Я встала, подошла к окну и выглянула в ночь. Где-то за рекой мерцали огни, вода рябилась, будто черная, тисненая кожа одной и фирменных коробок «Брум». Огни высвечивали в воздухе кружащийся в небе вертолет. Я почувствовала, как Мередит выжидает, чтобы что-то мне сказать.
- И куда же это все нас ведет, Мередит? - спросила я, поворачиваясь к ней.
- Это ведет нас к факту, что Пол Роджет написал свой самый реалистичный и автобиографичный роман. И если он писал это так, как он бы захотел, чтобы мы поверили происходящему в романе, то мы должны поверить всему из этого или ничему.
- У меня есть теория, - сказала я, не будучи уверенной, что какая-нибудь теория у меня может быть вообще. - Возможно, Пол создал такой реальный мир, чтобы читатель был вынужден поверить его вымыслу. Но это не подразумевает, что вымысел был реален, - стрелка боли воткнулась над моим левым глазом, будто старый враг, напоминающий о себе во время бессонной ночи перед главным экзаменом, или, жуткая усталость после долгой писанины.
Мередит стала рядом со мной у окна. Наши плечи соприкоснулись.
- Я никогда не устану от этого пейзажа, - сказала она. – Он всегда так изменчив, никогда не повторяется.
Приближение ночи на момент придало мне храбрости.
- Почему вы столь непреклонны, Мередит? - спросила я. - Почему вы продолжаете настаивать, что Пол написал правду? – и немного задумавшись, я сказала. - Вы, наверное, понимаете, что эта правда должна обозначать? Что, исчезновение было реальным? Пол был способен стать невидимым? Что, это он убил человека пятьдесят лет тому назад в Монументе? – и меня почти передернуло, когда я произнесла эти слова.
- Я знаю, знаю, - устало пробормотала она с сожалением и, закрыв глаза, уткнулась лбом в оконное стекло. – Это – сумасбродство, но…
Я в надежде ждала, что она скажет: «Ты права… твой дедушка прав… отложим это назавтра… давай – выключим свет и пойдем спать…» Усталость укутала мое тело, и яркое пятно боли над моим глазом начало пульсировать с еще большей силой.
Мередит резко повернулась ко мне. Ее руки были сжаты вместе.
- Еще кое-что, Сьюзен, – ее голос снова ожил. – Пожалуйста, – не ожидая ответа, она спросила: - Помнишь о том, как Пол избегал фотографов, и в рукописи его предупреждал Аделард, чтобы тот остерегался фотографий?
- Да, - неохотно подтвердила я, испытав полное отвращение к своей нетерпимости.
- Мне есть, что тебе показать, - сказала она. – А затем мы объявим конец. Я даже не попрошу тебя о каких-нибудь комментариях.
Я не сказала ничего, ожидая ее продолжения, зная, что мои протесты будут бесполезны. Кроме того, я уже «обыскала» ее квартиру, а она все продолжала быть со мной все столь же любезной, как и с того момента, когда мы в первый раз встретились.
- Я рассказывала тебе о «Кувере», о том, как Пол отказался приехать в Манхеттен, не так ли? У этого особого эпизода был эпилог. Пол внезапно стал известен, как никогда прежде. Он вызвал необычный людской интерес. Он избегал рекламы, его фотографии никогда и нигде не появлялись. Как можно было ожидать, находились люди, которые любой ценой пытались его сфотографировать. Одна женщина-фотограф с репутацией умелого папарацци получила задание тайно, незаметно снять Пола Роджета для «Литерачур-Таймс». Это был очень модный литературный журнал, знаменитый новыми сплетнями, внутренними новостями, эксклюзивным материалом. Он разорился через несколько лет, но тогда он был сильным и влиятельным изданием. «Литерачур-Таймс» послали эту женщину-фотографа в Монумент, никого не поставив в известность. Она была моей подругой. Ее звали Виржиния Блекли. Она была моей соседкой по комнате в Канзасе, но она о своей поездке мне не сообщила, ожидая, что я предупрежу Пола, как бы я и поступила. Ей потребовалась неделя, но она сумела его выследить и сделать несколько снимков, когда он вышел из дома и сел в машину.
- Есть его фотографии? Пола?... – волнение подняло мой голос на октаву выше нормального.
Она криво улыбнулась, подняв руки.
- Не спеши, Сьюзен. Дай мне закончить. Виржиния принесла их мне после того, как в «Литерачур-Таймс» их не приняли. Я хочу показывать тебе их, и ты поймешь – почему…
Она снова подошла к секретеру и открыла тот же самый ящик и, на сей раз, достала оттуда гигантский конверт. Я буквально задержала дыхание, мое сердце бешено застучало, а головная боль почти забылась. Даже нерезкий, размытый, не сфокусированный снимок Пола Роджета смог бы стать мировой сенсацией, а для меня он был бы особо бесценным.
