Или не зализывает, а прижигает… Или просто отвлекает от боли старой болью новой. Или…
– Как это вы?.. – успел произнести Репин, прежде чем рассмотрел, наконец, выражение моего лица.
Он закашлялся дипломатично, потом зачем-то оглянулся по сторонам:
– Я слышал, ты сейчас без работы…
– Информация устарела.
– Да? И где ты сейчас трудишься?
– Дома.
– Снова книгу пишешь?
– Снова книгу.
– Молодец, – Репин чуть раздвинул уголки губ, изображая радость по поводу моей продолжающейся литературной деятельности. – Я, кстати, читал твою книгу…
– Молодец, – сказал я, надеюсь, противным голосом.
– Нет, почему же, мне даже понравилось. И, кстати, я хотел поговорить с тобой и по этому поводу…
Я чуть не засмеялся. Таким громким, истерическим смехом, с небольшими вкраплениями безумия. И этот тоже хочет поговорить по поводу моей книги, моего несчастного романа. Весь мир начал вращаться вокруг великого писателя Заренко, даже персонажи и прототипы не усидели в своих теплых убежищах и ломанулись кто куда. И даже умирать начали, послав мне предварительный привет.
– Хочешь мне предложить работу? Сделать заказ на новый роман? – ляпнул я снова сгоряча и поперхнулся.
Было бы очень забавно, если бы вдруг Репин кивнул головой и предложил бы взять и написать книгу о войне между Украиной и Россией. Вот что бы я тогда сделал?
– Нет, я хотел с тобой переговорить об одном интересном проекте… Информационном, – глазки Репина блуждали, словно он отслеживал полет мухи у меня над головой.
Алиска не так давно выкопала в одной из книг информацию о том, как определить по направлению взгляда собеседника, врет он или говорит правду. Я постоянно забывал, влево вверх, или вправо вверх смотрит лжец, но судя по движению глаз Репина, в любом случае он врал процентов на пятьдесят. Или собирался соврать. Вот если он сейчас потрет нос…
Репин почесал кончик носа указательным пальцем, и я чуть не засмеялся. Такой жест психологи называют синдромом Пиноккио, и свидетельствует этот жест все о том же – врет Репин. Вернее, собирается соврать и прикидывает, как бы удачнее слепить свою ложь.
– Мы… Я задумал создать нечто вроде общей базы данных… Э-э… Нечто вроде бюро журналистских расследований…
Я молча рассматривал лицо Репина. Я не собирался помогать ему раскручивать путанную нить его мыслей. Мельком глянул на Алиску возле стола. Там все в порядке, она кушает апельсин и разговаривает… Черт, она разговаривает с Сапожниковым. Как это я не рассмотрел сразу своего хорошего знакомого. Сейчас он что-то горячо говорил Алиске, она раз или два взглянула на меня, значит, говорит Игорь обо мне. О том, что я не являюсь на встречу с ним…
– Понимаешь, – продолжил Репин, – на журналиста сейчас можно плюнуть и не обращать на него внимания. А если мы соберем информацию о…
– О ком?
– Ну, вот например, твою информацию о профсоюзах и по криминалу…
– Я давно не занимаюсь ни криминалом и профсоюзами…
– Но ведь архивы и источники информации у тебя остались? Мою информацию о депутатах, там, о наших газетных и телевизионных магнатах…
Я устало вздохнул:
– Магнатах Города?
– Не только. Вот у тебя наверняка что-нибудь осталось на «Теле-газету». Это ведь они тебя кинули? Неужели не хотелось расквитаться?
– Заместитель командира взвода Юра Крылов в таких случаях говорил: «Можешь набрать в рот дерьма и плюнуть мне в лицо».
– Не понял.
– Можно, конечно, только потом рот не прополощешь. Дерьмом вонять будет.
– Это ты о чем?
– Ты хочешь собрать информацию, накопать компроматов, потом что? Продавать? Шантажировать? Что потом?
– Мы сможем отстаивать…
– Мы не на митинге.
– Хорошо, не на митинге, – взгляд Репина наконец остановился, – мы сможем действительно стать властью.
– Замечательно. Великолепно, – я почувствовал, как злость подступила к горлу, – стать властью? То есть, прийти к нужному человеку и припугнуть его компроматом? Такая власть? А если он не испугается? Вы все это будете писать о нем на заборах? Или выкрикивать на улице?
