Президент молчал, устремив взгляд куда-то вдаль, а затем как-то растерянно спросил:
— Кто-нибудь еще думает, что у меня не все дома?
— Никто так не думает, господин президент, — сказал генерал, — и присутствующий здесь сэр Джон, осмелюсь заметить, меньше всего. Он просто сказал то, что обязательно сказал бы ваш госсекретарь, который, к сожалению, отсутствует. И он, и сэр Джон — прагматики, люди, обладающие холодной логикой, противники необдуманных, поспешных решений. Возможно, не мне судить об этом, но я буду безмерно счастлив, если репутация Пентагона хотя бы отчасти останется незатронутой. Я абсолютно уверен, что если кто-то собирается спрыгнуть с Эмпайр стейт билдинг или с другого небоскреба, то должен сперва подумать, к каким фатальным, непоправимым последствиям это приведет.
— Могу только энергично кивнуть в знак поддержки такого заявления, — сказал Джон Хейман, министр обороны. — Считаю, что у нас есть только две возможности: говоря метафорически, не будить спящую собаку или же спустить псов войны. Спящие собаки никогда вреда не приносят, чего не скажешь о своре псов войны — они непредсказуемы. И вместо того чтобы кусать неприятеля, могут развернуться и наброситься на нас — в данном случае наверняка так и произойдет.
Президент посмотрел на Холлисона.
— Ричард, а вы что скажете?
— Господин президент, вы поставили на карту всю свою жизнь. У вас остался один только козырь, и называется он «молчание»!
— Значит, четверо против одного, так?
— Нет, господин президент, — возразил Хейман. — Нет, не так, и вы прекрасно это понимаете. Мы все пятеро заодно.
— Видимо, так и есть. — Президент усталой рукой провел по лицу. — И как же мы обеспечим это молчание, сэр Джон?
— Прошу прощения, господин президент. Если вам интересно узнать мое мнение, то, как вы уже заметили, я с радостью и незамедлительно его выскажу, но в данном случае действуют уже другие правила. Я не имею права определять политику суверенного государства. Решения должны принимать вы и присутствующие здесь члены военного комитета.
В кабинет вошел секретарь с бумагой в руке.
— Сообщение с «Ариадны», господин президент.
— Господи, у меня больше нет сил, — выдохнул президент. — Как только я слышу о сообщениях с «Ариадны», у меня сразу же руки опускаются. Надеюсь, когда-нибудь я получу хорошее сообщение с борта этого корабля... — он пробежал глазами радиограмму, — но, конечно, не на сей раз. «Атомная бомба, — говорится в этом послании, — извлечена из бомбардировщика и благополучно перенесена на борт парусника „Ангелина“». В общем-то довольно приятные новости, но далее следует: «Неожиданное изменение направления ветра на сто восемьдесят градусов делает передвижение парусника невозможным. Вынужденная задержка на три — шесть часов. Водородные бомбы с самолета переносятся на подъемное судно „Килчарран“. Окончание работ ожидается к полуночи». Конец сообщения. Что мы будем делать?
— Господин президент, — сказал Джон Трэверс, — мы получили несколько часов передышки.
— И что следует из данного факта?
— Надо умело воспользоваться этим, хотя ничего заслуживающего внимания сейчас я придумать не могу, просто размышляю вслух. — Трэверс посмотрел на начальника объединенного комитета начальников штабов. — Скажите мне, генерал, а тем двум господам в Пентагоне известно, что они находятся под подозрением? Точнее, известно ли им о том, что имеются доказательства их предательства?
— Нет. И я полностью согласен с тем, что вы хотите сказать: в настоящий момент никаких мер против них приниматься не будет, чтобы они ни о чем не догадались.
— Прекрасно. С вашего разрешения, господин президент, я хотел бы удалиться и заняться проблемами международной дипломатии. С помощью подушки, конечно.
— Прекрасное предложение, — улыбнулся президент. — Я, пожалуй, сделаю то же самое. Уже почти шесть часов, господа. Как вы смотрите на то, чтобы в следующий раз собраться в половине одиннадцатого утра?
* * *
Днем, в два тридцать, Ван Гельдер, держа в руке радиограмму, поднялся к Тальботу на ходовой мостик «Ариадны».
— Сообщение из Ираклиона, сэр. Оказывается, «фантом» греческих ВВС буквально через десять минут после того, как покинул базу, обнаружил «Таормину» к востоку от острова Авго. Если судить по карте, то остров находится примерно в сорока милях к северо-востоку от Ираклиона. Очень удобное расположение, если задаться целью пересечь пролив Касос.
— В каком же направлении она двигалась?
