— Может, и твое.
— Сделал ли он это?
— Я хочу сказать… то, что придумала Бритт, как ты этим распорядишься, куда пристроишь, — она потянулась к охлажденной миске с пакетиками масла в золотой фольге и закончила: — Потому что сейчас ты так говоришь, словно с этим как-то связан Блох.
Я протестующе запищала и сказала:
— Он был дома с женой и детьми! Я ничего такого не утверждаю!
— Думаю, ты это подразумеваешь.
— Нет! Он был на виду в тот вечер, он был в театре со мной после спектакля. Убирал все на место.
— Я думала, ты сказала, он был с женой.
— Это потом, просто… господи. Фрэн. Я вовсе этого не думаю. Ты же помнишь, какой он был хлюпик.
Я услышала себя, услышала, как нелепо это прозвучало. Но это правда, что у меня такое не укладывалось в голове. Даже мысль, что вы могли спать с Талией, была для меня слишком.
Фрэн сказала:
— Я знаю, ты была к нему привязана. Не хочу сказать ничего такого. Но он уделял тебе много внимания. В этом он знал толк, да? Он замечал в людях таланты. И не такие большие очевидные вещи, как лыжи.
Стопам стало слишком жарко в двойных носках и зимних ботинках. От санджовезе, которое официант налил в бокал размером с мою голову, конечности сделались одновременно свинцовыми и невесомыми. Я сказала:
— Не понимаю, какое это имеет…
— Послушай, я не хотела мурыжить тебя, возвращать к этому. Ты казалась такой выдержанной и типа… Прости, я не хочу, чтобы ты загонялась.
— Кто сказал, что я загоняюсь?
— Боди. У тебя такой вид, словно ты не спала с тех пор, как приехала. Ты все равно шикарна, но выглядишь кошмарно.
Меня спасло то, что нам принесли еду — стейк для Фрэн и масляный овощной террин для меня. Я успела собраться с мыслями, вспомнить, что, хотя после Грэнби прожила двадцать три года полноценной взрослой жизни, Фрэн видела меня всего несколько недель за это время. Она не понимала, как далека я была от трындеца выпускного класса. Я сказала:
— У меня на уме было несколько вещей. Я в эмоциональной трясине.
Я была не готова говорить о видео Жасмин Уайлд, так что настроилась рассказать ей о Яхаве, в подробностях.
Одно из лучших качеств Фрэн — ей искренне хочется знать всю подноготную. Глаза у нее загораются, словно она пересматривает свой любимый фильм.
— Дело в том, — сказала я, — что у меня словно угасло сексуальное влечение ко всем, кроме Яхава, словно другие мужчины все равно что старые женщины. Посмотри на меня — я усердствую в моногамии, когда это совершенно неуместно.
Она спросила, могу ли я познакомить их в субботу, хотя бы устроить так, чтобы они пересеклись в кампусе.
Дэна Рэмос встала из-за столика и, оставив свою разбитную компанию, направилась, покачиваясь, к нам, держа в руке сверкающий бокал желтого вина. Она сказала не в меру громко: «Ворошите прошлое? На чем остановились?» Волосы у Дэны завивались еще сильнее, чем когда она входила в ресторан.
Я почувствовала, как Фрэн мысленно отматывает разговор к последней теме неличного характера. Она сказала:
— Мы говорили о Дэнни Блохе. Помните его? Он преподавал музыку.
— Конечно, он пробыл здесь всего год или два.
— Три года, — сказала Фрэн. — Я запомнила, потому что он пришел, когда мы были на втором курсе, и ему вручили какой-то прощальный приз в Выпускной день.
Я сказала:
— Ему дали приз за то, что он уволился?
— Ну, — сказала Дэна, — он отправился преподавать в Россию. Нет — в Болгарию. Уверена, ему подарили шарф Грэнби или что-то такое. Бедная его жена.
— Почему?
— Ну, просто… кому охота перебираться в Болгарию?
Я как-то забыла, что вы перебрались в Болгарию. Болгария! В то время это казалось не более странным, чем то, что выпускники разъезжались по колледжам в Калифорнию, Колорадо или даже Шотландию — все это звучало для меня одинаково экзотично.
