Ознакомительная версия.
Внизу предлагалось оставить комментарий, но единственным, кто успел воспользоваться этой возможностью, оказался Аноним (без фото) , написавший: «Полное гавно». Лиза была с ним согласна, но все равно не удержалась и слегка обиделась.
«Ну и пошли вы». Лиза хлопнула крышкой ноутбука и тут же забыла обо всем, готовая провалиться в сон.
Нет. Сначала раздеться.
Лиза потянулась, высвобождая ноги из джинсов, нечаянно тронула себя между ног и чуть не застонала от болезненного изнеможения.
«Блин, нужно найти хоть кого-то потрахаться», – сонно подумала она. А то вообще с ума можно сойти.
Была поздняя ночь, и сквозь оконную решетку густо сияло московское небо.
...
– Ну что, разместили его, Поттер?
– В той же трешке. Хотя не понимаю, с какой стати мы…
– Нас попросили об этом из министерства. И кстати, они прислали к нам человека.
– Инспекция? Сколько времени…
– Вообще говоря, нисколько. Вот он, инспектор. Знакомьтесь.
...
В углу рта у меня шрам, который я получил, когда встретил Музыканта второй раз в жизни.
После космических размеров прежней жизни город казался мне крошечным, его тротуары – узкими, а прохожие – сонными и простыми. Частица меня еще не вернулась на землю. Она считала, что парит над большинством.
Как наивен я был. И как беззащитен.
На 7-м Горизонте цвело клейкое лето, и солнце, едва успев сесть, уже подсвечивало небо с другой стороны. Заснуть было непросто, и я стоял внизу, у дома, глядя вверх на собственное окно.
Мне часто снятся ночные дома. И окна. Квартиры. Тесные капсулы, в которых нам выпало жить. Которые мы чистим, обставляем, учимся любить и считать родными. Стена, усеянная горящими окнами – будто картотека. Бетонная этажерка, стопка маленьких теплых укрытий от безучастного тревожного мира.
– Хули пасешь?
Сначала я не понял ни слова.
Искра.
Маленькая искра сверкнула в уголке глаза, и спустя миг я стоял на четвереньках, разбитыми ладонями упершись в асфальт. Моя скула горела, пульсируя ровными толчками. Я попытался встать.
– Прошу, не в рёбра, – сказал я.
Куда угодно, только не в рёбра.
– Ты чё, страх жизни потерял?
Меня ударили еще раз, в ухо, к счастью. От пинка лязгнули зубы, и губа застряла между ними. Я с хрустом откусил болтавшийся лоскуток и сплюнул, и под языком сразу начала собираться кровь. Я сплюнул еще раз, изучая густое пятно на асфальте, – оно мелело, вбирая пыль.
– Ляжь, понял?! Чё он не ляжет? – спросил кто-то и пнул меня в бок. Он сказал еще что-то, но в ухе звенело, и я не разобрал. Теперь явилась боль, она стягивала лицо как резина. Я открыл рот, чтобы кровь текла на подбородок и не мешала дышать.
Они были правы: я совсем потерял страх жизни. За что и был наказан.
Когда меня обхватили за спину и подняли, я разглядел нападавших. Двоих уже волокли прочь, один молотил по асфальту пятками, второй был неподвижен. А третий стоял передо мной. Ниже меня ростом, загорелый, пухлый, совсем ребенок. Обычный, если бы не глаза. Они были пусты. Они смотрели в никуда и одновременно повсюду, как неживые.
– Друг, то есть, понял, уважаемый, понял, не надо, ладно? Мы ж не это самое, понял, – сказал он и дернул овальной макушкой.
Меня отпустили, и я чуть не упал. Стриженый паренек не смотрел на меня. Он моргнул и приоткрыл рот. У него были яркие белые зубы.
Кто-то незнакомый шагнул из-за моей спины и выбросил руку вперед. В горле стриженого что-то булькнуло, между его белоснежных зубов выскользнул черный поток. Кровь плеснула ему за шиворот, закапала на асфальт рядом с моей, и была темной, густой как масло. Паренек сказал, – н-н-н-н , – и голова его мелко затряслась. Я смотрел ему в лицо, а кровь широкой лентой скользила за ворот, но взгляд его не переменился – на меня смотрели внимательные пустые глаза насекомого.
Судороги прекратились. Незнакомец осторожно уложил тело на тротуар и повернулся ко мне. В его руке густо блестело острие. Человек нагнулся и окунул шило в песок у бордюра, потом вынул и затоптал черную дырочку.
Аллея вдруг наполнилась людьми в белых халатах. Они бродили парами – двое плеснули воды на асфальт. Моя кровь и чужая смешались, побежали струйками, оставив розовую пену. Двое перекатили рыхлое тело на полиэтилен, а я стоял и молча смотрел в насекомовидные глаза, так и не поменявшие выражения.
– Не волнуйся. Это и так был мертвец, – человек убрал шило в трубку на поясе. Блок-флейта.