— В том-то и дело, что ни в каком. Чтобы не вызвать никаких подозрений, греческий пилот не стал ее облетать. Он сообщил, что «Таормина» просто стояла.
— Притаилась. А вот зачем притаилась? Кстати, раз об этом зашел разговор, что в настоящее время делает Джимми?
— Последний раз я его видел в офицерской кают-компании. Он шушукался с девушками. Остальные греки разошлись по своим каютам. По всей видимости, решили отоспаться. Поведение девушек почти не изменилось, хотя они перестали болтать о своем затруднительном положении, да и вообще стали относиться ко всему философски. Видимо, они решили смириться или же, наоборот, что-то задумали, но что именно, я даже представить себе не могу.
— А вы что скажете, Винсент?
— Относительно того, что они задумали? Мне кажется, они решили отдохнуть, потому что наверняка понимают — предстоящей ночью будет не до этого.
— У меня такое же странное ощущение.
— Ага! Вот видите! Предчувствие? Да, сэр? Вот и проявилась ваша шотландская кровь!
— Когда она проявится еще сильнее, я дам вам знать. Я все не могу понять, куда исчез Дженкинс.
Раздался звонок. Тальбот снял телефонную трубку.
— Радиограмма из Пентагона для адмирала? Несите ее сюда.
Тальбот повесил трубку и посмотрел вперед, через стеклянное ограждение мостика. Чтобы защититься от полутораметровых волн, поднятых порывистыми юго-восточными ветрами, «Ангелина» заняла положение между кормовой частью «Ариадны» и носом «Килчаррана».
— Кстати, о Пентагоне. Только час тому назад мы пообещали им, что к полуночи будет закончен перенос водородных бомб. И что мы сейчас имеем? Ветер шесть баллов и остов самолета, который на канате уносит в сторону северо-запада. Одному богу известно, когда мы закончим перенос бомб. Как вы думаете, может, стоит сообщить об этом?
— Полагаю, не надо, сэр. Президент Соединенных Штатов намного старше нас с вами, а те жизнерадостные послания, которые он получает с «Ариадны» в последнее время, не прибавили ему здоровья.
— Пожалуй, вы правы.
На мостик поднялся дежурный радист Майерс и принес очередную радиограмму.
— Благодарю вас, Майерс.
— Очень странное послание, сэр. Я ничего не понимаю.
— Все специально делается, чтобы нас испытать.
Тальбот дождался, когда Майерс ушел, и только тогда прочитал сообщение: «Личность кукушек в гнезде установлена. Имеются неоспоримые доказательства их связи с нашим щедрым благодетелем. Самые искренние поздравления адмиралу Хокинсу и всему офицерскому составу „Ариадны“».
— Наконец-то пришло признание, — произнес Ван Гельдер.
* * *
— Ну вот, все в сборе, сэр Джон. Ждали только вас, — сказал президент. — Скажу сразу, мы уже решили, что нужно предпринять.
— Сделать это было непросто, господин президент. По-видимому, принято самое трудное решение в вашей жизни.
— Да, вы правы. Но теперь решение принято окончательно и бесповоротно, так что вы не должны обвинять себя в том, что вмешиваетесь в дела суверенного государства. А что бы вы сделали, сэр Джон?
— То же самое, что и вы. Никому ничего не сказал бы. Тем двоим сообщил бы, что президент отстранил их от службы до окончания расследования и выяснения, справедливы ли обвинения в их адрес.
— Черт побери, — удивленно произнес президент. — Вместо того чтобы спать, я все время боролся со своей совестью, чтобы в конце концов прийти к тому же самому решению!
— А иного решения быть и не могло, сэр. У вас не было выбора. Кроме того, должен подчеркнуть, что решение могли бы принять и мы, но только вы имеете право отдать приказ о его выполнении.
— Надеюсь, я не оскорблю вас, если спрошу, а какой именно приказ я собираюсь отдать?
— Думаю, нетрудно догадаться. Теперь, когда никто не спрашивает моего мнения, я без колебаний скажу, что сделал бы то же самое. Это смертный приговор, и весьма печально, что вас не пригласили руководить приведением его в действие.
— Манхэттенский проект? — удивленно спросил адмирал Хокинс — Что она имеет в виду, говоря о Манхэттенском проекте?
— Понятия не имею, сэр, — ответил Денхольм. — И Евгения тоже не знает. Она услышала это название, когда выходила из кают-компании. Разговаривали трое: Андропулос, Александр и Аристотель. Эти слова были произнесены дважды, что показалось ей весьма странным, поэтому она и сообщила мне. Когда они ее заметили, разговор моментально перешел на другую тему. Евгения утверждает, что, повторяя эти слова, они явно испытывали удовольствие.