Дэна оперлась о наш столик нетвердой рукой. Она сказала:
— Я помню, он оставил нас в затруднительном положении. Соблаговолите объявить о своем уходе в январе, ради всего святого, чтобы мы могли найти достойную замену. Та женщина, которую нашли в итоге, была просто ужас. Но кто будет искать работу в мае?
— В мае, — повторила я тупо и вспомнила, как вы сообщили мне перед самым выпускным, что вы «тоже выпускаетесь», вот так сюрприз.
Дэна сказала:
— Потом он вернулся и преподавал в Провиденсе, а после я не знаю. Гордон Дар поддерживал с ним общение, но потом и Гордон уволился. Эти молодые преподаватели приходят и уходят так быстро. Иногда быстрее, чем школьники!
— Дети у него, наверно, уже выросли, — сказала Фрэн.
Дэна сказала:
— Он был забавным. Помню, как он вел этот курс оперы. Мне не верилось, что кто-нибудь запишется.
Фрэн спросила:
— Он не казался вам слегка фривольным? Со школьницами?
Дэна отняла руку от столешницы, отступила назад, но видимо пожалела об этом и снова подалась вперед, опершись всем весом на спинку стула Фрэн.
— Не-е-е-е-е! Дэнни Блох? Нет, ничуть! Ой, он был милашка. Я думаю, — сказала она, — думаю, это стало таким модным, не правда ли? Обвинять людей в чем угодно.
Фрэн выкатила на меня глаза с выражением, знакомым мне с 1991-го: ржунимагу. И какой-то своей частью я молча сказала: «Да, Дэна, я с вами согласна, потому что с каких это пор отношения тридцатишестилетнего с двадцатиоднолетней по обоюдному согласию считаются совращением или насилием?» А другой своей частью, более значительной, я сказала, тоже молча: «Вы не знаете, о чем говорите, а я все больше убеждаюсь, что мистер Блох занимался сексом с Талией Кит с девяносто четвертого по девяносто пятый год». А вслух я сказала:
— Расскажите мне, какие тут десерты. У вас есть любимый?
В конце концов Дэна вернулась к своему столику, и мы заказали пахлаву и (это было опрометчиво) вторую бутылку санджовезе.
Фрэн сказала:
— Просто обещай мне, что не будешь впутывать его.
— Кого?
— Дэнни Блоха. В этот подкаст. Это будет реально тупо.
— Я же сказала, я ни в чем его не обвиняю.
— Просто ты думаешь, что Талия спала и с Робби, и с Омаром, и с мистером Блохом. Многовато для кого-то с такими как бы традиционными взглядами.
— С Омаром она никогда не спала, — сказала я.
— Интересно. Значит, ты думаешь, это не он сделал?
Я сказала:
— Он мог это сделать и без того, чтобы спать с ней! И в любом случае, есть другие варианты. Есть, к примеру, этот тип, который убил Барбару Крокер в семидесятых.
Я слегка опьянела. А может, и не слегка.
Кроме того, я начала сознавать, что все эти двадцать три года считала семнадцатилетнюю Талию более искушенной, чем я сама. Но я ведь уже была матерью, господи боже, а через десять лет Лео будет столько же лет, сколько было Талии, когда она умерла. Я занималась с этими милейшими школьниками, и они были умничками, но при этом сущими детьми. Да и Омар, он тоже был ребенком. Мне надо перестать считать его таким прожженным типом, каким я его видела в то время, кем-то, кто знал, как вести себя на допросе в полиции.
Я сказала:
— Против Омара было столько улик. Просто было немало и вопросов без ответов. Ты так не думаешь?
Что, если, к примеру, никто, кроме меня, не знал о вас с ней? Что, если все были настолько увлечены романом Талии с Робби, что ничего другого не хотели видеть? Возможно — вполне возможно! — я знала что-то, чего не знали другие.
Фрэн сказала:
— Согласна, но у нас тут не «Перри Мейсон». Мы никогда не увидим флешбэков.
— Ты не думаешь порой об Омаре в тюрьме? Типа живешь ты свою жизнь, и при этом…
— Я думаю о Талии в земле, — сказала она. — Мой первый год в Риде, весь год мне было интересно, сколько времени нужно, чтобы тело разложилось. Было интересно, не слезла еще с нее кожа?
— Господи.
— Вот о чем я думаю. Прости, если у меня нет тонны симпатии к типу, который оставил на ней свою ДНК.