– Мы будем это публиковать…
– Где? В газетах? А кто вам позволит использовать чужие газеты в своих целях? У владельцев есть свои интересы. Им проще получить с провинившегося немного денег из рук в руки. А если, не дай Бог, вы решите наехать на политического деятеля, так он еще и газету прикроет. Или ты не знаешь, как это делается? Налоговая, пару исков в суд, арест на помещение, пожарная охрана, наконец, все опечатает.
– У нас найдется… – Репин оглянулся через плечо, в сторону представителя фонда «Единение», рефлекторно оглянулся, как оглядывается в трудную минуту слабый человек на сильного защитника.
– У вас найдется «крыша»? Которая возьмет на себя святое дело вашей защиты и обеспечения? И ради чего? Ради ваших красивых глаз? Или ради единения всех демократических сил? И кстати, – я сделал паузу, чтобы вдохнуть воздух и медленно выдохнуть, – почему «Единение»? Что за убогость мысли? Фаланга, легион, фашизм, «миллион плеч, друг к другу прижатые туго» – и каждый новый урод норовит снова с кем-нибудь тесно сжаться и попросить деньги у доброго дяденьки. Хренова независимая пресса.
– Слушай…
– Нет, это ты послушай! Я не знаю, получится что-нибудь у тебя или нет. Если тебя покупают действительно богатые уроды – некоторое время ты продержишься на плаву. Чтобы скупить украинскую прессу и нанять всех украинских журналистов – много денег не понадобится. Но только не вы будете хозяевами. Не вы, а те, кто вас купит. Вернее, перекупит. Ведь вы… – мне пришла в голову мысль, и я осекся на мгновение, – ведь мы – уже куплены. И мечтаем мы не о свободе слова, а свободе это слово продавать. И не нужно мне грузить высокие слова о невостребованности украинской журналистики.
Мы, и ты, и я – слишком дешевы. Киевские – чуть дороже. Московские – еще немного дороже. Но все мы стоим на панели и ждем, когда нас трахнут за деньги. И еще ужасно радуемся, когда находится не брезгливый клиент. Но знаешь, что самое противное в бизнесе проституток и наркоманов?
Репин, что называется, «съехал с базара». Он наверняка не ожидал такой истерики со стороны своего собрата по перу. Он уже не пытался меня перебить, а когда я задал ему вопрос, просто покачал головой, снова оглянувшись назад.
– Не знаешь? Самое мерзкое в нашем с тобой бизнесе, что мы не просто продаемся, мы еще подталкиваем к этому других. Чтобы нам не было так обидно, увидев вдруг чистенького, не продажного. Ты, милый, решил сделать карьеру? Решил из шлюхи стать сутенером? Флаг тебе в руки. Только не лезь с этим ко мне. Договорились?
– Да, – выдавил Репин.
– И если я после сегодняшнего нашего разговора вдруг обнаружу, что пошли по городу слухи обо мне, или сплетни. Пеняй на себя.
– Я…
– Ты, – перебил я вялую попытку Репина, – именно ты, господин Репин. Если ты меня не понял и все-таки дашь волю языку, я тогда вспомню о своих связях. И пороюсь в своих компроматах на тебя. Все понял?
Репин кивнул.
– Свободен.
Я легонько отодвинул Репина с пути и, не торопясь, проследовал к столу с закуской. Вернее, к столу, на котором еще пятнадцать минут назад была выпивка и закуска.
– Алиска, нам пора, – сказал я.
– Александр? – телевизионщик Сапожников стремительно обернулся ко мне. – Вы меня без ножа режете, Александр. Я не могу с вами связаться…
– А со мной лучше не связываться, – с мрачным видом буркнул я, – Алиска, нам пора.
– Александр, мы ведь с вами договорились. А теперь что? Теперь мой крик, словно глас утопающего в пустыне!
– Где? – восхищенно переспросила Алиска.
– В пустыне, – у Игоря Сапожникова уникальная привычка городить из великого и могучего русского языка совершенно нетривиальные конструкции. Причем, сам Игорь абсолютно уверен, что говорит он правильно. И даже не пытается быть остроумным.
– Игорь, – как можно вежливее сказал я, – у меня сейчас слишком мало свободного времени для того, чтобы заниматься телевизионным проектом, каким бы оригинальным он ни был. Некогда.
– Но, Александр…
– Нам некогда, – мило улыбнувшись, подтвердила мои слова Алиска, – к нам обратились из Москвы с просьбой подготовить сценарий для ОРТ.
– Для НТВ, – поправил я Алиску.
– Как, и для НТВ тоже?
– А я тебе разве не говорил?
– Нет, – обиженно сказала Алиска, – мне всегда все новости достаются в последнюю очередь. Я обиделась и ухожу.