Она разбирается.
– Я тоже тебя узнал, – кивнул Музыкант. – Обычно мы не вмешиваемся.
Сзади ударил свет, и наши тени завертелись хороводом. От них меня бросило в штопор, но Музыкант цепко ухватил мое плечо.
– Сейчас, – тихо сказал он. – Я закончу с делами, проведу тебя домой, и мы поговорим.
Позади остановился древний фургон с мигалкой. «Скорая». Темно-зеленая, облупленная, как старый умывальник. С полустершимся крестом на белом фонаре.
Люди в халатах расположили мертвецов перед ней, – три куска мяса, обернутые в мутный полиэтилен. Музыкант уже стоял там. Он говорил тихо, но я слышал всё, и меня тошнило.
– Этот повесился, вы знаете, где. Этот – зарезал этого, – на сверток шлепнулся кухонный нож. – Нанес удар в шею, пока тот душил его, рану расширьте, отпечатки нужны. Этих в лес, этого в детский сад под дальний павильон – пускай свои найдут.
Его люди погрузили тела в фургон и захлопнули дверь.
– Нравится? – спросил Музыкант, когда мы остались наедине. Он хлопнул себя по блок-флейте. – Это твоя. Сначала мы использовали колья. Удобно: сжигаешь, и никакого орудия.
Я тронул разбитую скулу. Она выросла почти вдвое.
– Выглядишь, как наш человек, – он махнул рукой с неподвижными пальцами. – Если хочешь присоединиться, могу за тебя замолвить слово. У нас такие все.
С травмами?
– Так или иначе. Одним кости переломали, другим жизнь, – Музыкант улыбнулся. – Я их собрал через интернет.
Рваный ветер прошелестел в кронах деревьев и обдал нас холодом. Я ждал, что начнется буря, но пыль улеглась, только мелкий дождик брызнул за шиворот.
– Мы позаботимся, чтобы больше здесь такого не случилось, – Музыкант кивнул на меня.
Он сунул между зубов сигарету и закурил.
Кто – мы?
– Ночной дозор, – он коротко хмыкнул, и сигарета пальнула искрами.
Если бы не разбитая губа, стянувшая рот в тугой узел, я тоже засмеялся бы. А если бы не дождь – перестал бы соображать вовсе.
– Так получилось, – объяснил Музыкант. – Сперва колья, потом эта машина, и фильм как раз был у всех на слуху…
Мы кое-как открыли дверь и протиснулись на черный ход.
– Какой этаж, напомни?
– Девятый.
– Хорошо, – он потащил меня к лифту, но я замотал головой. – По ступенькам? А ты не свалишься по дороге, нет?
Я снова мотнул головой, и мы поковыляли к лестнице.
– Уже давно следим за Горизонтом, – он привалил меня к стене, вынул сигарету и снова закурил. В его ухе чернел беспроводной наушник. – Обычно не вмешиваемся при свидетелях.
Но кто-то всё равно может увидеть.
– И всё равно не поймет. Мы просто «скорая» на месте происшествия.
А милиция?
– Где мы, там ее обычно нет, – Музыкант сбил пепел и ухмыльнулся.
Но они находят тела.
– Пьяная драка, несчастный случай.
И до сих пор ни один человек…
– Если честно, – Музыкант выбросил окурок и подошел ко мне. – Всем плевать.
В квартире до сих пор горел свет. Мы попрощались и обменялись номерами, как старые друзья. Музыкант ушел, а я побрел в комнату, в три приема лег на шаткую кровать и нащупал здоровым ухом ледяную подушку.
...
– И что же, как дела в столице? Сейчас покажу вам его, и вы увидите…
– Нет-нет, не утруждайтесь. Я проверю всех. Мне интересно самому найти проблему.
...
Где-то в стене очнулся репродуктор.
– C добрым утром, московское время – шесть часов, сегодня шестнадцатое февраля, среда, день рожденья Николая Равноапостольного, вы слушаете новости гос…
Лиза шевельнулась, поняла, что наполовину одета, и вспомнила, где находится.
Она спала в гулком «люкс-экономе», в гостинице у Третьего кольца. Лиза вывернулась из скрипучей кроватной сетки, жмурясь на яркое окно без штор. У изголовья пылился телевизор с одним каналом, а где-то под обоями с утра до ночи бубнил замурованный динамик.
Лиза тронула ногой холодный шершавый пол. Ребята спали в смежной комнате, откуда не доносилось ни шороха. Где-то хлопали двери, лилась вода, но в «люксе» было тихо, не считая радио. Лиза нашарила под кроватью резиновые шлепанцы, обулась и прошаркала в душевую.
Сбросив халат на кафель, она ступила в кабинку. Зажмурившись, повернула кран, и трубы зарычали. Душ не столько лил воду, сколько плевался острыми струями. Лиза вздохнула и выдавила в руку шампунь.
Ознакомительная версия.
