищ Свердлов мог хранить документы высшей степени секретности, которые никому никогда показывать не стоило бы.

Судья поединка объявил условия: пять минут одной команде, затем пять — другой. Потом по очереди — по десять минут, по двадцать, по тридцать, по часу, по два, по четыре. Далее — по нарастающей. Приз морской — жареный поросенок в яблоках. Очередность по жребию.

Метнул Ежов Николай Иванович монетку, звякнула она по гранитному полу. Хлопнул он по ней ладонью, чтоб не скакала, не прыгала. Поднял ладонь: оказалось — пролетарий с молотком, команде НКВД начинать. Щелкнул Николай Иванович секундомером швейцарским: время пошло!

Иностранец тем временем потребовал себе кресло и шампанское «Pol Roger». «Полрожи» по-нашему. Это любимый напиток Первого лорда Адмиралтейства сэра Черчилля, которого у нас по ошибке Черчиллем именуют. Наливает лакей, пенится напиток, шипучим каскадом через край прет. Взял у него из рук бутылку гость иностранный, без слов показал, как наливать надо. Край бутылки должен касаться края фужера. Вот и все. Никогда пена через край не попрет, дубина. А еще в ливрею нарядился.

Отработали чекисты пять минут, уступают место иностранному гостю. Но тот решительным жестом дает понять, что он свой выход пропускает. Ежов объясняет Холованову, что если первая команда сейчас на своем втором подходе вскроет сейф, то соревнования прекратятся, иностранец проиграет. Но басурманин заезжий царственным взмахом изобразил, что все понимает без перевода и решение свое не меняет, ему нечего волноваться — это же Бромлей двухтонный, пусть соперники ковыряются.

Железный Генрих Буланову глазами: не упусти момент, пальчики иностранца снять надо, разберемся потом, кто таков.

Но иностранец перчаток не снимает. После десяти минут он жест повторил, как и после первых пяти минут: работайте, мастера, я на вас полюбуюсь.

Отработала команда НКВД пять минут, дополнительных десять и еще двадцать. Кто бы знал, что они до того двадцать восемь часов с ним бились без сна и отдыха, меняя друг друга…

Поработали, ребята? Отдыхайте. Теперь наше время! Иностранец сбросил с плеч черную накидку — в таких французские ажаны по Парижу порядок блюдут, — небрежно двинул в сторону хрустальную фужерину, словно скатерть-самобранку расстелил прямоугольный кусок бордовой кожи, разложил на ней сверкающий инструмент и приступил. Он действовал скорее не как фокусник, но как врач, через деревянную трубочку вслушиваясь во внутренние шорохи железной двери, словно в биение человеческого сердца.

Не скажу, что иностранец вскрыл его сразу. Это был долгий утомительный труд. Отработав двадцать минут, уступил место соперникам. Он больше не пил шампанского. Он что-то вычислял в школьной тетрадке, кусая кончик карандаша. И когда ему дали новый тридцатиминутный подход, он на двадцать четвертой минуте что-то нащупал. Отошел от сейфа. Осмотрел его со стороны. Потом решительно вернулся к нему, зачем-то его обнял, лбом к нему прижался, похлопал так, как мы хлопаем по плечу старого товарища, и вдруг повернул штуку, которая служила ему ключом. Щелкнуло в сейфе, поворотил он ручку, чуть приоткрыл дверь чудовищной толщины и столь же чудовищного веса и, не заглядывая внутрь, отошел к своему креслу.

Мастерство, удаль и силу русский человек уважал всегда. Даже если это сила и мастерство противника-басурманина. Подошел капитан команды НКВД к незнакомцу, пожал руку в черной перчатке, голову склонил: признаю тебя, мастер.

Попал Железный Генрих в полосу невезения.

Но сегодня пронесло. Не оказалось в сейфе Свердлова никаких документов, которые пролили бы свет на героическое прошлое Генриха. Тут только золото, деньги и паспорта на случай бегства товарища Свердлова и его ближайшего окружения из столицы нашей великой Родины и всего мирового пролетариата. Очень боялся Генрих, что и на его имя паспорт окажется. Но пронесло еще раз.

Много в сейфе золота, много денег. Одних только золотых и платиновых колец, сережек, перстней, цепочек, брошек, браслетов, кулонов, ожерелий, портсигаров, орденов, часов, икон, ларцов, табакерок с крупными бриллиантами, рубинами, сапфирами, изумрудами семьсот штук. Точнее, семьсот пять. Работа изумительная. Казалось бы — сто-двести граммов золота или платины да два десятка крупных бриллиантов, ну что той вещице за цена? А тут не бриллианты, не рубины и не золото ценятся, но работа мастеров. На каждой сверкающей безделушке клеймо то Осипова, то Хлебникова, то братьев Грачевых, то Фаберже, то Овчинникова. Продай одну такую штуковину в Париже — и покупай виллу на Лазурном берегу.