Я отошла от окна, потому что Мередит положила конверт на кофейный столик и достала оттуда три фотографии размером восемь на десять дюймов. Они были черно-белыми, матовыми и шероховатыми, как и другие газетные фотографии. На них был капот автомобиля, парадные ступени дома, занавешенное окно на заднем плане. Фокус был на размытой человеческой фигуре, спускающейся по ступенькам и направляющейся к автомобилю.
Но подожди, Сьюзен.
Пока мои глаза смотрели на фотографии, я увидела, что фигура на первой из них появилась в полной резкости, на второй поблекла, а на третьей фотографии исчезла вообще, когда он садился в машину.
- Заметила что-нибудь особенное? – спросила Мередит.
- Конечно, - нетерпеливо ответила я, разочаровавшись в том, как изображение Пола Роджета вблизи показало его мне, а затем растворило в пустоте. – Эта женщина-фоторепортер, она… кажется, напортачила.
- Снова посмотри, как можно ближе. Видишь? Теперь все резко – машина, ступеньки, занавеска? Четкие детали, все замечательно – короткая выдержка и длиннофокусный телеобъектив.
Я взглянула, на этот раз осторожно, идя туда, куда я не хотела идти снова.
- Это - факт, Сьюзен. Виржиния – профессиональный фотограф. Она никому не доверяет свою камеру. Все, что на фотографиях – четко и ясно, кроме Пола. Его фигура на самом деле не смазана, и с фокусом все было в порядке. Его изображение – словно призрак, исчезая на одном снимке, оно появляется на другом. А сейчас он целиком на третьей фотографии…
- Он в машине, - сказала я, пытаясь удержать в норме тон голоса и собственный разум.
- Ну, есть он? – спросила Мередит. - Или исчез?
На первом снимке он действительно исчез, хотя секундами ранее он там был?
Той ночью сон был неуловим. Неугомонный шорох на тротуаре девятью этажами ниже не прекращался ни на минуту. Что это – такой сильный дождь? Каждую четверть часа шум разбивался боем колоколов того, что я называла прабабушкой современных часов. Они висели на стене в гостиной и будто бы оповещали о чьей-нибудь смерти тихую квартиру. «Не надо драматизировать, Сьюзен», - тихо бормотала я, пока ворочалась на кровати, делая углубления в подушке и сминая простынь, а затем, стараясь не двигаться, пытаясь изо всех сил уснуть. Я благодарила Бога за то, головная боль перестала о себе напоминать.
И я вдруг погрузилась в сон. Неясными картинками перед моими глазами поплыли сновидения. Я начала различать лица, проплывающие в тумане и дожде. Одно из них было лицом моего дедушки. Я пробудилась ото сна и увидела цифровые часы, на которых было три - сорок пять. Я подумала о том, что дедушка рассказывал мне о Поле, о публичной библиотеке в Монументе и почему я не упомянула об этом в разговоре с Мередит, но мысли были настолько неуправляемыми, что я снова забылась и на сей раз провалилась в глубокий, всепоглощающий сон. Когда я проснулась, то утренний свет уже фильтровался через дымчатые стекла окон, наполняя собой комнату. Откуда-то из-за реки о чем-то жалобно кричал похожий на крик лягушки гудок парохода.
На цифровых часах-будильнике уже было девять - сорок два. В девять они меня не разбудили, хотя звонок был.
Направляясь в прихожую, я прошла мимо спальни Мередит. Заглянув внутрь, я увидела постель - незанятую и не застеленную. Стоя у двери ванной, я попыталась услышать звуки в душевой. Дверь была открыта, и там никого не было. Ее не было ни на кухне, ни в гостиной. Подойдя к окну, я выглянула в серое утро, вода в реке напоминала мне осколки сланца: высокие и острые волны мерцали в дожде и тумане.
Обычно по воскресеньям мы с Мередит ходили на утреннюю мессу в церковь Святого Патрика. На обратном пути мы покупали «Таймс» и круасоны. Но сегодня она, очевидно, ушла без меня. Интересно, на что она рассердилась? Или просто сегодня ей не до меня? Ее последние слова вчера вечером вдруг зазвучали настолько нереально, что этим утром она решила, что находиться со мной в одном объеме просто невыносимо?
На кофейном столике я нашла аккуратно сложенную в стопку рукопись, поверх которой лежала записка:
«Милая моя Сьюзен:
Мне жаль. Я вела с тобой вчера далеко не самую честную игру.
И с самого начала я себя вела с тобой не честно. Дело в том, что у меня имеется оставшаяся часть рукописи, которую я не показала ни тебе, ни Джулю. Возможно, это объяснит тебе все, а, может, и ничего. В любом случае извини меня. Увидимся позже.
